Читать интересную книгу Улыбка и слезы Палечка - Франтишек Кубка

Паола остановилась по одну сторону каменной ограды, Беппо — по другую. Они поцеловались через камни, подобно тому как Тристан целовал Изольду через острый меч. Но и поцелуй и улыбка их были полны печали… Они беседовали. Бог весть о каких важных вещах. Беппо обхватил голову Паолы и, глядя ей в лицо, долго и тихо целовал ей глаза… Потом взошла луна, озарив их обоих своим холодным, целомудренным светом. Но они не отпрянули друг от друга, а продолжали целоваться в самозабвении.

Перед внутренним взором Яна возник образ Бланки, и сердце его сжалось.

— Едем! — приказал он Матею.

Они вскочили в седла. Ян указал направление. К фигурам, облитым лунным сияньем! Ехали шибко, и трава не смягчала цокота копыт. Но Паола и Беппо не слышали. Так заворожены были их молодые чувства.

Только когда кони остановились, зафыркали, Паола и Беппо отскочили каждый в свою сторону от ограды.

Палечек сунул руку под седло и достал полный кошель.

— Лови, Беппо! — крикнул он.

И бросил ему кошель. Тот описал в воздухе кривую, и Беппо поймал его обеими руками, как мяч.

— А теперь — скорей! — скомандовал Ян Матею и, повернув коня, поскакал в ночном сумраке вдоль ограды, делая большой крюк, к хате Антонио.

Тот уже спал.

— Вставай, старина! — стал будить его Ян. — Твои гости хотят с тобой проститься. Нам надо сию же минуту ехать. Дорогу я знаю, и ночь лунная. Я должен тебе за угощение. Матей, дан мне три гроша. У меня больше нет денег!

Матей с мрачным видом подал своему хозяину три серебряные монеты.

— Вот возьми, Антонио, за свой сыр и за ночлег. Когда придут Паола и Беппо, — ручаюсь, что нынче они в первый раз придут вместе, — не пугайся! Беппо — самый богатый человек в Северной Италии — начиная от Тренто. Ты купишь дом, конюшню, хлева и скотину. Все, что нужно для Паолы и Беппо. Поможешь им своими советами, старина! И найдешь хорошее место, где до них не доберется ничья месть. Далеко от этой долины. Пусть про них забудут. Про них и про тебя. Тебе будет трудно внизу, среди людей. Но хочешь иметь внука, перебирайся отсюда! И назови его Яном… В честь одного рыцаря, который теперь не знает, смеяться ему или плакать. И в память двух других Янов[75], бόльших, чем мы, — там, за горами.

Матей Брадырж хмурился, но не посмел ничего сказать. Во всяком случае, при постороннем. Но Ян уже снова сидел на коне. Кивнув Антонио, который ничего из сказанного не понял, и дав коню шпоры, исчез в полусумраке светлой ночи. Матей медленно двинулся на ним… Палечек подождал Матея в самом низу долины.

— Ты недоволен, Брадырж? А мне так весело!

— Зря, сударь, спустили все до последней монетки!

— Ты прав, Матей. У меня нету ни гроша. Голой мышкой прошмыгну в итальянскую землю.

— И не грех вам, сударь?

— Я отдаю божье богу, Матей!

— Не понимаю, сударь!

— Бог — любовь! — торжественно сказал Ян и тут же состроил рассерженному Матею веселую гримасу. В лунном свете блеснули его ослепительно белые зубы.

XVIII

Трентской епископской областью владел князь-епископ Марцелл. А Марцеллом владела его дочь Маргерита.

Путешествуя по Италии, рыцарь Ян Палечек перестал изумляться. Столько непонятных вещей приходилось ему видеть и слышать! Поэтому он нисколько не удивился, когда по дорого в Тренто на каждом шагу слышал, что это город древний, красивый и богатый, что он соблазнительно раскинулся среди гор, словно красавица в подушках, что происхождения он древнеримского и многие башни хранят там память об этрусских правителях и цезарях. Что река Адидже в этих местах — быстрая, как молния, и голубая, как небо в яркий солнечный день, но городом этим владеет распутница, которая к тому же епископская дочь.

Помимо этого, за епископом Марцеллом ничего плохого не числилось. Всякий раз, как Ян упоминал о рекомендательном письме, которое он должен вручить князю, епископу трентскому, собеседник вздыхал. Епископ Марцелл славился своей набожностью, щедростью и замечательной кухней. Но к этому каждый тотчас добавлял, что у доброго епископа есть дочь и что эта дочь, которую зовут Маргеритой, несмотря на свое имя, отнюдь не жемчужина добродетели. Старик, который видит в ней воплощение своего позднего блаженства, безраздельно в ее власти и, угождая каждому ее желанию, превратил свой святой дом в гнездо разврата.

Никто не приписывал трентскому двору того, что творилось в домах тиранов Пизы, Феррары или Модены. Никто не решился бы утверждать, что и в Тренто нежеланных друзей устраняют с помощью яда или кинжала. Каждый знал, что покойный супруг Маргериты — дон Фернандо — пал смертью храбрых на поле сражения недалеко от родной Кремоны, защищая этот прелестный город от венецианцев. Но всем было известно, что еще при жизни мужа и особенно три последних года перед его смертью донна Маргерита не вела жизнь святой.

Донна Маргерита любила вкусно поесть, хорошо поспать и заниматься любовью. Три эти увлечения заглушали в ней все другие способности. Донна Маргерита была дочерью гречанки Феодоры, бежавшей с родителями из Малой Азии от турок. По дороге в Венецию родители Феодоры погибли в море. Феодору, которой было тогда шестнадцать лет, спасли и привезли в Венецию. Там ее увидел епископ Марцелл — на торжествах по случаю интронизации венецианского патриарха. Трентский князь-епископ так влюбился в греческую беженку, что готов был нарушить все десять заповедей господних. Но ограничился тем, что похитил ее и увез к себе, в Тренто, где его обожаемая возлюбленная родила до срока Маргериту, после чего умерла от послеродовой горячки. Епископ Марцелл вырвал последние седины на голове своей, устроил Феодоре торжественные похороны в храме святого Петра, и с тех пор единственной радостью его стала Маргерита.

Маргерита росла в епископской твердыне, как дикая лоза. Ее желанья были для всех законом, она никого не боялась, никто не смел ей перечить, все преклонялись перед ней. С детских лет она была хороша собой и полна женской прелести. Капризная, улыбчивая и нежная, упрямая и покорная, ласковая и жестокая, обольстительная и строгая, злая, как чародейка, и кроткая, как святая, — такой была дочь епископа, пока не стала взрослой девушкой. Тут она слезами и угрозами добилась у отца позволения выйти замуж за странствующего рыцаря из Кремоны, разрубленное ухо и раздробленный подбородок которого свидетельствовали о мужество и силе своего владельца. Вскоре супруга Фернандо стала любовницей его домашнего капеллана и приятельницей венецианского посла. А потом Фернандо умер как герой, и донна Маргерита вернулась во дворец, к епископу-отцу.

В трентском епископском замке она завела целый двор — с хищными зверями в клетках, с певцами и поэтами, с карнавалами и празднествами, с пьяными пирушками, во время которых она танцевала перед гостями во всей своей природной красе. Там она развлекалась с проезжающими и отъезжающими гостями из близких и далеких мест, из Тосканы и Апулии, из Ломбардии и Римской области, наслаждаясь особенностями и повадками каждого — с любознательностью, достойной лучшего предмета. Епископ платил за все, а ему платил налог народ. Так донна Маргерита сделалась страшилищем и кумиром Тренто. Страшилищем оттого, что мужчины боялись за свой кошелек, а женщины — за своих мужей. Кумиром оттого, что люди любят больше всего тех, кто причиняет им ущерб. А Маргерита причиняла ущерб их поместьям и их репутации. Но зато она была прекрасна, и последний пастух из Чима Тозы лучше отказался бы от последнего куска сыра и предпочел бы умереть с голоду, чем допустить, чтобы брови прекрасной Маргериты вдруг гневно нахмурились. Мужчины охотно умирали за ее улыбку. Таков итальянский народ под знойным солнцем юга!

Когда рыцарь Ян Палечек и слуга его Матей Брадырж въезжали в Трентино, шел дождь. Шел дождь, и Матей роптал. Роптать он начал еще высоко в горах, когда его хозяин выбросил на ветер последний золотой. И продолжал роптать, спускаясь со своим хозяином по долине Изара, к городу Больцано, роптал под ласковым больцанским небом и во время радостного нисхождения в лучезарную долину Адидже, роптал при виде высоких трентских башен и въезжая в трентские ворота, когда дождь уже перестал.

— Наш брат, — ворчал он, — всю жизнь кусок у себя норовит урвать, папаша за неделю никогда цельной кружки пива, бывало, не выпьет, только чтоб какой-нибудь грош для дома сберечь. А продал как-то два воскресенья подряд рыбу у нас на базаре возле святого Петра, так дома что радости было! Мама новый, чистый передник надела, чтоб папаше почет оказать… А этот знай разбрасывает золото полными пригоршнями, не знает, куда девать, всяким незнакомым пастухам дарит. Какой-то зобастый сморкач, — ну и пускай бьется, как наш брат! Сколько лет по свету брожу, — видит бог, иной раз по три ночи глаз не смыкал, зубы на полку, — все во славу чаши! Денег нет как нет. А малость заведется — так, оказывается, против господа бога… А это панское племя туда-сюда пошвыривает себе денежки, будто голыши у нас на Влтаве, которыми ребятишки играют…