Читать интересную книгу Зеленая западня - Анатолий Стась

— Кажется, у нее раздробленно предплечье. Это еще полбіди, когда только это, — сказала мать. Время от времени она исчезала, возвращалась к шалашу с мокрой тряпкой, прикладывала к горячему лбу Ержи.

Ночь хохотала, вскрикивала, стонала; таинственные голоса блуждали в непроглядном царстве мрака, распаляли нервы. Тяжелые капли падали на шалаш, лопотала листва; в чащах бился крыльями, отчаянно скулила какая-то птица, неподалеку слышалось рыкание пумы, льва джунглей, которого индейцы называют сасу-арана, визг неосмотрительной обезьяны, которая умирала в когтях неумолимого хищника…

На рассвете я выломал палку и пошкандыбал к тому месту, где упал электролет. Манговые и еще какие-то темнокорые деревья с гроздями удивительных шарообразных красных цветов на стволе, который суживался кверху, стояли молчаливой стеной. В ветви вцепились острое колючки вьюнковых пальм, клубком свисали лианы, щупальцами сторукого зеленого спрута заплетавшие чащи. Между ветвями чернели металлические обломки.

Под ногами забулькало, осело. Я пошел на попятную. От тяжелого заплесневелого смрада застучало в висках. Цветистый ковер под деревьями прятал топкую трясину, она и поглотила остатки сгоревшей машины. Может, еще вверху, среди покромсанных лиан и закопченных ветвей, в охваченной пламенем кабине плазмомет превратился на обычный кусок обгорелого железа; может, серебристая трубка, целая и невредимая, лежала где-то в болоте. Кто знает… Топкая ловушка проглотила оружие Брендорфа навсегда.

Возле изуродованного хвоста электролета свисал обгорелый материнский халат. Так вот почему ее руки показались мне красными… Они у нее попечены! Это же мать вытянула и меня, и Ержи из горящего электролета. Как же она сумела пронести нас над топью, сквозь сети из ветвей, колючек, лиан?

Предрассветный туман рассеивался. Трава, деревья, листва густо окроплены росой. Качался влажный полумрак, между высокими кронами светилось окно в небо. Чаща, чаща, чаща… Они подступали мрачно и тихо отовсюду. Кричи — никто не услышит, зови — никто не откликнется.

Странное чувство окутало меня. Я стоял там, где еще не ступала нога человека. За несколько минут перед встречей с истребителем мне казалось, что к Вачуайо осталось миль семьдесят. И какое теперь это имело значение… И семьдесят миль для нас — беспредельность.

Нам такого пути не преодолеть. Мы были в плену у джунглей.

“Пленные? Но же ты был уже пленным, у фашистов, в проклятом “бастионе”. И нашел дорогу оттуда. Нет, тебе нужно идти, день идти, месяц идти, год — и таки ыйти к людям. Тебе нужно, и ты пойдешь!” Я упомянул о Катультесе. Вот кто мог бы помочь нам. Дымом бару-орчете старый подал бы весть на пространства сельвы, и наверное кто-то из индейцев сумел бы прочитать лесной язык предков.

— Ержи немного лучше, — сказала иметь. Она неслышно приблизилась ко мне.

— Ма, сколько человек может пройти в джунглях за день?

— В этой оранжерее? — иметь старалась говорить бодро. — Все зависит от того, кто сам путешественник. Разве тебе не по душе положение Робинзона?

— Я серьезно, ма.

— Если серьезно — девочка очнулась, кажется, жар спадает. У нее открытый перелом, рану необходимо промыть. В болоте полно разной нечисти, если бы кипяток…

В моем кармане лежал наконечник стрелы. Проклиная москитов, которые беспощадно жалили руки и лицо, я с трудом взгромоздился на дерево. Среди обломков машины обнаружился кусок сталистой ленты и лоскут дюраля. Кремневый наконечник и сталь высекли искры. Высушенный за пазухой пучок лишайника быстро закоптел, я раздул едва зардевшийся огонек. Скоро возле шалаша полыхал костер. Из обломка дюраля вышло что-то похожее на ковш. Мать сливала туда росу с пальмовой листвы. Я наведался к Ержи.

— Тебе очень больно?

— Пока не шевелюсь — не очень. Я хочу попросить тебя…Поищи корешки такого низенького деревца, у которого листву снизу темно-зеленого цвета, а сверху будто золотое. Это деревце — адука, его корешки заживляют раны.

— Я поищу. И добуду мясо. Мы уже разожгли костер. Ты хочешь есть, Ержи?

У нее на губах появилась легенькая улыбка.

— Ты лучше орехов насобирай. В джунглях нелегко охотиться на животных. Рыбу ловить легче, но здесь нет реки.

Лук, который я смастерил, был неуклюжий и очень мало напоминал те, что я видел у индейцев. Согнутая ветка, тетива — тонкая крепкая лиана. Чтобы не остаться без кресала, я не пустил в дело наконечник, подаренный Загби, — сделал стрелу из сухого бамбука, приделав толстую, как палец, колючку.

— Далеко не отходи! — предостерегла иметь.

Перебравшись на ту сторону болота, я сразу же погрузился в тень. В кустах колючей мимозы возилась птичья мелкота. Рыжие большие пчелы роем вылетели из дуплистого ствола, с жужжанием бросились в мою сторону и прошумели над головой. Несколько пчел запутались в волосах, но не жалили, лишь кусали, как осенние мухи. “Может, в дупле есть мед?” Наклонившись, я протянул руку, чтобы поднять сухую палку, и с ужасом отскочил назад. “Палка” стала торчком, выпрямилась, на треугольной голове хищно светились капли глазок. Я отшатнулся своевременно. Сурукуку промелькнула в воздухе гибкой нагайкой и исчезла в траве сзади меня. Не ожидая, пока змея прыгнет второй раз, я бросился наутек, запутался в кустах и упал на какую-то острую ботву. Вокруг раскинулся оглушительный визг. Обезьяны смеялись над неуклюжестью двуногого существа, которое барахталось в зарослях. Стая суматошных созданий носилась в ветвях как сумасбродные. Пушистые комки с глазами-блюдцами переворачивались через голову, гонялись одна за одной, собирались вместе и разлетались в разные стороны, чтобы через секунду снова сбиться в шумливый веселый клубок. “Ноктурна! — сказал Рыжий Заяц, когда я впервые увидел глазастую обезьяну. — У нас из этой дурехи готовят вкусное жаркое”.

Ноктурни забавлялись прямо над моей головой. Мелькали лапки, хвосты, на меня сыпалась кора и москиты. Одна обезьяна цепко держала какой-либо странный предмет, вторая изо всех сил тянула его к себе. То, за что так горячо соревновались обезьянки, свисало лоснящимися, будто ременными лямками.

Присмотревшись внимательнее, я кулаком протер глаза. Не мог поверить… Меня охватила дрожь, я был как в лихорадке. Хотел закричать, и что-то застряло в горле. Я не отводил жадного взгляда от предмета, вокруг которого танцевали шумливые обезьяны. Вспомнив о луке, схватил стрелу. Но так и не успел напялить тетиву. Большой черный кот сверху, из гущи, молниеносно упал на обезьян. Пронзительный вскрик, оскаленная пасть ягуара, шелест ветвей… И все исчезло.

Брошенный обезьянами, на дереве тихо покачивался мой ракетный пояс. Тот самый, что его я успел снять из себя во время стычки с Аугустино в воздухе.

Мать помогла мне застегнуть ремни. Рука ощущала гладенькую теплую поверхность металлического щитка на груди. С замиранием сердца я осторожно притронулся к фиолетовому кольцу… Кольцо медленно сдвинулось от края, плотно легло в гнездо. Едва слышное дрожание отдалось во всем теле. И сразу же вибрация усилилась. Ракетные кассеты работали! Закрыв глаза, решительно углубляю красное и белое кольца. Ремни давят на плечи. Легкий толчок, и мимо меня куда-то вниз плывет широкая листва. Закинув голову, напряженно смотрит мать. Из земли доносится:

— Удачи тебе, сынок!..

Голубое окно в небо быстро увеличивается. Еще миг, и меня ослепляет прозрачная, безграничная ширь. Вокруг — солнце, невероятно много ласкового, нежного солнца. Внизу курчавится бархат леса.

Даю ракетным кассетам нагрузку. Трепетно шумит воздух. От радости перехватывает дыхание. Джунгли разглаживаются, все другие краски постепенно исчезают, остается одна — зеленая.

На западе виднеется неравный кряж синеватых гор, прямо передо мною на зеленом фоне сельвы искрится на солнце далекая неровная извилистая нить. Ее начало и конец растворяются во мгле горизонта, там, где сходится земля с небом. Река… Неужели это Вачуайо?

Еще раз бросаю взгляд вниз. Над бархатом расплывается темное пятно. Это дым от костра возле шалаша, маяк, который не должен угаснуть, так как именно там, в одиночестве с джунглями, остались мать и Ержи. Я наносил огромную груду хвороста, его хватит на несколько суток.

Махаю рукой. От этого движения меня заносит в сторону. Выпрямив тело, приобретаю горизонтальное положение и запускаю ракеты на полную мощность. И скоро приходится тормозить, так как воздух аж изрывает в клочья легкие.

Временами мне кажется, будто я неподвижно повиснул под голубым куполом. Лишь встречный поток продувает насквозь, от головы до пят, силится сорвать из меня остатки одежды, хотя я и так не ощущаю его на себе. Даже дома, зимой, мне еще не приходилось так мерзнуть. Челюсти отбивают непослушный танец, зуб не попадает на зуб. Заслоняюсь локтем, чтобы хотя как-то защитить лицо. Глаза полны слез. Но я не могу не смотреть на серебристую нить, которая простерлась на зеленой беспредельности, она будто гипнотизирует меня.