Читать интересную книгу Красный флаг: история коммунизма - Дэвид Пристланд

В некоторых случаях такой стиль выявлял сторонников социализма и марксизма. Анна Литвейко, рабочая украинской фабрики, будущий член комсомола (Коммунистического союза молодежи), вспоминала свой юношеский идеализм: «Мы думали, что коммунизм наступит сразу после того, как власть перейдет советам. Деньги даже не упоминались: нам было ясно, что деньги сразу же исчезнут… Наши мнения об одежде, однако, разделились: некоторые из нас отвергали даже эту форму собственности. И все же, как должны были одеваться члены нового общества?.. Я лично не могла расстаться со своими лентами и косами. Означало ли это, что я была ненастоящей большевичкой? Но я была готова отдать жизнь за революцию!»{202}

Большинству простых людей был присущ не марксизм, а глубоко укорененное народническое мировоззрение. Привычным оскорблением стало словечко социалистов «буржуй», а революционные настроения больше разжигались моральным осуждением оставшихся старорежимных ценностей, чем марксистской экономической критикой эксплуатации. В письме с фронта один офицер отмечает глубоко укоренившееся чувство неприязни, которое его подчиненные проявляли по отношению к командованию: «Каким бы ни было их личное отношение к отдельным офицерам, мы остаемся в их глазах лишь господами… Они считают произошедшее не политической, а социальной революцией, в которой мы — проигравшие, а они — победители… Раньше управляли мы, теперь они сами хотят управлять. В них говорят неотомщенные обиды минувших столетий. Мы не можем найти с ними общий язык. Это проклятое наследство старого порядка»{203}. Это было весьма проницательное наблюдение. Требование признания достоинства, выдвигаемое студентами Чернышевского и клерками в 1860-x, с 1890-х годов стало выдвигаться и рабочими. Многие жалобы рабочих 1917 года касались грубости вышестоящих[188]. Первый документ Петроградского совета, Приказ № 1, касавшийся армии, запрещал офицерам использовать «грубое обращение к солдатам на «ты» и постановлял говорить им «вы»{204}.

Таким образом, рабочие[189] все настойчивее требовали передачи власти организациям, состоящим из простых людей (советам, а также рабочим, солдатским и крестьянским комитетам) и отстранения высших классов от политики. Это не значит, однако, что они всегда выступали против государственной власти. На самом деле они обычно требовали, чтобы именно государство приняло жесткие меры в интересах народа против его врагов. Делегаты съезда 6-го армейского корпуса постановили в октябре: «Страна нуждается в твердой демократической власти, основанной народом и ответственной перед ним»{205}. Неудивительно, что во время голода, транспортного кризиса и беспорядков народ надеялся на сильное государство и обвинял Временное правительство в слабости.

Популярная идея о том, что народ должен участвовать в борьбе против имущих и построить мощное централизованное народное государство, возможно, и не была в основе своей марксистской, но она, казалось, была созвучна идеям Ленина, по крайней мере, недолго, в середине 1917 года[190]. Свою политическую программу он наиболее ясно представил в труде «Государство и революция», написанном во время его пребывания в Финляндии[191]. В этой значимой работе он объединяет модернистский марксизм с его идеями планирования и централизации с радикальным марксизмом и идеями пролетарской демократии и классовой борьбы. Он впервые, используя идеи Гильфердинга, заявляет о том, что война превратила экономику в единую централизованную машину{206}. В то же время, однако, Ленин возвращается к идеям Маркса-эгалитариста 1848 и 1871 годов. Он утверждает, что рабочие вскоре будут способны самостоятельно управлять этой упрощенной экономикой. Известен его афоризм: «Любая кухарка способна управлять государством»[192]. Предоставление особых привилегий техническим и научным специалистам больше себя не оправдывало. Мечте Маркса — слиянию «умственного и физического труда» — вскоре предстояло осуществиться.

Таким образом, в будущем обществе Ленин видел прежде всего всеобщее равенство, не только экономическое или равенство перед законом, но также социальное и политическое. Для этого было недостаточно формы либеральной демократии, при которой граждане выбирали депутатов, которые должны контролировать чиновников. Чиновники должны были напрямую избираться народными массами, как это было при Парижской коммуне — образец для нового «коммунального государства» Ленина. Государство начнет сливаться с народом, иерархические отношения исчезнут. Едва ли при этом Ленин упоминает руководящую партию.

В работе «Государство и революция» Ленин много рассуждает о демократии, однако это не демократия всеобщих прав. Демократия для пролетариата прекрасно совмещалась с жестокими преследованиями его врагов. Коммуна Ленина представляла собой общество бдительных самоотверженных граждан: оно может справиться с «эксплуататорами» «с такой же простотой и легкостью, с которой любая толпа цивилизованных людей даже в современном обществе разнимает дерущихся или не допускает насилия над женщиной»{207}. Ленин не сомневался в своих взглядах на насилие. Он называл пролетариат «якобинцами XX века»{208}. Однако он отрицал необходимость масштабных репрессий. Достаточно будет лишь нескольких показательных арестов, считал он. Сначала бдительные добровольцы будут в меньшинстве, однако им удастся вскоре «создать рабочую милицию и постепенно расширить ее… во всенародную милицию»{209}. Такая форма социализма отличалась военным стилем с оглядкой на баррикады 1848 и 1871 годов. У нее было мало общего с регулярными войсками периода Первой мировой войны.

Неужели Ленин, непримиримый революционер, всерьез придерживался выраженных в работе «Государство и революция» утопических взглядов? На самом ли деле Ленин верил, что рабочие справятся с управлением экономикой? Его изложение весьма неоднозначно, возможно, он рассчитывал на менее радикальный и уравнительный результат. Однако как идеолог марксизма он был убежден в том, что у каждого класса есть определенные целостные интересы. Если пролетарии будут управлять государством, нет причины, по которой они не достигнут согласия с представителями всего рабочего класса.

Разумеется, сразу после Октябрьской революции стало ясно, что Ленин ошибался[193]. Единство неминуемо было бы разрушено конфликтами между режимом и обществом, а также разобщенностью внутри самого общества и среди рабочих. В охваченной радикализмом России 1917 года идея о том, что существовала народная, революционная «всеобщая воля», способная править через государство, одновременно централизованное и «демократичное», принадлежала не только Ленину. Казалось, она была основополагающей идеей не только вождя, но и многочисленных групп рабочего класса России{210}.

В апреле 1917 года Ленин вернулся в Россию из эмиграции, решительно настроенный убедить членов своей партии в бескомпромиссности принципов классовой борьбы. Несмотря на сомнения многих его соратников-большевиков, Ленин настаивал на передаче власти Временного правительства советам. Хоть еще и не настало время для ликвидации рынка, рабочие и крестьяне, а не буржуазия должны были взять власть в свои руки и превратить страну в «государство-коммуну»[194]. Советы также должны были получить контроль над производством и распределением товаров.

Таким образом, большевики представляли единственную главную партию, не входившую в правительство[195]. Они призывали к власти низших классов и к прекращению войны. Верхушка меньшевиков продолжала настаивать на том, что пролетарская революция в такой неподготовленной стране, как Россия, потерпит поражение, как и Второй интернационал Каутского. В июле Временное правительство принимает крутые меры против большевиков, Ленин снова вынужден уйти в подполье. Все выглядит так, будто он просчитался. Однако исторические обстоятельства больше походили на Францию 1789 года, чем 1848 или 1871 годов, и силы среднего класса не могли положиться на крестьянскую армию и противостоять революции. Верховный главнокомандующий Лавр Корнилов попытался использовать армию для изменения порядка и был уверен, что заручится поддержкой Керенского. Большинство солдат не подчинилось Корнилову, Керенский отрицал свою причастность, однако этот эпизод подорвал авторитет Временного правительства.

Популярность большевиков росла. Многие не разбирались в деталях политической программы партии, но всем казалось, что именно эта партия является единственной силой, способной спасти революцию. Партия получила большинство в Московском и Петроградском советах, и Ленин использовал это свидетельство поддержки, чтобы потребовать немедленной передачи власти большевикам[196]. 25 октября Петроградский военно-революционный комитет под руководством Л. Троцкого[197] и других большевиков штурмом взял плохо охраняемый Зимний дворец. Это был скромный переворот. Известная сцена из фильма С. Эйзенштейна «Октябрь», изображающая тысячи людей, перелезающих ограду и врывающихся во дворец, представляет собой чистый вымысел[198]. Несмотря на это, неспособность Временного правительства поднять силы для своей защиты и та легкость, с которой большевикам удалось захватить власть в основных городах, показывают, насколько точно политика большевиков 1917 года была созвучна радикальным настроениям городского населения. Большевиков никогда не поддерживала вся Россия. Они были городской партией в аграрной стране. На выборах в Учредительное собрание в конце 1917 года большевики получили большинство голосов рабочих и 42% голосов солдат. Всего из 48,4 миллиона голосовавших за большевиков отдали свои голоса ю,9 миллиона. Их программа имела много общего с программой победителей тех выборов — левых социалистов-революционеров (левых эсеров)[199]. Таким образом, говоря точно, революция не была «большевистской». Было лишь большевистское восстание в ходе радикальной народной революции, чьи ценности большевики на время присвоили[200]. Либералы с их идеями классового компромисса и власти закона, поддерживаемые большинством имущего класса и образованных людей России, имели мало шансов на победу, так как широкие массы населения были слишком связаны с идеей радикального распределения собственности и власти. Ленин и большевики вскоре отдалились от популизма в сторону более авторитарной политики и в конце концов были вынуждены защищать власть с оружием в руках в ходе разразившейся Гражданской войны. Победа большевиков, таким образом, не была очевидной, налицо был лишь результат победы радикального социализма. Когда большевики захватили власть, пусть и не поддерживаемые большинством, ни у них, ни у большинства уже не оставалось желания вернуть старый порядок.