Читать интересную книгу Последний бой Лаврентия Берии - Елена Прудникова

Заместитель Берии по Спецкомитету Ванников слушал оцепенев. Сердцем он понимал, что происходит, но умом понимать боялся. Рядом сидел какой-то секретарь из глубинки, хмыкал, всхлипывал от смеха, толкал Бориса Львовича локтем в бок.

– Каков, а! Вот что значит наверху. Мне бы так…

– А кто тебе мешает? – не выдержав, огрызнулся Борис Львович.

– Так время откуда взять, – вздохнул секретарь.

Ванников до боли сжал кулак.

– Время, говоришь? Я с Берией работал. Днем придешь – он на работе, ночью – на работе. Если даже у тебя времени нет, то у него откуда?

– А барахло это в сейфе зачем?

– Барахло? А ты уверен, что его Берия в свой сейф положил? А может, сунул тот, кто обыскивал?

– Как прикажешь понимать? – удивленно вскинул брови сосед. – Ты ставишь под сомнение слова секретаря партии?

– Да пошел ты вместе со своим секретарем знаешь куда?

Люди из окружения Берии матерились не хуже своего начальника. Сказав все, что думает, Ванников отвернулся, дискуссию продолжать не стал. Он видел, как в перерыве сосед шептался с каким-то невзрачным функционером из ЦК. Потом к нему подошел Маленков, взял за локоть.

– Борис Львович, голубчик, – просительным тоном сказал Маленков. – Прошу тебя, молчи. Потерпи немного.

– Я записался на выступление, – зло сказал Ванников. – Нельзя же так…

– Тебе слова не дадут. Никому не дадут, кто может сказать хоть что-то хорошее про Лаврентия. Здесь каждое выступление заранее расписано, каждый тезис просчитан. И я тебя умоляю. О себе не думаешь, подумай о проекте, о стране. Спецкомитеты и так у них под подозрением. Им на все наплевать, они думают, мы американцев вместо ракет шапками закидаем.

– А ты уверен, что им наплевать? – тихо, едва слыша сам себя, спросил Ванников. – Почему партийный секретарь искал в сейфе документы Первого управления?[36] И Лаврентий, кстати, самые важные разработки наверх не передавал, только устно Сталину докладывал. Говорил, там слишком много лишних глаз и ушей. Георгий Максимилианович, не знаешь, часом, чьи это глаза и уши?

– Не знаю, – шепнул Маленков. – В том-то все и дело. Могут быть чьи угодно. Послушай, Борис Львович, раз уж такое дело… Кто бы ни пришел в Спецкомитет, чего бы ни потребовал, работа должна идти так, как она шла при Лаврентии. И режим секретности такой же. Ничего конкретного я тебе сказать не могу, но ты ведь работник МГБ, сам понимаешь. Лишнего не показывать никому, даже Хрущеву. И особенно проверяющим из ЦК. Понял? Справишься?

– Справлюсь, – фыркнул Ванников. – Что-что, а режим секретности Лаврентий хорошо поставил. Ну, а еврей грузина всегда поймет. Если бы русские не мешали, не жизнь была бы, а сплошной цимес.

Он повернулся и медленно пошел на свое место. Разговорчивого соседа рядом не оказалось. Оно и к лучшему. Хоть и говорят, что евреи драк не любят, но сейчас Борис Львович был не в том состоянии, чтобы это помнить…

4 июля. Пленум. Вечернее заседание

Одурев от сидения в президиуме, Маленков давно уже не слушал выступающих. И теперь не услышал бы, если б Хрущев не толкнул его локтем. Первый секретарь наклонился к нему, тихонько шепнул:

– Ну вот, ты свое слово сдержал, и мы свое выполняем. Слушай, что говорят…

На трибуне стоял Андреев, один из самых старых членов еще того, сталинского Политбюро.

– Он делал это сознательно, чтобы имя товарища Сталина похоронить, рассчитаться с этим. Я не сомневаюсь, что под его давлением вскоре после смерти товарища Сталина вдруг исчезает в печати упоминание о товарище Сталине.

Андреев говорил, в зале кричали «Правильно!» и аплодировали.

– Это же позор для партии. Раньше чересчур усердствовали, в каждой статье сотни раз повторялось это имя, а потом вдруг исчезло. Что это такое? Я считаю, что это его рука, его влияние, он запугал некоторых людей. Появился откуда-то вопрос о культе личности. Что это за вопрос? Этот вопрос решен давным-давно, миллионы людей знают, какое значение имеет личность…

– Зачем мне это слушать, – сквозь зубы процедил Маленков. – Ты не хуже меня помнишь, это было общее решение.

– Не о том говоришь, – шепнул Хрущев. – Ты слушай, слушай…

– Он хотел похоронить имя товарища Сталина, – продолжал Андреев, – и не только товарища Сталина, но и затормозить ознакомление народа и с преемником товарища Сталина товарищем Маленковым.

– Этим меня купить хочешь? – яростно прошептал Маленков и громко, на весь зал сказал:

– Все мы преемники, одного преемника у товарища Сталина нет.

– Все-таки вы являетесь Председателем Совета Министров, – парировал Андреев, и зал откликнулся, взорвался аплодисментами.

Маленков прикрыл глаза, вспоминая: лето, лесная опушка, бурелом, и он, семнадцатилетний, лежит за пулеметом. И ему до боли захотелось ощутить в руках горячее трясущееся железо и гнать очереди, одну за одной, пока не закипит вода в кожухе пулемета и не кончатся патроны…

5 июля 1953 г. Кремль. Кабинет Хрущева

День за днем слушая пленум, Павел понимал: что-то в этом деле очень и очень не так. Но что именно? Днем, захваченный эмоциональным настроем зала, он аплодировал вместе со всеми. Но все же он был профессионалом и по вечерам, анализируя услышанное и пытаясь вычленить реальные факты, понимал происходящее все меньше и меньше…

Наконец на четвертый день, не выдержав, после вечернего заседания он позвонил Хрущеву. «Приходи ко мне», – сказал тот.

Никита Сергеевич за эти дни осунулся, под глазами пролегли круги. Он поднялся навстречу майору, хлопнул его по плечу и показал в сторону комнаты отдыха.

– Пойдем съедим что-нибудь. Ну как? Политинформации по пленуму читаешь?

– Нет, Никита Сергеевич, – покачал головой Павел. – Не могу я их в академии читать.

– Почему? – нахмурился Хрущев.

– Я слушаю пленум четвертый день, но так и не могу понять, за что Берию арестовали. Ни в чем из предъявленных ему обвинений нет состава преступления. А Строкача за такой донос самого надо на Лубянку – он же чистейшей воды провокатор! Как я выйду с такой политинформацией перед нашими слушателями? Это ведь не швейная фабрика, у нас разведчики…

Хрущев сморщился и цыкнул зубом.

– Так я и думал. Я, по правде сказать, этот пленум на тебе проверял. Ну, а что нам делать, если мы не можем рассказать правду, почему его арестовали? На пленуме хоть свои собрались, но все равно есть чужие глаза и уши, и что мы там говорим, тут же становится известным иностранным разведкам. Но тебе я скажу, так тому и быть. Только вот об этом ты молчи насмерть.

– Все-таки заговор? – спросил Павел.

– Если бы только один заговор, это было бы полбеды, Павлушка. На самом деле все гораздо хуже…

…Вот теперь майор Коротков все понял. Только одного он не мог понять: как после всего услышанного искать в Берии «человеческое»? А ведь надо. «Надо! – сказал ему Никита Сергеевич. – Это твое партийное задание».

– То, что он задумал переворот – это самое мелкое из его преступлений, – рассказывал Хрущев. – Ты бы знал, какие дела этот мерзавец творил. Когда его назначили наркомом внутренних дел, он сказал на пленуме, я как сейчас помню,[37] стоит и говорит так спокойно: «Близится война. И мы должны очистить общество от всех нестойких элементов. От всех, кто может предать. Поэтому я требую, – так и сказал, что требует, – особых полномочий для органов внутренних дел. Мы должны ликвидировать все классово чуждые элементы». Ты представляешь себе – только за то, что человек был когда-то кулаком или сидел в тюрьме, – а может, они, эти люди, давно исправились и честно работают… Только за это их хватать и без суда, без следствия к стенке. Он до последнего дня молчал о том, сколько народу тогда перестрелял. Но я думаю, миллионов десять точно было. На войне погибло двадцать миллионов, а Берия десять к стенке прислонил. Ты представляешь? А сколько наших товарищей! Он их хватает, велит бить смертным боем, пока не признаются. А если молчат, то приведут жену, дочку, и тут же… ну, ты понял? А то ребенка маленького пытают прямо на глазах. Они признаются – люди ведь живые, – и оговаривают других, а Берия и их велит арестовывать! Товарищ Сталин потом ему уже говорит: «Уймись, дурак! Ты мне всю партию перестреляешь!» Ну, он успокоился на время. А после войны, когда товарищ Сталин был уже старым и больным, снова за свое. Помнишь, был у нас такой председатель Госплана, товарищ Вознесенский? Умнейший человек! Если бы он остался на своем посту, у нас бы все сейчас было – и картошка, и мясо! Умел человек работать. А товарищ Кузнецов, секретарь ЦК? Берия велел МГБ арестовать их, пытать зверски, хуже любых гестаповцев, а потом расстрелять. И еще двести коммунистов, настоящих людей, туда же отправил, а две тысячи рассовал по лагерям на двадцать пять лет. «Ленинградское дело» все это называлось. Он и сейчас всех бы нас перестрелял, если бы его не остановили. Вот за все это, по совокупности, мы его и взяли. Умел зверствовать, умей и отвечать!