Читать интересную книгу Незримые твари - Чак Паланик

Пишу пальцем на песке:

"нам нужно найти его бумажник".

- У него, - возражает Брэнди. - Штаны мокрые.

Теперь Манус пялится на меня, усаживается и задевает головой открытую крышку багажника. Блин, ой блин, ясно как это больно, - и все равно нет ничего трагичного, пока Брэнди Элекзендер не подаст сигнал своей сверхчувствительностью.

- Ох, бедняжечка, - говорит она.

И Манус начинает хныкать. Манус Келли, последний из людей, имеющих на это право, плачет.

Терпеть такое не могу.

Перенесемся в день, когда привитая кожа схватится, - и даже тогда ткани нужна будет кое-какая поддержка. Даже если привитые куски срастутся в подобие грубой, неровной челюсти - все равно нужна челюстная кость. Без этой "мандибулы" мягкая масса ткани, живой и жизнеспособной ткани во всей красе, может реабсорбироваться.

Так пластические хирурги и сказали.

"Реабсорбироваться".

Прямо мне в глаза, будто я какая-то губка из кожи.

Переключимся на рыдающего Мануса и на Брэнди, которая согнулась над ним, воркуя и гладя его по сексуальной шерсти.

В багажнике пара крепких детских ботиночек, серебряная терка, картинка с индейкой, изготовленная из приклеенных к ватману спагетти.

- Знаете, - Манус шмыгает носом и вытирает его тыльной стороной ладони. - Сейчас меня прет, поэтому ничего страшного, если я вам это скажу.

Манус смотрит на склонившуюся над ним Брэнди и на меня, сидящую на корточках у земли.

- Сначала, - говорит Манус. - Родители дают тебе жизнь, а потом пытаются навязать свою собственную.

Чтобы сделать челюстную кость, хирурги отламывают кусочки твоей большой берцовой кости, укомплектованные подведенной артерией. Сначала извлекают кость на поверхность и обрабатывают ее прямо на месте, в ноге.

Еще способ: хирурги вскрывают некоторые другие кости, вероятнее всего длинные кости в руках и ногах. Внутри таких - мягкая губчатая пульпа.

Так хирурги и сказали, и так написано в тех книжках.

"Губчатая".

- Моя мама, - рассказывает Манус. - Со своим новым мужем - мамочка много выходит замуж - купила себе курортную квартиру в Боулинг-Ривер, во Флориде. Людям моложе шестидесяти там недвижимость не продают. Такой у них закон.

Смотрю на Брэнди, которая по-прежнему в роли сверхчувствительной матери, присела и зачесывает волосы Манусу со лба. Смотрю вниз с обрыва, который рядом с нами. Те маленькие синие огоньки во всех домах - это люди смотрят телевизор. Голубой цвет от "Тиффани". Валиумный голубой. Люди в плену. Сначала моя лучшая подруга, а теперь и мой брат, пытаются украсть у меня жениха.

- В прошлом году я пришел к ним в гости на Рождество, - продолжает Манус. - К моей маме; их квартира на восьмом молодежном, и им там очень нравится. В Боулинг-Ривер будто пересрали все возрастные мерки. Маме и отчиму только стукнуло шестьдесят, так они там молодежь. И все это старье таращилось на меня так, будто я только и жду, чтобы грабануть чью-нибудь тачку.

Брэнди облизывает губы.

- По возрастной мерке Боулинг-Ривер, - говорит Манус. - Я вообще еще не родился.

Придется выломать у себя достаточного размера щепки этой мягкой, пропитанной кровью костной пульпы. Губчатой фигни. Потом нужно вставить эти костяные черепки и щепки в мягкую тканевую массу, которую привили к твоему лицу.

Конечно, этим заниматься не тебе: все делают хирурги, пока ты спишь.

Если щепки будут достаточно близко друг от друга, они образуют клетки фибробласта, которыми друг с другом сцепятся.

Опять же, слово из книжек.

"Фибробласт".

Опять же, на это уходят месяцы.

- Моя мама и ее муж, - рассказывает Манус, сидя в открытом багажнике своего "Фиата Спайдер" на вершине Роки-Бьют. - Самым большим подарком, который они приготовили мне на Рождество, была вот такая обернутая коробка. Размером с мощную стереосистему или телевизор с широким экраном. Я надеялся, что это оно и есть. Ну, то есть, там могло быть что угодно, но такое мне бы понравилось больше всего.

Манус опускает на землю одну ногу, следом другую. Став на ноги, Манус оборачивается к набитому серебром "Фиату".

- Так нет же, - говорит Манус. - Они презентовали мне вот это дерьмо.

Манус в ботинках-коммандос и армейском прикиде берет из багажника большой пузатый заварочный чайник и разглядывает собственное раздутое отражение в выпуклых боках.

- Вся коробка, - говорит Манус. - Была набита этим дерьмом и никому не нужными фамильными ценностями.

Точно как я кидала хрустальную сигаретницу Эви о камин, Манус отводит руку и резко швыряет чайник во тьму. В окружении темноты и пригородных огней чайник улетает так далеко за обрыв, что не слышно звука падения.

Манус не оборачиваясь тянется назад и хватает еще что-то. Серебряный подсвечник.

- Это мое наследство, - обьявляет Манус. С размаху брошенный подсвечник летит, бесшумно переворачиваясь, как спутники.

- Знаете, - Манус вышвыривает мерцающую горсть колец для салфеток. - Родители для тебя как подобие Бога. Конечно, ты их любишь и должен знать, что они всегда рядом, но никогда на самом деле их не замечаешь, пока им чего-нибудь не захочется.

Серебряная терка летит вверх, вверх, вверх к звездам, а потом падает, приземляясь где-то среди синих телевизионных огоньков.

И после того, как осколки кости срастутся, образовав тебе новую челюстную кость под куском привитой кожи, - только тогда хирург может попытаться придать всему этому форму того, чем потом можно будет говорить, есть, и на что придется тоннами накладывать косметику.

Это последующие годы мучений.

Годы жизни в надежде, что ты получишь лучшее, чем у тебя есть сейчас. Годы созерцаний и плохого настроения в надежде, что ты сможешь выглядеть хорошо.

Манус хватает свечку: белую свечу из багажника.

- Моя мама, - рассказывает Манус. - Ее подарок для меня под номером два была коробка, набитая всем барахлом из тех времен, когда я был ребенком, которого она оставила, - Манус говорит:

- Зацените, - и поднимает свечку. - Свеча с моего крещения.

Во тьме скрывается брошенная Манусом свечка.

Следом исчезают крепкие детские ботинки.

Завернутые в крещенский наряд.

Потом рассыпается горсть молочных зубов.

- Блядь, - говорит Манус. - Чертова зубная фея.

Локон светлых волос внутри медальона на цепочке; цепочку Манус раскручивает и пускает из руки в стиле австралийской "болы", та исчезает во тьме.

- Она сказала, что отдает все это барахло мне, потому что ей некуда его деть, - говорит Манус. - Речь не о том, что оно ей не нужно.

Глиняный отпечаток руки второклассника летит вверх тормашками во тьму.

- Так вот, мамочка, если тебя оно недостойно, - говорит Манус. - То и я не хочу таскать туда-сюда все это дерьмо.

Переключимся на то, что всякий раз, когда Брэнди Элекзендер донимает меня пластическими операциями, я вспоминаю стебли. Реабсорбацию. Клетки фибробласта. Губчатую кость. Годы надежды и боли, - и как я могу не рассмеяться.

Смех - единственный производимый мною звук, который могут понять окружающие.

Брэнди, первая королева благих намерений, у которой настолько раздутые силиконом титьки, что она не может стоять прямо, говорит мне - "Просто посмотри, что там да как".

И как я могу не смеяться дальше.

Этим я хочу показать, Шейн, что внимание мне не нужно до такой степени.

Лучше уж по-прежнему буду носить вуали.

Если не могу быть красивой - я хочу быть невидимой.

Переключимся на улетающий в никуда серебряный ковш.

Переключимся на исчезающие одна за другой чайные ложки.

Переключимся на все отбывшие вдаль школьные табеля и фотографии класса.

Манус терзает плотный бумажный лист.

Свое свидетельство о рождении. И резко вышвыривает его из бытия. Потом Манус стоит, перекатываясь с пятки на носок, с пятки на носок, обхватив себя руками.

Брэнди ждет моей реплики, глядя на меня. Пишу пальцем на земле:

"манус где ты сейчас живешь?"

Легкие прохладные прикосновения приземляются мне на голову и на персиковые плечи халата. Пошел дождь.

Брэнди спрашивает:

- Слушай, мне не интересно, кто ты такой, но если бы мог быть кем угодно - кем бы ты стал?

- Старше становиться не хочу, это уж точно, - говорит Манус, мотая головой.

- Ни за что, - руки крест-накрест, он перекатывается с пятки на носок, с пятки на носок. Манус склоняет подбородок на грудь, и продолжает раскачиваться, глядя на битое стекло бутылок.

Дождь усиливается. Уже не унюхать ни мои подсмоленные страусовые перья, ни духи Брэнди "Лер дю Темп".

- Тогда ты мистер Дэнвер Омелет, - говорит Брэнди. - Дэнвер Омелет, познакомьтесь с Дэйзи Сент-Пэйшнс.

Большая унизанная кольцами рука Брэнди распускается цветком и укладывается поперек сорока шести дюймов силиконовой роскоши: