Читать интересную книгу Ёлка для Ба - Борис Фальков

Я нисколько не поверил этой её наивности.

— Может, поугадываем звуки?

— Звуки не угадываются, — поскучнела она. — Они узнаются, в лицо. Впрочем, если хочешь, после завтрака…

— А после узнавания?

— Можешь немного поучить этюд.

— А ты?

— Сегодня воскресенье, и у меня много дел, ты знаешь: все дома.

— Но ведь у тебя сердце!

— Это верно, у меня сердце, — согласилась она. Я ждал продолжения, вроде «когда много дел, забывается о сердце». Но продолжения не последовало вовсе. Это правда.

— Значит, тебе нужно отдохнуть. А поскольку в доме все, и много работы, то выйти погулять.

— Знаешь, ты всё время ходишь по кругу, а между тем…

— … между тем, — подхватил Ди, входя в спальню, — ему пора бы почистить зубы.

Моё время истекло, в лимиты, отпущенные свыше, я не уложился. И теперь, при пока ещё ничейных результатах, а я расценивал матч с Ба как отложенный из-за ничьей, мне оставалось только перенести его окончание в менее удобное место: за овальный стол. То есть, разыграть последний акт за завтраком. Если там мне не удастся решить вопрос о походе к аттракционам, то не удастся уже никогда. Как видно, вариант с подходом по тому же вопросу к Ди даже и не возникал в моей голове. Его фигура совершенно не увязывалась с какими бы то ни было походами, как если бы он был неподвижным, раз и навсегда установленным в красном углу дома идолом. Кроме того, как раз по воскресеньям частный приём больных активизировался. Что до Ба, то я был уверен: она поняла, куда я гну. И потому объяснил ничейный исход битвы тем, что она ещё не решила — хочется ей самой пойти, или нет. Вернее, может ли она это сделать, или, по каким-нибудь причинам, нет. Это позволяло расценить неоконченный поединок с нею даже не как битву, а всего лишь как разведку боем, не столько толкающую на окончательное решение, сколько на размышления. Если вспомнить высказанное Ба предложение пригласить цирковых к нам, то можно было надеяться и на положительный исход этих размышлений.

— Ты ходишь по кругам? — спросил Ди, когда я выползал из его, в сущности, кулибки. — Знай, их всего девять. Ты уже читал Данте?

— Нет, — отвечал я, уже выползая и из спальни, — этот круг у меня ещё впереди.

Школьной арифметике следовало бы ограничиться счётом до девяти, таков был бы мне урок на будущее, если б я извлёк его из неосторожного высказывания Ди. Но мне было не до уроков, предназначенных будущему отдалённому, у меня хватало своих забот, о непосредственном, сегодняшнем. И когда, почистив зубы и выйдя из ванной, я услышал в столовой смех-колокольчик, то расценил его как победный звон. Я понял, что всё-таки выиграл свою войну, подобно тому, как опытный полководец знает, что выиграл её в целом — при всех проигранных отдельных сражениях. Следовало опасаться лишь случайностей, способных отпугнуть приближающуюся победу. И потому я вернулся в ванную и необычайно тщательно повторил свой туалет, чтобы ни один внимательный или враждебный глаз не нашёл во мне зацепок для неуместной критики. И вот, я уже сидел за овальным столом рядом с Ба, а напротив — Жанна с её колокольчиком, чудесным и закономерным образом явившаяся к завтраку. И во лбу её темнел кровавый глаз. Я был тих и скромен, и ничего не уронил на скатерть: ни стакана, ни масла, разве что пару крошек. В открытое окно входило к нам пение птиц и утренняя, кисло-сладкая жара. На десерт был арбуз.

— Как ты себя чувствуешь, Ба? — сурово, чтобы не дать повода упрекнуть меня в подхалимаже, спросил я.

— Что-то случилось? — отреагировал Ди. — Сердце?

— Накапать капель? — с готовностью приподнялся Ю.

— Атмосферное давление, — прокомментировала Изабелла.

— Может, какое другое давление… — только отец мог придумать такое.

— Прежде всего не суетиться, — потребовала мать.

Жанна лишь вопросительно приподняла брови, и я повторил это движение: своими. Но, чем на всё это ответит сама Ба? Вернее, как она ответит. Я глянул на неё: её профиль выражал снисходительность — ко мне. А серый взгляд, направленный в другую сторону, откуда навстречу ему сияли глаза лемурьи, выражал нечто иное. Между глазами серыми и чёрножёлтыми что-то летало, я готов был поклясться, летали всех цветов молнии, следствие то ли скрываемой от посторонних борьбы, то ли ещё тщательней скрываемого согласия. В любом случае — молнии взаимного понимания. Впрочем, снисходительность в мою сторону свидетельствовала о таком же понимании. С моей позиции невозможно было заглянуть в глаза Ба, и потому я заглянул в жаннины, надеясь там найти прямое их отражение, и при них — слоновую кость и серебро. Почему бы не надеяться, если во всех других зеркалах, глазах или очках, витринах и просто окнах, в стенке «Беккера» и в висюльках люстры, подобных ёлочным игрушкам, повсюду было это отражение, сам горячий воздух создавал его, словно в пустыне — мираж. Повсюду, как оказалось, только не в Лемурии.

Там я обнаружил, вместо искомого отражения, то, о чём ночью говорила Изабелла: несомненное сходство Жанны с Ба, неизвестно, на чём основанное. По сути, нельзя было и придумать более непохожих глаз, более далёкие противоположности, чем Ба и Жанна. И в то же время, чудо и жуть, более близких. Возможно, противоположности всегда находятся ближе друг другу, чем всё близкое, не мне это решать… Мне только показалось, что Жанна с Ба прожили одну жизнь, или собираются прожить такую в ближайшем будущем. Или: одна такую прожила и угасает, а другая, подхватив сразу же взбодрившийся факел, сейчас понесёт его дальше. Вот почему напрасно было ожидать взаимного отражения друг в друге их глаз, в глазах Ба — жанниного личика, и наоборот. Впрочем, о первом и мечтать не следует, не для того глаза Ба были сотворены, чтобы отражать что-либо. А чтобы отражаться самим. Мне было ясно одно: скрещение их взглядов значит очень многое, только вот что именно — я не вполне понял. Предчувствие, что именно такое полупонимание играет, и ещё как сыграет, роль в моей собственной жизни, заполнило меня. Потому я с утроенным нетерпением ожидал, что же перепадёт мне из этого скрестившегося над столом прошлого и будущего. То есть, преисполненный предчувствий, я ожидал явления прямо сейчас, здесь, за овальным столом, за завтраком в воскресенье в августе пятьдесят второго, моего настоящего.

— Нет, — сказала, наконец, Ба. — Вовсе нет. Ничего не болит. С чего это вы все так всполошились?

Общий вздох облегчения, кроме меня, кроме меня: куй железо, кузнец своего счастья! Ещё лучше — булатную сталь.

— Тогда, — подобрался я, — можно пойти в аттракцион, смотреть… тигров.

Третий глаз напротив, казалось, подмигнул мне поощрительно. Зато все остальные: ах!

— Нет, — сказала Ба.

На всех лицах, кроме жанниного, возникло одно выражение. Я легко прочёл его: всё пропало, значило оно. А на жаннином? Я не мог рассмотреть его, мешали подступившие слёзы.

— Но, — вдруг продолжила Ба, и положила ладонь на моё темя.

Третий глаз напротив снова лукаво подмигнул мне, во всех других повторилось их: ах, а капли, а повышенное давление, а уложить в постель, а заткнуть рот…

— Но у нас есть возможность материализовать мою старую идею.

Заткнуть рот бомбе! Не тут-то было, и вот, уже разлетающиеся её осколки и удар воздушной волны. Только отец:

— То есть!..

— То есть… — Ба выдержала паузу, словно бы задумалась. — То есть, пригласить Сандро Сандрелли к нам на обед. Ведь мы так решили, помните?

— На обед! — вскричала мать. — Но позвольте, как же он… как же он тут будет…

Она широко развела руки и охватила ими полстола:

— Есть!

— Ты хотела сказать, чем он будет есть, — подправила Изабелла. — To eat or not to be, that is a question.

Ди и Ю траурно склонили головы.

— Посуду убирать? — спросила Валя. — А то у меня сегодня выходной. Я иду в тиянтир.

Вот уж слепота, так слепота: лучшая в мире труппа работала тут перед ней, не щадя сил, да ещё и платила ей за присутствие на спектаклях, а она… Не помню, впрочем, сколько платила, но плюс прописка и трудовой стаж, время, назад!

— Монстр… — кто же это прошептал, неужели Ди?

— Очередной Шуберт, — а это кто, отец?

Но позвольте! А где же куш, на который рассчитывал я? Я одарил их всех тем, что заставило их вдруг объединиться, а что получил взамен? Что может быть прекрасней объединения душ — и выложил им его на блюдечке я, а они растащили меня на хворостинки, вывернули карманы, провели иглой по канавке моих извилин, и: простися, мальчичек, со своею кепочкой! Пшёл, мальчичек, вон. Как же это, всем, значит, ёлки — а мне только палки!

— Позвольте, — так и сказал я, — родственники. Чем же идея Ба мешает моей? Больше того, чтобы пригласить кого-нибудь, надо сначала кому-нибудь пойти к нему.

— Малыш прав, — кивнула Жанна. — И лучше всего будет, если вы отпустите его со мной. Во-первых, я кое-с-кем там знакома, а во-вторых… Короче, были прецеденты.