не дал. Оценив свою исключительность в данном интимном деле, Миха спросил москвича чисто по-одесски:
— И шо я буду с этого иметь?
Москвич ошеломленно задумался, почесал затылок, что-то прикидывая, и тихо проговорил:
— Ты, главное, приходи. Не обидим.
Река Турунчук, день рождения Серёжи Чебана.1973 год. И. Лозанов (Игорёшка), А.Шишов. За спиной делает "рожки" А.Кочерженко (Толик)
Рано утром следующего дня мы только вылезли после душной ночи из плотно закрытых изнутри от комаров палаток и поплелись освежиться в слегка остывшем за ночь море, как появился Миха.
В руках он нес авоську с картошкой. Под восторженные крики он небрежно поставил авоську на песок в тени палатки и, упреждая вопросы, пояснил:
— Соседи поделились, лишняя она у них. Девочки, а вы картошечку переложите, авоську вернуть надо. Вечером я её сам отнесу.
И самодовольно, радуясь двойному успеху, хитро подмигнул мне и завалился спать.
6.4. Поехали! Случайные встречи, или Скорые расставания
Многолюдный и шумный харьковский вокзал неожиданно вселил в Миху дополнительный заряд уверенности. Наших ребят, оставшихся ловить бронь, нигде не было — видимо, прямой поезд на Одессу уже час, как уехал вместе с ними. Мы разделились. Миха отправился «решать вопрос» с билетами, а я, толкая ногами наш багаж, медленно полз в длиннющей очереди за пирожками с мясом. Пирожки заканчивались — давали не более двух в руки. Моя очередь ещё не подошла, когда я увидел Миху с ребёнком на руках. Он что-то вкрадчиво, наклонив голову и лукаво сощурившись, говорил молодой симпатичной женщине, глядящей на него сияющими от счастья глазами. В своей белой шубке и белой меховой шапке она смотрелась ярким пятном радости.
«Кого-то встретил, — подумал я, — родственницу что ли?».
Он бережно передал женщине ребёнка, она, поставив мальчишку рядом, порывисто обняла Миху, расцеловала и быстро, с чемоданом в одной руке и с ребёнком в другой, пошла в сторону перрона.
Мишка обалдело смотрел ей вслед. Медленно провёл рукой по расцелованной щеке, зачем-то понюхал ладонь, затем сделал в её сторону нерешительный шаг, затем второй, более уверенный и побежал.
Сквозь мелькающие спины торопящихся к выходу на перрон людей мне всё же удалось рассмотреть, как Миха догнал женщину, обнял, и они замерли в поцелуе. Забавно они выглядели — высокий Миха согнулся, обняв её за невидимую под свободной, не застегнутой шубой, талию. Она же, привстав на цыпочки, прижала его к себе свободной от ребёнка рукой, с зажатым огромным и, видимо, тяжёлым, перевязанным багажными ремнями, чемоданом. Продолжительный поцелуй окончился грохотом выпавшего из окончательно расслабленной женской руки фибрового монстра, выбившего из мраморного пола сноп искр хромированными металлическими уголками; испугом ребёнка, громким плачем и паникой проходивших мимо пассажиров. Короткая, почти театральная, пауза — прощальный взгляд друг другу в глаза. Миха подхватил упавший чемодан, женщина подняла на руки мгновенно умолкшего ребёнка, и они торопливо, почти бегом, поспешили в проход под большой вывеской «Выход к поездам».
— Родственница? — подозрительно спросил я появившегося вскоре Миху, уступая перед собой место в очереди, чтобы взять четыре пирожка. — Что с билетами? Достал?
Миха победоносно посмотрел на меня, достал из кармана два маленьких картонных билета и неторопливо, делая многозначительные паузы после каждого предложения, рассказал:
— Подхожу к кассе, очередь человек сто. В самом конце стоит женщина с ребёнком, ну ты её видел, в белой шубке Симпатичная такая. Пацан уже взрослый, но все равно, ребёнок. Я подхожу и так вежливо спрашиваю, а почему вы, женщина с ребёнком, без очереди билеты не берёте. Не пускают, отвечает она, и вещи деть некуда. И так подозрительно на меня смотрит, мол, я ей сейчас предложу за чемоданчиком присмотреть, а сам его сопру.
— Короче, — поторопил я его, — очередь подходит.
— Короче… Спрашиваю, куда ехать, а она мне — в Уфу. Уфимский проходит здесь через день и осталось пятнадцать минут до отхода, представляешь. Она отчаялась на него попасть и уже решила, что будет брать билеты на послезавтра и ночевать две ночи на вокзале. Я ей говорю, щас. Поднимаю с пола пацана, сажаю на руки и бегом к кассе. Кричу, пропустите, я с ребёнком. Пришлось, конечно, кое-кому крепко ноги оттоптать, парнишка тяжёлый, две руки заняты. Но билеты взял… Ей до Уфы, а нам до Одессы. А ты говоришь, родственница. Я десять минут был отцом её ребенка, считай законный супруг, жаль, что судьба разводит в разные стороны. Знатная, скажу тебе, женщина, горячая… А что тут, с пирожками?
— Пирожки с мясом, две штуки в руки. Ты стой, не убегай, возьмём четыре.
Подошла наша очередь, Миха забрал последние два пирожка, и на том спасибо. Сегодня явно не мой день.
Через полчаса новосибирский поезд, как всегда вовремя опоздавший, без нарушения графика отставания, принял нас на боковые места плацкартного вагона.
Было поздно, в вагоне все спали. Уворачиваясь от вылезших в узкий проход из-под тонких колючих одеял и сероватых простыней ног, ещё в Новосибирске одетых в носки, безуспешно стремящихся, блестя заскорузлыми пятками и растянувшись скатавшимися резинками, освободить сонного хозяина и всех окружающих от своего пахучего присутствия, мы нашли свои места. Поезд тронулся.
В вагоне было тихо. Железнодорожная тишина плацкартного вагона — это нескончаемый проигрыш заезженной пластинки, где на фоне бесконечного стаккато большой терции заунывного перестука колес назойливо проскальзывает лязгающий звон буферов и ярко, самобытно звучит импровизационный храп пассажиров.
Миха в чистые стаканы в подстаканниках разлил поровну по сто двадцать пять граммов из шкалика водки, а я аккуратно очистил от прилипшей фольги плавленый сырок «Дружба» и, солидарно поделив его пополам, положил посередине столика.
— Ну, поехали! — во всех смыслах многозначительно сипло прошептал Миха, но я его остановил.
— Ты заслужил большего, — сказал я и перелил водку из своего стакана в его, оставив себе на донышке символический глоточек.
— Другой бы отказался, — заулыбался Миха.
Мы чокнулись, он в три глотка с удовольствием выпил содержимое стакана, и, не выдыхая, отщипнул маленький кусочек плавленого сырка, забросил себе в рот и задумчиво прожевал.
— Какая женщина… — с нескрываемой тоской в голосе выдохнул наконец-то он и, разочарованно посмотрев в пустой стакан, перевёл мечтательный взгляд на мутное окно.
Вместе с последним кусочком «Дружбы» кончился наш символический ужин. Осталось только перекурить перед сном, уснуть и проснуться за двадцать минут до Одессы, пока поезд не въехал в санитарную зону и можно ещё успеть полюбоваться в туалете, нажав на подпружиненную педаль, мелькающими шпалами через открытое жерло нержавеющего унитаза под оглушающий близкий грохот колёс