пострадаешь, если тебя убьют из-за меня, это будет в тысячу раз страшнее, чем моя собственная смерть.
— А ты не думаешь, — в голосе Каи явственно прорывается раздражение, но он старается его сдерживать. — Что и для меня потерять тебя гораздо страшней, чем умереть? Астрид, пожалуйста, прекрати. Я понимаю. Я, правда, все понимаю. Тебе сейчас плохо, но ты делаешь только хуже нам обоим.
— Ты потом пожалеешь, что возился со мной вместо того, чтобы искать семью и друзей. Лучше уходи сейчас.
Каи закрывает глаза, делает глубокий вдох и долгий выдох. Эта явная попытка успокоиться меня невероятно злит. Меня злит все. Но то, что он сейчас здесь — особенно. Хочется кричать. Ударить его. Сделать все, чтобы он ушел. Хотя, я не представляю, что буду делать, когда это произойдет. Но в том, что он все равно уйдет, у меня сомнений нет. Рано или поздно. Не сможет быть со мной, не простит. Разрушенного города, в котором он вырос. Миллионов смертей соотечественников. Того, что я пережила эту ночь, а кто-то другой, также важный ему — нет. И возненавидит.
"Так будет лучше. Так будет правильно" — уговариваю себя. Я все равно никому не нужна. Даже родители улетели с планеты, категорически отказавшись взять меня с собой. А вдруг, они знали, что будет и решили таким образом избавиться от дочери, которая принесла в их семью столько неудобств? А ведь, если и не знали, то догадывались. Иначе зачем матери забирать в недолгую поездку все свои украшения и коллекцию сумочек? Их же под две сотни. Да и гардероб свой она захватила чуть ли не полностью. Я ещё тогда этому очень удивилась. А теперь всё стало на свои места. И это очередное предательство лишь подтверждало мои мысли.
Я не нужна никому.
Но есть разница: понимать, что тебя никто не любит и знать, что тебя ненавидит тот единственный, кого любишь ты.
Мне хотелось умереть раньше, чем я увижу разочарование и неприязнь в его глазах. У меня даже созрел план. В моей сумочке, что все еще лежит на сиденье кара, есть универсальные картриджи и устройство для инъекций. Я их использовала для того, чтобы колоть себе гормоны. Мне для этого даже сеть не нужна. Там прямое подключение от планшета. Можно сделать снотворное. Много сильнодействующего снотворного. Чтобы заснуть и не проснуться.
Это будет лёгкая безболезненная смерть. Все равно выжить в городе, отрезанном от сети, который ещё не раз будут бомбить, почти невозможно. Особенно, когда местные с лёгкостью узнают в тебе врага, виновного во всех возможных преступлениях.
Книги мне приносила не только Лейла. Рой любил историю начала колонизационного периода.
Мы тогда жили на одной планете, и все равно умудрялись воевать. История последнего вооруженного конфликта внутри Терры его отчего-то занимала особо.
"Записки Веры" были подарком Роя Форджера. Тяжёлая книга о том, что жертвы войны не всегда невинны, хотя и не перестают быть жертвами.
Дневник девочки-подростка, из семьи эмигрантов в первом поколении оказавшейся в стране на которую напала ее родина. Через год после того, как они переехали в надежде на лучшую жизнь. Ее родителей арестовали, как шпионов. Суд не заставил себя ждать. Уполномоченный судья, совмещающий в себе одном ещё и роли прокурора с адвокатом, приговорил их к расстрелу. Всех "смертников" сначала вносили в списки обменного фонда. Но менять родителей Веры на реальных военнопленных никто не собирался. И приговор привели в исполнение через неделю после его оглашения. Девочку привезли на казнь, а потом отправили в специальный приют. Убить было проще и дешевле. Но такой приговор нельзя было вынести ребенку двенадцати лет. Поэтому всех детей предателей и врагов решено было решено определить в "учреждения по перевоспитанию".
Принудительные работы.
Телесные наказания.
Стравливания детей между собой, когда за малейшую провинность одного лишением ужина или еды на весь день могли наказать всех.
И ежевечерние покаяние "за недостойные мысли". Детей ставили на колени, и они должны были вслух просить прощение за все плохие мысли в отношении воспитателей, которые "хотят им добра и наказывают лишь из любви и стремления исправить их порочные натуры".
Вера писала в своем маленьком дневнике обо всем, что с ней происходило там и своей боли, которой был наполнен каждый ее день.
Но последняя запись совсем сделал другой подросток: "Сегодня Вера умерла. Все кончилось быстро. И ей почти не было больно. Наверное. Она совсем не кричала. Не просила пощады. Просто, лежала сломанной куклой на ледяном бетонном полу. Никогда не думал, что мы озвереем настолько, что начнем убивать друг друга. Я не хотел убивать. Раньше не хотел. Я не хотел никого убивать еще вчера. Но сегодня чувствовал такую бешеную ярость за то, что по ее вине мы снова не снова вместо еды получим лишь стакан воды. Мы не ели четыре дня. Или уже пять? Не помню. После того, как она умерла, по приказу старшего воспитателя, мы убрали ее тело в утилизатор. А потом нам сказали, что раз предатель, который своим поведением осознанно вредил нам, справедливо наказан, мы можем получить свой ужин. Тогда, я вместе с остальными радовался. И благодарил за воспитателей за доброту. Сейчас мне страшно. Говорят, первое убийство — самое сложное. Но даже сейчас, после нашего первого убийства, многие разговаривают, шутят, смеются. Как будто ничего не случилось. Но некоторые ребята уже сейчас начинают говорить о том, что Вера не была единственной предательницей, что есть другие. И если мы уничтожим этих крыс, воспитатели будут нами довольны и перестанут наказывать. Меня должно пугать то, что убийства продолжатся. Ведь это, само по себе, ужасно. А я боюсь, что следующим предателем объявят меня".
Один из ее раскаявшихся убийц сохранил эти записки, ставшие вещественным доказательством в громком процессе, который потом окрестили "Судом над жертвами".
Веру Гранде до смерти забили другие дети. Потому, что она не выполнила свою "норму исправительных работ", упав в обморок.
Противники этого процесса утверждали, что государство-жертва военной агрессии и его жители не могут быть привлечены к суду ни за какие преступления. А вся ответственность должна лежать на народе-агрессоре. Все противоправные действия жертв войны стали следствием действий нападающей стороной. Ведь не будь войны, не было бы