Читать интересную книгу Метро 2033: Изоляция - Мария Стрелова

Когда власть в бункере держал Григорий Николаевич, все казалось ясным и логичным. Он держит власть, а за техническую часть отвечает его помощница Алексеева. Сам начальник никогда не отлучался из бункера, у него находились ключи от оружейной, и в случае мятежа он и безоговорочно верная ему Марина имели возможность расстрелять безоружных повстанцев. Кошкин улаживал все конфликты, перебоев со снабжением не было, жизнь текла, строго упорядоченная по часам, а любое недовольство пресекалось раньше, чем успевало стать всеобщей заразой.

После смерти Григория Николаевича все стало иначе. На его место встал Андрей Савельевич. Еще довольно молодой и амбициозный, новый начальник бункера пожелал единоличной власти и того же безусловного подчинения, которого сумел достичь Кошкин. Паценков не учел лишь одного – кто реально оказался «у руля». Марина Алексеева, о которой бункер знал все и ничего. Скромная и незаметная женщина вдруг оказалась не той, за кого ее принимал Андрей…

* * *

– Добрый день, Андрей. Звал? – с улыбкой спросила Марина, заглядывая в кабинет.

– Вызывал, – ответил Паценков, напирая на официальность фразы.

Алексеева поджала губы и недобро прищурилась, однако промолчала.

– Какие-то вопросы, товарищ начальник? – наконец спросила она.

– Да. Покажешь мне бункер.

– Можно подумать, ты его не видел, – усмехнулась Марина.

– Ты прекрасно поняла, о чем я. О тех отсеках, куда мне был закрыт доступ. Теперь я должен знать, что там находится.

– Идем, – пожала плечами Алексеева.

Они вышли из кабинета нового начальника бункера и спустились на второй этаж, к техническим помещениям.

– Отсек фильтрации, – спокойно ответила Марина, пропуская Паценкова вперед.

Новый начальник бункера смотрел на тяжелые махины фильтров и паутину труб и понимал, что ничего не смыслит в том, как здесь все устроено. По крайней мере, с первого взгляда.

Женщина захлопнула тяжелую гермодверь и повернула вентиль.

– Что происходит?! – Андрей торопливо повернулся.

На него смотрело дуло пистолета, тускло блестящее в свете лампочки.

– Теперь слушай меня внимательно. Ты не хуже меня знаешь, что в жизни этого бункера понимаешь не больше, чем в китайском языке. Попробуешь убрать меня – сдохнешь сам и утащишь за собой всех жителей убежища. Тебе невыгодно со мной воевать, а мне невыгодно иметь врага в тылу. Друзьями нам с тобой не стать – ты не простишь мне этого разговора. Но сотрудничать мы обязаны. Я не претендую на твою корону, хочешь править – правь. Торжественно проводи праздники, говори речи, стань нашей надеждой и опорой. Об одном прошу: не мешай мне. Раздавай приказы сколько влезет, но пусть они не касаются тех вещей, которые могут погубить наш шаткий порядок. Я знаю многое. Мы с Григорием четырнадцать лет налаживали все то, что досталось тебе в наследство. Попробуешь разрушить – и я тебя уберу. «Старая гвардия» верна мне. Не пытайся взять на себя больше, чем реально можешь, и тогда все по-прежнему будет хорошо.

Паценков был трусом, но не дураком. Неплохой управленец, колоритный мужчина, пользовавшийся любовью и дружбой большей части населения бункера, он осознал, что Марина права. Понимание шаткости и неверности всей жизни бункера перепугало его куда больше, чем пистолет в руках женщины. Но больше мужчину смутил ее голос и усталые, полные бесконечной тоски глаза, смотревшие на него со смесью жалости и презрения. Что-то было в них такое, отчего Паценков понял, что рука заместительницы не дрогнет. Здесь, в пустом отсеке фильтрации, где на стенах плясали зыбкие тени от маломощной лампы, Андрей с поразительной ясностью вспомнил первые дни ужаса и хаоса, которые царили здесь много лет назад, в первые часы после Катастрофы. Вспомнил, как в ужасе и отчаянии плакал по ночам, просыпаясь от холода и сырости возле неприютных зеленых стен убежища. И что именно эта женщина, стоявшая напротив него, первой отправилась на поверхность, к пугающей неизвестности. Не он, не кто-то другой, а она, Марина Алексеева. И она действительно знает то, что недоступно ему и остальным. Да, Паценков будет ненавидеть ее. Все эти годы ненавидеть и желать ей смерти за то, что слабая женщина оказалась сильнее его, ненавидеть, но подчиняться. Бояться, кричать в бессильной злобе, глядя в спокойное, усталое лицо и подчиняться. Каждый раз, когда она будет уходить в экспедиции на поверхность, мечтать, чтобы ее разорвали мутанты, и с содроганием и страхом ожидать, что Марина действительно может не вернуться…

Начальник бункера исподлобья взглянул на заместительницу.

– Я понял тебя, – ответил он. Голос мужчины звучал спокойно, но на виске нервно билась жилка.

– Вот и славно, – улыбнулась Алексеева, опуская пистолет. – Поверь, я не желаю тебе зла. Я лишь хочу, чтобы ради чувства собственной важности ты не погубил наш дом. Видишь, вот здесь у нас фильтры. Химический и радиационный, соединены между собой, из тех труб в вентиляцию поступает очищенный воздух. Здорово, правда? Идем, я думаю, тебе стоит произнести речь. И пожалуйста, пусть эта беседа станет нашей маленькой тайной.

Паценков раздраженно передернул плечами.

* * *

Андрей Савельевич устало потер переносицу, вырываясь из плена неприятных воспоминаний.

– Итак, кто за организацию поискового отряда? – повторил он вопрос.

Приняли единогласно. Было решено подниматься на поверхность, осмотреть нижний ярус у бункера, и если там ничего не станет ясно, спускаться к Москве-реке и идти в сторону Фрунзенской.

– Чернов, ты за старшего, с собой возьми четверых ребят. Выходите сейчас же, пока ночь. Позывной тот же, что у Алексеевой. Удачи, – напутствовал Андрей Савельевич.

– Я тоже пойду! – подал голос Ваня.

– Куда, со сломанной рукой? Остаешься тут! – резко возразил Миша.

– Я пойду! Рука уже в порядке, все нормально, – непреклонно ответил Волков.

– Ну что же, решено. Все свободны, – подвел итог Паценков.

Когда все вышли из кабинета, в коридоре Ксения бросилась на шею Мише.

– Там же Москва-река, а ночью, ты же знаешь, что там происходит ночью… – всхлипывала она, обнимая мужа.

– Ксюша, в первый раз, что ли? Патронов возьмем, отстреляемся. А нет – так придумаем по ходу. Маринку надо выручать. Вдруг беда? – оправдывался Чернов. Женских слез суровый разведчик не выносил, не знал, как реагировать, когда рядом рыдает боевая подруга. А жену он любил, любил детской, светлой любовью, редким чувством для погребенного в осколках ядерной войны мира.

– Опять эта Марина! – взвизгнула Ксения, отталкивая Мишу. – Опять она! Чуть что в этом бункере – сразу Марина! Кто она такая? Пробилась, прорвалась! Ненавижу!

Чернов обескураженно смотрел на женщину.

– Ты чего? – шепотом спросил он. – Это же подруга твоя. Ты же сама только что сказала, что надо искать! Вместе столько всего прошли. А сколько Алексеева нас из переделок вытаскивала? Разве не помнишь? Неужели мы не люди, чтобы не помочь?

Ксюша растирала по лицу слезы рукавом рубашки.

– Я думала, что тебя не отправят! Опять тебя! Ты не понимаешь, ты можешь погибнуть из-за нее! – выкрикнула она и бросилась прочь по коридору.

Ксения сломалась. Столько лет она копила в себе дружбу и снисхождение – по кусочкам, а теперь простая и древняя, как мир, ревность потоком выплеснула всю грязь наружу.

Человек похож на губку. Эмоции могут накапливаться, собираться, чтобы в один прекрасный день чаша переполнилась, и все то, что впитала человеческая душа, излилось вовне. Доброту копить сложно. Хорошее настроение не удержишь в секрете. Трудно копить созидательные силы, они мгновенно ищут себе выход. В бункере таким выходом стала работа и творчество. Выведенный краской на стене девиз «Трудом и знанием, искусством и человеколюбием» Алексеева пыталась сделать основой их жизни. И снова ошиблась.

Грязь и подлость имели свойство накипать, как серая пена в кастрюле с бульоном. Мелкая обида, разовые несправедливости, тяжесть обреченного существования, где каждый день ожидали худшего, злоба, зависть и безотчетная тоска – не светлая лиричная грусть, которая вдохновляет и дарит умиротворение, а депрессивное, смешанное с угрюмостью и ненавистью отчаянье, – все это откладывалось в закромах души, копилось там, вызревало, и даже самые хорошие, самые светлые и душевные люди срывались.

Человеку изначально низкому, гадкому было проще. Зачем держать в себе негатив, когда можно ударить слабого, обидеть подчиненного или ребенка? И таких в большом метро были тысячи. Приспособленцев, готовых перегрызть горло за кусок собственного благополучия. Их набирали в расстрельные команды, они могли не пропустить на станцию мать с ребенком, оставив умирать в туннеле. Самые отбросы общества, тщательно маскировавшиеся в мире до катастрофы, интриганы, истерички и сплетники, убийцы и воры вылезли к людям и стали королями мира, который за столько лет развития и эволюции научился лишь виртуозно убивать себе подобных, разрушая судьбы и вселенные. В мире, где не нужно было прятать злую морду за розовенькой маской Иванушки-дурачка, этот сброд чувствовал себя привольно.