с именем и должностью, а при бедре револьверы, и мне от этого чуть не делается дурно.
Лифт не работает, мы спускаемся по двум лестничным пролетам на первый этаж. Входная дверь забрана решеткой, и папе приходится предъявить удостоверение, а мне — карточку, чтобы нас выпустил чернокожий великан с тремя белыми уголками на рукаве синей рубашки.
Наконец мы на улице.
— Давай выпьем кофе, — предлагает папа; мы пересекаем улицу и входим в маленькое кафе с красными пластмассовыми стульями и вентилятором на потолке. Парень за стойкой как две капли воды похож на Навозника, на руках у него резиновые перчатки.
— Два кофе, — произносит папа.
Мы выбираем столик подальше, в углу. Папа садится у стены, чтобы видеть входную дверь. Мужчина в резиновых перчатках приносит кофе, ставит чашки на стол.
— Плохи твои дела, — начинает папа. — Надеюсь, ты это понимаешь.
— Где Элисабет? — спрашиваю я.
— Элисабет? — удивляется папа.
— Да. Где Элисабет?
— Кто это?
— Девушка, которая была со мной в планетарии.
Папа подается ко мне:
— Ты нам о чем-то не рассказал?
— У нее черные солнечные очки, она все время держит их в руке. Волосы длинные.
Отец вопросительно смотрит на меня, вынимает из внутреннего кармана кожаный футляр и достает оттуда сигару с сосиску величиной. Перочинным ножом отрезает кончик сигары, закуривает и выдыхает дым к вентилятору на потолке.
— Что ж, нас ждет расследование.
— Где Элисабет? — Я встаю. Отец хватает меня за руку:
— Ты куда собрался?
— Назад, в полицейский участок.
— Если ты туда вернешься, не факт, что тебя снова выпустят.
— Где она? — кричу я. Мужчина в перчатках перестал протирать стойку и смотрит в нашу сторону.
Я сажусь.
— Элисабет — девушка, которая была со мной в планетарии.
Отец качает головой.
— Никаких девушек в планетарии не было.
Голова у меня идет кругом. Папа перегибается через стол:
— Зачем ты сюда приехал?
— Хотел увидеть тебя.
— Меня. Зачем?
— Затем, что ты мой отец.
— А это тебе для чего?
Папа достает из внутреннего кармана кухонный нож и бросает на стол.
Я проснулся оттого, что меня трясла мама.
— Йон-Йон, проснись!
— А?
— Проснись. Ты разговаривал во сне. — Мама стояла рядом в одном халате. Я чувствовал запах ее волос. — Ты кричал.
— Сон приснился, — объяснил я.
— Попробуй снова заснуть.
Она вышла из комнаты, закрыла дверь.
Янос сидел в кресле.
— Займемся одной сценой из «Гамлета». Подумаем, как построен этот эпизод и как его можно представить зрителям. Поразмышляем над звуком и светом, над декорациями, попробуем сыграть сцену, по-разному расставляя акценты. Другая группа таким же образом поработает с «Эдипом». Через несколько недель мы покажем друг другу, как мы изучили пьесы, с какими трудностями столкнулись и как с ними справились.
— Вам предстоит работать с эпизодом, где труппа актеров играет в замке спектакль, который, по мысли Гамлета, заставит королеву (его мать) и короля (его дядю) раскрыть себя. Гамлет уверен, что дядя убил его отца, чтобы жениться на его матери. Еще он считает, что королеве известно о преступлении короля. Это сильно заряженная сцена, в которой внутренний мир Гамлета обретает телесное воплощение: его представляют бродячие актеры.
Я поднял руку.
Янос кивнул мне, щурясь поверх очков.
— Зачем нам вся эта древняя пурга?
— Древняя пурга? — Янос сдвинул очки на лоб.
— Да, всякое старье. Одна пьеса — про Средние века, вторая вообще про Античность. И обе пьесы — про королей! И мы не короли, и зрители наши с королями не знаются, да и сами не царской крови. А мы все из старья не вылезаем. Мне кажется, это неправильно. Мне кажется, нам нужны пьесы про то, как теперь.
— А как теперь? — поинтересовался Янос.
— Ну не знаю, но есть же люди, которые пишут про современное. Не все театры играют спектакли про замшелых королей. И потом, есть же кино. Почему не начать с кино?
— Никакого кино в наших планах нет, — ответил Янос. — А что касается старья… все новое содержит в себе старое. Просто это старое выглядит по-другому.
— Я считаю, это неправильно, — упорствовал я. — Особенно когда работают с молодежью. Зачем оглядываться назад? Надо смотреть вперед.
Янос снял очки, сунул их в карман рубашки.
— Еще можно сказать: хочешь понять, куда идти, — не смотри на карту, смотри на деревья…
— Нам бы лучше что-то посовременнее, — сказал я. Янос объявил перерыв.
— Не надо нам столько старья! — крикнул я ему вслед. Но он сделал вид, что не слышит, и вышел из аудитории.
Во время перерыва Улла, Стаффан и Элисабет сидели на газоне напротив меня. Стаффан скатал неудачную папиросу, которая то и дело гасла.
— Ты не прав, — сказала Улла. — Опираться на старую театральную традицию необходимо.
— Надо докопаться до самых корней театра. — Стаффан пытался раскурить свое самодельное чудище.
— Сравнивать кино и театр — безумие, — продолжала Улла.
— Кино, — рассуждал Стаффан, — это просто камера и деньги. Я снимался в телесериале. «Другая девушка». Смотрел?
Я помотал головой. Самокрутка Стаффана снова погасла.
— Там все на монтаже держится. Вроде как смотришь на актера, а его там вообще нет. Потом все склеивают в монтажной — вот тебе и кино. Ничего общего с театральной игрой. Просто трахаешься с камерой, вот и все.
Его папироса погасла в четвертый раз. Элисабет предложила ему «Кэмел», но он такое не курит.
Улла свернула самокрутку, раскурила и передала Стаффану. Эта горела лучше. Стаффан глубоко затянулся, явно поражаясь тому, что папироса не гаснет, и зашелся кашлем. Улла гулко постучала его по спине. Элисабет бросила на меня сердитый взгляд. Конец перемене.
Мы покинули лужайку в числе последних, и в дверях я столкнулся с двумя парнями в бейсболках.
— Во что играли? В дочки-матери? — спросил тот, что покрупнее, — он надел бейсболку козырьком назад, сегодня на нем черная футболка с надписью Shit happens.
— В игру, которая называется «Плюнь крутому в кепку», — огрызнулся я. Элисабет потащила меня прочь. Кепка проорал мне в спину:
— Самый резкий, что ли?
Я обернулся и показал ему средний палец. Кепка растянул рот в дурацкой улыбке. Из-под верхней губы у него торчал пакетик табака.
— Ну идем же, — просила Элисабет.
— Куришь ты много, вот что, — ответил я — до меня долетело ее дыхание.
Когда мы зашли в театральную, в кресле сидела Лиса. Она была разута и ковыряла царапины на лодыжке. Мы уселись на пол.
Лиса обхватила колено руками и уставилась в потолок.
— Принц Гамлет беседует со своим умершим отцом. Отец, он же Король, умер за четыре месяца до описанных в пьесе событий. Сразу после его смерти королева