Читать интересную книгу Зелёная ночь - Решад Гюнтекин

Старики и знатные люди очень его любили, и, несмотря на это, доктор не зазнавался, был со всеми прост в обращении, с крестьянами и людьми бедными обходился, как с родными.

Славился он также своей благожелательностью и добротой. Вновь прибывшим в город врачам он старался всячески помочь, по-братски делился с ними, передавая им часть своих клиентов.

После смерти первой жены он женился на девушке из Сарыова, обладательнице богатого приданого. Принадлежавшую ей усадьбу он превратил в настоящее поместье.

Кяни-бей старался держаться подальше от городских сплетен, правда, это не мешало ему прислушиваться ко всему, что говорилось вокруг. Если его спрашивали, какого он мнения по тому или иному вопросу, доктор обычно улыбался, потирал руки и говорил:

— Право, не знаю, что и сказать... И наука, и моя профессия приучили меня, знаете ли, судить только о том, в чём я хорошо разбираюсь. Ваш рассказ как будто бы правдоподобен... Но насколько это точно, ещё неизвестно...

За двадцать пять лет жизни в Сарыова у него ни разу не было расхождений с представителями власти.

Короче говоря, любили его все: ходжи — за набожность и смирение; дервиши — за его приверженность к религии и за касыды; любители повеселиться — за его жизнерадостность; люди знатные и богатые — за скромность, а бедняки — за деликатность и доброту.

Только один Неджиб Сумасшедший почему-то никак не желал с ним ладить. Городской инженер нередко говорил:

— Не лежит у меня сердце к этому человеку, вот и всё...

И вместе с тем, чем больше Неджиб недолюбливал доктора, тем лучше тот к нему относился.

В то утро, когда должны были привести Бедри на осмотр Шахин-эфенди и Неджиб навестили доктора дома. Он был ещё не одет, сидя в ночной энтари[65] в саду, пил утренний кофе и попутно растолковывал стоявшему перед ним крестьянину, где находится дом одного из его коллег, который недавно прибыл в Сарыова. Завидев старшего учителя и инженера, он побежал им навстречу, испуская радостные крики:

— Бай, эфендим! Какое счастье, какое снисхождение! Вспомнили, наконец, эфендим!.. Когда речь заходит о Неджибе-бее-эфенди, я всегда говорю: «Наш городской инженер — настоящий мастер своего дела, этот молодец знает вдоль и поперёк весь наш уезд... И единственно, чего он не знает,— так это дороги к дому вашего покорного слуги». Оказывается, я и тут ошибся.

Казалось, все в Кяни-бее выражало беспредельную радость, даже тело его, без конца сгибавшееся и разгибавшееся в поклонах, стремилось передать радость встречи, даже ключи, висевшие на поясе, как-то радостно позвякивали. Но вдруг лицо его омрачилось, словно тревожная мысль пришла ему в голову.

— Надеюсь, нет надобности в моей услуге или помощи?

— Не извольте беспокоиться,— поспешил заверить его Неджиб,— дурная трава не сохнет.

— Ох-ох-ох!.. Как я рад, эфендим, очень рад! Мы, доктора, сами понимаете, эфендим, что совы,— постучат в дверь или из друзей кто вдруг неожиданно пожалует,— так и вздрогнешь, господь всезнающий тому свидетель, сразу молнией пронесётся в голове: «Уж не болезнь ли какая, не беда ли стряслась?» Господь бог каждому определил, чем кормиться, где хлеб насущный свой искать. Нам же, врачам, суждено кормить себя за счёт страданий и смерти людской... И всё же, несмотря на это, каждый раз, когда я намаз творю, то возношу мольбу и простираю руки: «О господи! Сохрани народ Сарыова от болезней! Пусть никто к рабу твоему ничтожному не обращается за помощью. Уж лучше я с голоду умру...»

Кяни-бей внезапно обернулся к крестьянину:

— Прости, братец, я заставил тебя ждать. Ты понял, что я тебе объяснял?.. Этот доктор очень учёный человек.

Не смотри, что он молодой... По милости божьей,- с помощью всевышнего болезнь пройдёт. Ежели понадобится, я тоже приеду, посмотрю. Ну, иди, голубчик, иди, братец. При поддержке аллаха и пророка его всё обойдется, всё пройдёт...

Пока доктор выпроваживал крестьянина, ласково поглаживая его по спине, Неджиб потихоньку говорил Шахину:

— О господи, ну и пройдоха этот чёртов сын! Ты обрати внимание, как он говорит, как держится... Вот тип, такого больше не сыщешь!

Доктор распорядился, чтобы подали кофе с молоком, и вернулся к гостям.

Неджиб сразу же приступил к делу, но, по мере того как он рассказывал, весёлая и довольная физиономия доктора быстро мрачнела. Пощипывая бородку, он о чём-то долго размышлял, наконец изрёк:

— Неджиб, дитя моё!.. Ты ведь знаешь, что для тебя я даже жизни своей не пожалею!.. Но тут вопрос чисто научный... Ты уж позволь... Скажем, к примеру, тебя попросят засвидетельствовать, да ещё справку дать, что какое-то крепкое здание вот-вот развалится... А?.. Сам понимаешь, какое это щекотливое дело... Вот и меня о божьем создании спросят: «Каково оно?» Я осмотрю, исследую его, и что наука мне скажет, то и я скажу. Ведь мы являемся в своём роде судьями. Как судья обязан выносить свой приговор, не поддаваясь никакому влиянию, в полном согласии с шариатом, законами и справедливостью, так, разумеется, и я должен поступать. Вот то-то и оно... Однако всё, что в моих силах, я сделаю... Конечно, при условии незыблемости принципов...

Шахин хотел было пуститься в объяснения, чтобы возбудить в докторе интерес и жалость к Бедри, но Неджиб Сумасшедший не дал ему даже заговорить и перевёл разговор на другую тему.

Когда они покинули дом Кяни-бея, инженер сказал своему товарищу:

— Ну, только попусту чесал языком... Убеждать его бесполезно... Я сразу понял его позицию. Этот тип в курсе дела. У него ни за что на свете не получишь справки, которая может вызвать недовольство партии ходжи Эйюба.

— Но ведь это ты всё твердил: идём да идём к доктору!

У меня была слабая надежда. Впрочем, ты, Доган-бей, знаешь, иной раз я такое выкину, что ишак может позавидовать.

По правде сказать, и Шахин-эфенди недолюбливал доктора. Но учитель наивно и слепо верил в точные науки, в учёных, он не мог не доверять знаниям, основанным на опытах и фактах.

Поэтому Шахин считал людей науки,— а их было всего-то в Сарыова несколько человек,— своими естественными союзниками. Он был убеждён, что, если надо, он всегда сумеет с ними договориться. Вот почему ему было трудно поверить, что нашёлся человек, как раз из этих самых учёных, который вздумал хитрить и лукавить, когда всё так ясно.

— Дорогой мой, ведь это же доктор, понимаешь,— врач...

— А чего стоит такой врач? — Инженер презрительно пожал плечами.— Доктором-то он стал, да человека из него не вышло. Помнишь ремесленника, который взял своего мальчика из школы, потому что боялся растерять недовольных заказчиков и разориться. Так вот Кяни-бей из этой же породы, настоящий доктор-ремесленник. Понял, Доган-бей?.. Этот человек не только образец лицемерия, он является олицетворением лицемерия, само лицемерие!.. Право, этот мерзкий тип подлее, чем Эйюб-ходжа, Зюхтю-эфенди и все им подобные. Те хоть верны себе и своей профессии, преданы своим принципам и идеалам. А этот, с позволения сказать, служитель науки свою профессию превратил в орудие чужих интриг. Дорогой мой, набожность этого субъекта ничего не стоит, он и здесь лицемерит, потому что боится ходжей. Кроме того, набожность ему нужна. Тебе известно, сколько у нас ещё людей, которые не знают, кому верить: доктору или знахарю. Те, кто побогаче, частенько приглашают к больному и доктора и знахаря — от одного пользы не будет, другой поможет. В Кяни-бее как раз соединены качества и доктора и знахаря. Невежественные люди верят, что если не излечат его лекарства, то поможет святость, а если от святости толку не будет, так от лекарства вдруг помощь придёт. И потому не грех ему деньги давать...

А жаден он!.. Такой жадности к деньгам ты, наверно, никогда не встречал... Сколько раз мои уши слышали его голос, восхваляющий господа бога в обителях дервишей, а ведь на попойках и увеселительных сборищах благочестивый доктор распевает любовные газели, как самый настоящий базарный певец. Среди знатных он снискал себе славу скромного и кроткого, но ведь он на самом деле прилипчив, как мёд. Льстец и прихлебатель, лизоблюд... А что до сладеньких слов и улыбочек, которые он расточает народу, так это тоже известный трюк. Прослыть отцом народа — сам понимаешь, какая реклама!.. Ну, а если кое-кто у нас замешан в грязных делишках, то Кяни-бей всё узнает: замечательный нюх... Когда к нему обращаются больные, которые не в состоянии платить, он их перепоручает докторам-новичкам, недавно прибывшим в город,— они ведь не решатся с ним соперничать. И тут он разыгрывает комедию, какой он добрый, ты сам только что видел, как это делается. Так он завоёвывает себе всеобщую признательность и наносит в то же время удар конкурентам — другим городским врачам, подсовывает больных бедняков... Впрочем, он умеет извлекать прибыль и из своих конкурентов. Молодые врачи очень часто прибегают к консультациям. Естественно, приглашается «профессор», «маэстро», и львиную долю надо отдать ему. Вот у ходжи Эйюба есть партия, состоящая из софт и простонародья, так и у Кяни-бея тоже своя партия — партия врачей, которые создают ему рекламу, выдавая «маэстро» за второго Локмана[66]. А чтобы упрочить свою репутацию и поддержать славу, Кяни-бей нуждается в поддержке властей. Поэтому пост городского врача он сохраняет за собой, хотя он ему, в общем-то, не нужен. У Кяни-бея тут чисто стратегический расчёт, как у военных,— любой ценой занять и удержать командные высоты...