Читать интересную книгу Замоскворечье - Лев Колодный

Что верно, то верно. Лучшего вида на Кремль нет. В "Кокоревке" любили поэтому останавливаться художники, особенно часто - Репин. Впервые приехав в Москву, в подворье снял номер Чайковский, в нем не раз живал позднее, став известным композитором. "Как у меня хорошо, - писал он в 1880 году. Я отворяю балкон и беспрестанно выхожу любоваться видом на Кремль".

Трехэтажный комплекс проектировал не "инженер Козачок", а архитектор Иван Черник, академик и профессор Императорской академии художеств в Петербурге. Он же проектировал на Раушской набережной, 4, Мамонтовское подворье. А по его проектам строил московский архитектор Антон Булгарин, "свободный художник", проживший, как Пушкин, 37 лет. Чернику и ему Кокорев доверил собственный особняк в Большом Трехсвятительском переулке, 1. Оттуда в июле 1918 большевики пушками вышибали левых эсеров, недавних союзников, попытавшихся взять власть.

Другое не менее известное "громадное здание" протянулось по Софийской набережной, 26, стараниями братьев Бахрушиных, о которых речь шла выше. Четырехэтажный дом бесплатных квартир предназначался одиноким вдовам с детьми и курсисткам. Фасад здания выглядит как дворец, где традиция классицизма переплелась с новациями модерна. Все квартиры, принадлежавшие Московской городской управе, были однокомнатные, но разной площади - от 13,2 до 30, 4 квадратных метров. Большой купол домовой церкви Николы Чудотворца и башня над крышей, как колокольня Софии, перекликались с куполами и колокольнями Кремля.

На Софийской набережной, 14 и 16, соседствовали Павел Харитоненко и Михаил Терещенко. Их объединяло не одно украинское происхождение. Оба слыли крупнейшими сахарозаводчиками. Терещенко умер спустя сорок лет после революции далеко от московского дома - в княжестве Монако, в статусе крупного финансиста. В 30 лет он участвовал в заговоре против Николая II и после отречения царя вошел во Временное правительство министром финансов. Из Зимнего дворца его препроводили под конвоем в Петропавловскую крепость, а когда освободили, экс-министр сбежал из России за границу, где безуспешно пытался свергнуть власть Ленина. Потерпев крах в политике, преуспел в деле, ворочая миллионами во Франции и на Мадагаскаре.

Иная судьба Харитоненко, умершего в собственном имении в 1914 году. Современники считали его одним из самых богатых людей России, его капиталы оценивались в 60 миллионов рублей. (Василий Кокорев, к примеру, в лучшие годы располагал 7 миллионами.) Деньги позволяли покупать дорогие картины, старинные иконы, заказывать портреты, устраивать приемы на 300 персон, где играл Скрябин, пел Шаляпин. Побывавший на таком званом ужине английский консул Роберт Брюс Локкарт, позднее чуть было не расстрелянный чекистами за "заговор Локкарта", описывал прием такими словами:

"...Когда я прибыл, было тесно, словно на лестницах театра в очереди. Весь дом был сказочно убран цветами, доставленными из Ниццы. Казалось, что оркестры играли во всех передних. ...На длинных узких столах были расставлены водка и самые восхитительные закуски, которые подавались десятками служителей... Меня поразило то, что, может быть, в этой своеобразной стране обедают стоя... Немного минут спустя огромная процессия потянулась в столовую. Скажу по совести, я не в состоянии припомнить числа блюд или разнообразных сортов вин, подававшихся к ним".

К концу жизни Харитоненко дворец превратился в художественный музей европейской и русской живописи, древних икон. Возвел его архитектор Василий Залесский, построивший корпуса Трехгорной мануфактуры, фабрик и домов. Интерьеры выполнил Федор Шехтель в духе средневековой французской готики. Хозяин почитал старое фран- цузское искусство, а не современное, поэтому слыл vieux pompier, то есть старомодным. После революции дворец захватили анархисты, позарившиеся на винный погреб, потом - трезвенники-большевики. После переезда правительства Ленина в Москву особняк служил апартаментами наркомата по иностранным делам, а с 1931 года - посольством Великобритании. Из собрания живописи в этих стенах остались "Пейзаж" и "Пейзаж с водопадом" французского художника ХVIII века Робера. Все другие шедевры ушли в разные музеи и проданы за границу.

Лет пятнадцать назад я видел на фасаде фабричного корпуса в Замоскворечье металлическую табличку, ныне исчезнувшую, посреди которой была проведена линия. Она зафиксировала уровень воды, поднявшейся во время наводнения 11 апреля 1911 года. Черта была на уровне глаз. Такие весенние разливы случались регулярно. Поэтому городская управа охотно продавала землю на острове между Москвой-рекой и Водоотводным каналом фабрикам и заводам. Основанный в 1863 году завод Густава Листа до недавних дней, под именем "Красный факел", коптил небо на Софийской набережной, 12, напротив Кремля. О нем напоминают металлические фигуры литейщика и кузнеца навсегда закрытых заводских ворот. На этом заводе вступил в смычку с пролетариатом будущий нарком просвещения правительства Ленина Анатолий Луначарский, приобщивший рабочих к написанной собственноручно первомайской листовке, призывавшей к борьбе с капиталом.

На Софийской набережной, 8, Фердинанд Теодор фон Эйнем, приехавший из Вюртемберга в Москву, начал производить шоколад и конфеты. В 1867 году им было основано крупное кондитерское производство. Ныне оно известно всем от мала до велика конфетами и шоколадом марки "Красный Октябрь". До революции вся Российская империя, страны Европы и Азии узнали вкус изделий "Товарищества паровой фабрики Эйнем и Ко". В России, кто мог, покупал сахар головками, от которых откалывали куски. Эйнем первый произвел пиленый сахар, завоевавший рынок. Он же выпустил плиточный шоколад, вытеснивший импорт. Когда дела пошли в гору, Эйнем купил землю на Берсеневской набережной. Здесь архитектор Александр Калмыков построил из красного неоштукатуренного кирпича большие фабричные корпуса, стоящие поныне. На другом берегу канала высятся такой же "кирпичной архитектуры" построенные тем же Калмыковым корпуса бывшей Голутвинской ткацкой мануфактуры, переименованной после революции в "Красные текстильщики".

Когда предприниматель и изобретатель "русского света" инженер-электротехник Павел Яблочков взялся в 1880 году осветить площадь Храма Христа Спасителя, Большой Каменный мост, городская управа предоставила ему для этой цели участок земли между Берсеневской и Болотной набережными. "Свеча Яблочкова" поразила Москву и Париж, но завоевала мир другая лампочка, американская.

"Колокольня Ивана Великого ...была увешана по всей высоте 3500 лампочками Эдисона. На ограде Кремля со стороны реки были размещены на башнях 8 больших и малых солнц", - с восторгом описывал невиданную прежде картину журнал "Электричество" в 1883 году, задолго до появления в советской России "лампочки Ильича".

Основанное в Москве "Общество электрического освещения 1886 года" начало экспансию Раушской набережной. На ней электротехники запустили спустя одиннадцать лет большую электростанцию, напоминающую трубами океанский лайнер. Так и плывет он с тех пор, ведя за собой флотилию пристраивающихся к нему кораблей, заливающих город светом.

В начале ХХ века на том месте, что застолбил Павел Яблочков, на Болотной набережной, 15, построили Центральную электрическую станцию городских железных дорог, попросту - трамвая. Ее трубы поныне дырявят небо и ждут, когда их снесут, а просторной старинной постройке с башней найдут иное применение. По примеру Парижа и Лондона отдадут художникам "актуального искусства", жаждущим жизненного пространства.

Искусство трижды отметилось на острове между Москвой-рекой и каналом. В центре Болотной площади установили памятник Илье Репину. Над стрелкой, где сходятся под острым углом набережные, взгромоздились бронзовые корабли Зураба Церетели. А под парусом на палубе стоит "большой капитан". Тот самый, что после Азовского похода прошагал во главе солдат через Триумфальные ворота у Каменного моста. Сколько грязи вылили на бронзу памятника, пытаясь его снести, взорвать. Устоял Петр под шквалом заказной хулы и под ураганным ветром, пронесшимся над Москвой.

И другой монумент, отлитый Шемякиным за океаном, подвергся выстрелам тех же снайперов, стреляющих по памятникам, чтобы рикошетом попасть в мэра Москвы. Все теперь видят, когда фигурки детей и "пороков" заполнили рощицу Болотной площади, - зря нас ими пугали.

Зря уговаривают строителей уйти из центра, где якобы так тесно. Нигде не видел столько пустырей, заросших бурьяном дворов, безлюдных руин, как здесь, на острове у Кремля. Эта земля должна стать такой же ухоженной, как остров Сите Парижа, как Трастевере Рима. Эта земля зовется Замоскворечьем, с которым нам пришла пора расстаться.