— Ты на меня сердишься, — твердо поправил он. — И, думаю, у тебя есть для этого основания.
— Думаешь? — Она бросила на него гневный взгляд между побелевшими пальцами.
— Кэтрин, ты принадлежишь мне. Взгляни на дело разумно, ведь Бог тебя умом не обидел. — Особой оригинальностью совет не отличался. — Ведь ты была здесь по-настоящему счастлива, гораздо счастливее, чем я тебя когда-нибудь видел.
— Я жила в прошлом!
— Но почему ты выбрала именно эту часть прошлого? — Губы у него дернулись. — Подумай об этом.
— Ничего я не выбирала! — запротестовала она. — И с чем я покончила, того больше нет.
— Ты и сама не хочешь, чтобы этого больше не было.
Ощущение, что ее предали, все усиливалось в ней. Он ее предал. Хуже того, она сама предала себя. Она предала все, во что верила, все, что составляло ее суть, все, что у нее оставалось после расставания с ним. Одна неделя уничтожила четыре года, за которые она обрела самоуважение. Одна неделя сломала все барьеры, которые она воздвигла, чтобы защитить себя.
— Может, ты и воду в вино умеешь превращать? — зло поинтересовалась она, стараясь скрыть свое унижение. — Небось всю неделю хохотал до слез, как легко тебе удалось обвести меня вокруг пальца!
У него заходили желваки на щеках.
— Между нами происходило совсем другое.
— Между нами всегда происходит одно и то же! — яростно возразила она. — Ты рассчитываешь, продумываешь, манипулируешь мной и всегда добиваешься того, что тебе нужно.
— Я не мог подстроить тебе амнезию.
— Но ты не упустил случая этим воспользоваться! — отпарировала она. — И так у нас было всегда. Когда мы вернулись из Швейцарии, те, у кого я работала, самым таинственным образом исчезли, галерея оказалась закрыта, и я осталась без работы! Совпадение? — ехидно спросила она. — Очень сомневаюсь. Ведь это ты все подстроил, так?
Лицо его резко потемнело, отчего глаза заблестели еще ярче.
— Да, я купил этот дом, — признался он нехотя.
— И при этих обстоятельствах было совсем не сложно убедить меня уехать в Нью-Йорк. — У нее вырвалось сдавленное рыдание.
— Я очень хотел, чтобы мы были вместе. Да, я проявил нетерпение. — Он бросил на нее откровенно призывный взгляд. — Я такой, какой я есть, bella mia, что было, то было, и не в моих силах это изменить.
— Зато в моих. Неужели ты этого не понимаешь? — Глаза у нее наполнились слезами, но она не могла допустить, чтобы он увидел, как она плачет. — В моих! — повторила она еще более раздраженно.
— Кэтрин… что ты хочешь от меня услышать? — спросил он. — Если ты хочешь, чтобы я сказал тебе правду, я скажу. Единственное, о чем я жалею, это о том, что потерял тебя. Тогда.
— Ты меня не потерял… ты заставил меня уйти! — всхлипнула она.
Он протянул к ней руки.
— Хорошо, если тебе так важен именно этот смысл, я заставил тебя уйти. Но попробуй взглянуть на дело моими глазами. Рано утром во время завтрака ты ошарашиваешь меня этим идиотским вопросом…
— Да, вопрос, конечно, самый идиотский, — дрожа от гнева, перебила она. — Полная глупость с моей стороны подумать, что тебе может взбрести в голову жениться на мне!
— Я не знал, что мне не будет прощения! — сердито отпарировал он. — Поэтому я ляпнул глупость. Это было жестоко. Признаю. Если ты хотела услышать мои извинения, тебе надо было подождать тогда, потому что сейчас я извиняться за это не могу! Я вернулся через полтора часа. Я не полетел в Милан. Но где же была ты?
То, что он тогда вернулся, потрясло ее настолько, что остановило начинающийся было новый приступ истерики.
— Ну, где же была ты? — безжалостно повторил Люк. — Тебя не было. Ты исчезла, словно примадонна, оставив все, что я тебе дарил, до последней мелочи, и если ты хотела мне отомстить, то теперь ты должна быть полностью удовлетворена!
Еле сдерживая рыдания, она бросилась в ванную, заперла дверь и, упав на коврик и зажимая себе рот руками, зарыдала так, будто у нее разрывалось сердце. Прошлое и настоящее наконец слились, и открывшаяся истина оказалась невыносимой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Какого же Кэтрин сваляла дурака, какой же слепой и глупой она оказалась! В тот миг, когда Люк попросил ее руки, она словно потеряла голову. Какие-то мелочи ее смущали, но она гнала их от себя, всей душой веря Люку и не желая знать ничего, что могло бы нарушить ее счастье. Даже если бы он попытался пробудить ее память, навряд ли ему сопутствовал бы успех.
Как он посмел думать, что она сама выбрала тот период прошлого, когда они еще были вместе? В тот вечер в квартире Дрю Люк поставил ее перед неразрешимой дилеммой. Ей надо было пожертвовать либо Дэниэлом, либо Дрю. А она ни за что не хотела подпускать Люка к Дэниэлу.
Но и пожертвовать Дрю она тоже не могла, и ради него самого, и ради памяти его сестры. Она была в неоплатном долгу перед Харриэт, которая помогла ей, когда она была в самом отчаянном положении. Как ей было выбирать между Дэниэлом и Дрю? Понимая, что в конце концов придется сообщить Люку, что у него есть сын, она принялась выдумывать способы, как защитить Дэниэла.
Люк отравляет все, к чему ни прикоснется. И если уж он готов жениться на ней только ради того, чтобы оставить ее у себя в постели, почему бы ему не принять и Дэниэла? Но Люк, подумала она со страхом, предпочел бы иметь законного сына. Пять лет назад он показался бы досадной помехой, незваным гостем. Тогда Люк не думал, что она так много для него значит. Она не сомневалась, что он заставил бы ее сделать аборт. Но времена меняются…
Дэниэл такой наивный, такой ранимый маленький мальчик с чрезвычайно развитым интеллектом, порой даже слишком развитым. Когда-то и Люк был таким… и вот что из него получилось. Твердый как алмаз. Холодный, расчетливый и черствый. Вдруг Дэниэл станет таким же? У него и так уже много черт Люка. Они были заложены в генах еще до его рождения.
У мальчика твердая воля, самостоятельный ум, и если предоставить его самому себе, то в нем разовьется заложенный в генах эгоцентризм. Кэтрин понадобилось четыре с половиной года, чтобы убедиться, что Дэниэл растет нормальным, хорошо развитым ребенком, а не склонным к изоляции домашним вундеркиндом, отрезанным, благодаря умственному превосходству, от мира других детей.
Она ненавидит Люка, Боже, как она его ненавидит! Наедине с собой она черпала в этой ненависти силу. Она старательно подавляла в себе всякие сомнения в том, что он, может быть, и не такой черствый и холодный, каким она его вообразила. Она заглушала слабый голосок, дерзко нашептывающий, что Люк мог измениться. И она рыдала от злости и презрения к себе самой.