– Абсурд.
– В полиции полагают, что между вами состоялась физическая близость, после чего ты застрелила Костю и покинула гостиницу.
– Матка Боска, какой чудовищный бред! – ставшие иссиня-черными глаза Катаржины топили в себе мужа, и он невольно отвел взгляд. – А теперь послушай меня, Стась. Когда мы принесли наши статьи к Стасюлевичу, я не стала там задерживаться, а ты остался на чай и явился в тот день поздно, я уж спать легла.
– Я превосходно помню тот вечер. В редакцию пришел пан Спасович, адвокат, и мы приятно побеседовали. Потом к нам заглянул господин Пыпин, тот самый кузен известного Чернышевского, и мы снова пили чай, много спорили, и я здорово засиделся.
– Так вот, – наконец она дождалась, когда муж покончит с воспоминаниями. – Оказавшись на Галерной улице, я увидала приближавшуюся карету и думала ее остановить, как поняла, что экипаж занят. Каково же было мое удивление, когда я признала в той карете Константина, выглядывавшего из-за окошка. Велев извозчику остановиться и справившись, куда меня отвезти, он изменил свой маршрут, и мы покатили к Николаевскому мосту. Перед самым мостом нам встретился его знакомый, весьма чем-то озабоченный. Костя переговорил с тем господином, а когда вернулся в экипаж, объявил, что ему надо по неотложному делу в «Знаменскую» гостиницу, а после – он в моем распоряжении. Ты же помнишь наш уговор. Коли Константин готов не на словах поддержать Польское Дело, необходимо его привлечь.
– Помню, Китти, помню.
– Я решила сопроводить его до «Знаменской» и, как он освободится, переговорить с ним на оный предмет.
– Ну, и…?
– Костя сказал, что держит нумер в этой гостинице, и мы поднялись к нему. Во избежание недоразумений я подумала представиться для персонала пожилой особой и, будучи в карете, надела парик, кой мы купили утром в модной лавке «Пассажа» перед визитом в редакцию.
– А потом? – сгорал от нетерпения Ржевуцкий.
– Он согласился нам помогать, и я ушла. Вернее, ушла прихрамывающая дама в летах. Получилось довольно натурально. Проявив участие к моей хромоте, коридорный дал руку и сопроводил меня в вестибюль. Ну, а дальше наняла извозчика да домой прикатила.
– И это все? – с тайной надеждой, что его честь осталась незапятнанной, радостно воскликнул пан Станислав.
– Коли не веришь, можешь полюбопытствовать у коридорного. Полагаю, он вспомнит прихрамывавшую даму, кою провожал до вестибюля, – с виртуозной ловкостью вывернулась из опаснейшей ситуации Катаржина. Однако неосознанное беспокойство никуда не исчезло и терзало полячку последующую ночь.
«Коли меня могли запомнить служащие гостиницы, то отчего полиция заинтересовалась Станиславом? Ведь допросили его, а не меня? Хотя в полиции не связывают имеющийся у них портрет со мною, правда, пока не связывают. Или та случайность в кабинете полицейского офицера вовсе не случайность, и портрет его стараниями намеренно попал на глаза мужу», – сон решительно не брал Катаржину, и, накинув капот, она вышла в гостиную и закурила, пуская дым в приоткрытое окно.
«А с Казиком надо заканчивать, раз можно использовать эту замечательную винтовку с большой дистанции. Стась отличный стрелок, и бомба уже не понадобится, да и револьвер ни к чему. Или… нанять маленькую квартирку с удобной кроваткой да продолжить наши утехи», – мучилась сомнениями женщина, и сладостная томность поддернула ее взор.
Сомнениями мучилась не одна Катаржина. Узнав на допросе у Блока про найденный под ковром номера Журавского ремингтон, Ржевуцкий взялся проверить наличие своих, провезенных с приключениями револьверов, спрятанных в потайном отделении бюро. Обе пистолетные коробки лежали на месте, и поочередно он отворил их. К своему удивлению, в ящике, где лежал кольт, он не обнаружил коробки с патронами.
«Может, я забыл ее вытащить из кармана сюртука и положить обратно после визита того наглого жандарма, устроившего обыск у нас в салоне», – инстинктивно похлопал себя по карманам пан Станислав. Взяв пистолет, он проверил барабан, после чего поднес к носу дуло и, не доверяя обонянию, прочистил ствол обернутым ветошью шомполом. Следы нагара на ветоши не оставляли сомнений, что из пистолета стреляли. Он не стал пытать по поводу выявленных несообразностей супругу, решив разобраться с этим вопросом сам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«А к Пирогову завтра наведаюсь», – свернув трубочкой записку от Зоси, он поджег бумагу и пристально глядел на огонь, пока пламя не обожгло ему пальцы.
Возвращение из Москвы дяди означало для Казимира прекращение регулярных любовных встреч в горячих объятиях страстной тетки, что послужило причиной крайне раздражительного состояния молодого человека. В ту минуту, когда ему пришлось постыдно ретироваться из ее теплой постели на черный ход, он был готов растерзать пана Станислава. Когда же студент появился дома и, выслушав прозрачные намеки матери насчет недостающих предметов своего гардероба, столкнулся с дядькой вживую, его нервы не выдержали, и он выскочил из квартиры как ошпаренный. Первым желанием было объясниться, но обещание Катаржине ни под каким видом не делать этого, а также довлеющий груз их общей тайны надежно запечатали рот молодому человеку.
Оказавшись на улице, без всякой цели он двинулся к Большому проспекту, когда услыхал, что его окликают. Подняв глаза, Казимир увидал готовую повернуть к набережной коляску, в коей сидел улыбавшийся Кройц.
– Что-то совсем меня позабыли, Лиховцев. На Аптекарский уж неделю глаз не кажете. Неужто наш последний эксперимент так испугал вас или реферат свой поди дописали?! – напомнив об уничтожении сарая, упрекнул его инженер.
– Ни в коем разе, господин Кройц. Готов хоть завтра к вам ехать, просто… э-э-э домашние обстоятельства мне весьма не сопутствовали, – не сразу нашелся с ответом Казимир.
– Что ж, милости прошу, непременно приезжайте опосля классов. Завтра поутру на дачу возвращаюсь. Еду кое-что для продолжения опытов взять. Привет Андрею Николаевичу и нижайший поклон матушке, – бросил на прощание инженер, и коляска покатила дальше.
Глава 20. Поручения для Шныря
– Стало быть, свободное время учитель Закона Божия посвящает чтению запрещенной литературы? – вопросил филера Чаров, пригласив агента для доклада в портерную. «Пусть пивка хлебнет да закусит малость, а то всякий день на ногах», – рассудил Сергей, принимая кружки от буфетчика.
– Лекции в университете, как вольнослушатель, тоже посещает, однако компаний не водит, ни к кому из студентов на дом не ходит и к себе в гости не зовет, окромя одного, кой у него, кажись, квартирует. Дворник по причине недостаточного знакомства с Нечаевым сказать на оный предмет наверняка не может, – сдувая пену, с наслаждением сделал большой глоток Шнырь. – И вот что любопытно, ваше высокоблагородие, – рыжие глаза филера загорелись лукавством. – Лиховцев к нему приходил, да ретировался больно скоро, весь из себя растрепанный и пунцовый. Сдается, Нечаев не пожелал с ним разговоры говорить, а может и того хуже, с лестницы спустил.
– Насчет лестницы, это вряд ли, хотя… – хмыкнул судебный следователь. – Все ж таки весьма странно, что товарища своего он столь неприветливо встретил. Может, обиду какую на студента затаил али в новом деле, ежели допустить, что тот ему таковое предложил, участвовать отказался, – недоумевал Чаров.
– Затруднительно судить, что у них на уме, ваше высокоблагородие, однако ж книжки свои богомерзкие нигилист прочтет и как пить дать, с Лиховцевым али без него, за бузотерство возьмется.
– Так и доложу его высокопревосходительству. Считаю, дальнейшее наблюдение за Нечаевым можно прекратить и самое время вернуться к Лиховцеву, ибо к Ржевуцким филеры от господина Блока уже приставлены. Помнится, одного из них ты срисовал. А как твой ученик, выздоравливает?
– Дык завтра его думал проведать, ваше высокоблагородие. Дохтур сказывал, на поправку Фролка идёть. Полагаю, валяться на больничной койке зазря не станет. Больно уж ревностен к нашей службе малец. А что конфуз на Аптекарском возле того сарая приключился, во всем себя винит и об одном возвращении в службу помышляет.