еще такая…
Василий попытался сглотнуть обиду. Получалось плохо. И тогда он просто стал следить за домовым. А Севериныч был просто счастлив, растекаясь белкою по древу. Возможно, надоел уже всем завиральными теориями. Ну кроме таких попаданцев, как Василий. На которых хоть магию испытывай, хоть науку — все одно им деваться некуда. Да тут любой озвереет вконец.
Они вышли на двор.
— Вот представь, — начертил Севериныч прутиком на земле у порога прямую и поставил точку в середине, словно не замечая бури эмоций, одолевшей Василия. — Слева, чем дальше от точки — тем магичнее миры. В тех, что на том конце бесконечности, — он указал рукой налево, куда-то за грядки с морковью и кусты сирени, заслоняющие забор, — достаточно пальцем шевельнуть, чтобы чудо сбылось.
Помедлил, позволяя баюну переварить услышанное. И продолжил бодрячком:
— А направо — сплошная техника. И чем правее, тем меньше знают о волшебстве. Там такая техника, такие достижения научно-технического прогресса! А сказок в помине нет. Они бы, может, своим детям их рассказывали — только там их придумать некому. Ну, — доможил поскреб пятерней в затылке, — разве что о торжестве этого самого прогресса, летучих тарелок на позитронах… Мнэ-э… Полуэкт. А вот Земля — она где-то посередине, хотя сдвинута чуточку вправо. Сказки знают и уважают, но вот с научным подтверждением чудес как-то не срослось. Может, что и было в древние времена, эльфы там, Йольский кот… Твой, между прочим, родственник…
Он посмотрел в небо.
— Нет, я не сам до этого дотумкал. В книжке одной прочитал. У очень почтенной ведьмы. А наше Вертлюжино от точки тоже недалеко, только влево. Потому и мотоциклы, и… волшебство… так сказать, сосуществуют. И тебя как-то занесло сюда. И раз уж в наш кармашек бросило, баюном обратило — просто так это не исправят даже древние. Ты сам должен сделать или узнать о мире или о себе что-то важное, что-то…
Севериныч помотал прутиком в воздухе. Баюн отшатнулся.
«Если звезды зажигают — значит, это кому-нибудь нужно…»
— Ага!
— Это Маяковский, — пробухтел Василий.
Заболтанный, он уже не так злился. При этом… ему не хотелось узнавать что-то важное о мире или о себе. Ему хотелось к борщу. К старым тапкам, компу и продавленному дивану. Если Василий вернется домой и снова станет человеком — он петь бросит! Он перестанет читать фэнтези и станет всерьез изучать высшую математику или теорию струн.
Котяра фыркнул.
Нет, с этой теорией, пожалуй, перебор. Все, что ему мерещилось о струнах, так это песенка из старой сказки:
Трень-брень, гусельки,
Золотые струночки…
Хорош баюн, даже гусель нет. Василий тоскливо завыл. Ему так же тоскливо подвыл от будки волк. Севериныч не больно, зато обидно перетянул по спине сперва одного, а после второго певца.
Только петуху не досталось. Он был высоко на заборе, и Севериныч не допрыгнул.
— Ладно. Не донимай меня сейчас вопросами. Пора корову доить. Слышишь, мычат?
— А почему над воротами в хлев обломки серпов торчат всякие?
Доможил почесал подбородок:
— Так от ведьм. Чтоб не лезла и не выдаивала.
— А ведьмы взаправду есть?
Староста насупил седые брови:
— Один вопрос последний можешь задать, самый важный.
И Василий выпалил неожиданно для себя:
— Как мне сделать, чтобы Луша меня полюбила?
Севериныч так и сел на землю:
— Ну и вопрос! Всем вопросам вопрос! Нешто я знаю, как? Я б тебе лучше трое суток мысленно о попаданцах и нашем мире рассказывал, чем в том, что между вами, разбираться. Но по-стариковски совет дам. Надо, чтобы потянуло вас друг к другу по-настоящему.
И ушел.
Чтобы потянуло по-настоящему? А как? Как это сделать?
Ухаживать Василий умел красиво. Конфетно-букетно. И отношения у него были. Но чтобы любовь? Не мог он этого понять.
Задравши хвост, он вальяжно прошелся от крыльца дома до хлева. Ну почти. Волк бросился к нему, гремя цепью. Пришлось улепетывать и вспрыгивать на крышу. Все теории Севериныча вылетели из баюновой головы.
А вот синие глаза волка там подзастряли.
Может, волк тоже попаданец и тоже претензии на Лушу имеет? Как бы поделикатнее его расспросить? И не быть загрызенным при этом?
Василий сидел на стрехе и твердо осознавал, что сам оттуда не слезет. Сдохнуть от смеха, кот — и боится высоты.
А волк сидел внизу, на хвосте-полене, умильно свесив на сторону язык. И смотрел на баюна то правым глазом, то левым. Башкой вертел, короче.
Потому вниз Василию не сильно хотелось. Точнее, сильно не хотелось. А на стрехе хорошо. Можно вытянуться и подремать на солнышке… под луной.
— У-у-у, — сказал серый волк.
Он понимал, что ни Севериныча, ни Луши рядом нет, и потому если получится стянуть баюна с крыши, то можно применить к нему абьюз и буллинг, которыми мечтаешь досадить всему кошачьему роду, если ты роду собачьего. Клановые войны.
Василий решил не сдаваться и с крыши не слезать. И тут уж кто кого пересидит.
Или прибежит Севериныч и разгонит обоих.
— Вот только слепой не заметит, что ты ее любишь, — ляпнул волк.
Василий едва не скатился со стрехи. Успел вцепиться когтями, раздирая солому. А то был бы уже внизу. И волк им ужинал.
— Ты тоже мысли читаешь?
— Не. Просто я зверь и ты зверь. Вот мы и понимаем друг друга. И Севериныч тоже немного зверь. Перекидывается. То в петуха, то в василиска. То в кота.
Волк тяжело вздохнул, словно долгая речь была за пределами его возможностей.
— Так чего ты со мной не говорил? А… не велели, — догадался и обиженно насупился баюн. — Не доверяли.
— Луша на речку пошла.
— И что? Она тоже со мной могла поговорить и молчала? Предатели!
— Она не может. Перекидываться не умеет. И мысли… не читает.
Василий тяжело вздохнул и опал боками:
— Тогда при чем тут речка?
Волк свесил язык и сощурился, точно рассмеялся. И объяснил:
— Надо, когда она купаться будет, сорочку у нее украсть. И не оборачиваясь, до дому добежать, как бы она тебя сорочку вернуть ни упрашивала. И как добежишь и на порог ступишь — она вся твоя. Бери за белу рученьку и венчаться веди.
— А она будет купаться?
— А то! Жара. В корыто лезть боязно, бани ждать долго. На речку пошла. Я видел.
Что за пошлые намеки? Не собирался он, баюн, прыгать в корыто с того раза. Но мысль о сорочке была дельная. Читал он такое в какой-то сказке.
Баюн заторопился. А то как Луша закончит купаться прежде, чем Василий туда прибежит!
Еще его всю дорогу