«Вскрыть решили квадрат полтора на полтора – на большее всё равно не хватило бы сил. Сняли слой земли, в которой лопата упёрлась во что-то жёсткое, пружинящее. Хворост, ветки, хорошо сохранившиеся. Под ними снова земля – перемешенная, перекопанная, это отмечает мой напарник, профессионально перетирая её между пальцев. На мгновение я остановился, чтобы перевести дыхание, и вдруг он крикнул сдавленно: “Железяка какая – то 1”. Это была тазовая кость чёрно-зелёного цвета. И сразу же пошли кости, кости, целые скелеты, черепа… Мы достали три – обгоревшие от кислоты, с пулевыми ударами, у кого в виске, у кого на темени. Ещё через минуту мы нашли несколько осколков от керамической банки – вероятно, той самой, с серной кислотой. Скорее всего, эти банки бросали прямо на трупы и разбивали выстрелами. Земля в этой могиле была чёрного цвета. Пальцы там, в глубине, нащупывали всё новые и новые скелеты»[240].
Из захоронения были изъяты три черепа, чтобы, как надеялся Рябов, провести неофициальную экспертизу в Москве. Но он быстро понял, что это опасно и может закончиться трагически для всех. В июле 1980 года первооткрыватели захоронения решили вернуть черепа на прежнее место. Рябов и Авдонин абсолютно точно были уверены, что при жизни они никогда не смогут поведать миру о находке. Каждый дал слово ни при каких обстоятельствах не раскрывать эту тайну и передать её следующему поколению.
Однако начавшиеся в Советском Союзе перемены, демонтаж коммунистической системы открыли возможность обрести российскому императору и членам его семьи долгожданный покой.
В июле 1991 года захоронение было официально вскрыто, и начались многочисленные экспертизы останков. Николай Романович стал пристально следить за поступающей из России информацией. Первоначально он отнёсся с большим скепсисом к находке, но, по мере того как экспертизы начинали подтверждать подлинность останков, его уверенность всё нарастала. Князь стал вести активную переписку со Святейшим Патриархом Алексием II и правительственной комиссией, созданной по распоряжению Председателя Правительства России Виктора Черномырдина[241] в октябре 1993 года. «Вначале я с большой осторожностью взирал на поиски, находки, исследования и наконец попытки опознания останков, как царских жертв в Екатеринбурге, – писал Николай Романович патриарху в 1992 году. – Мои сомнения не исходили из нежелания верить “на слово” убеждённым заявлением того иди другого лица, но из-за необходимой осторожности. Верить, что останки действительно те именно, которые мы желаем, хотелось – но более хотелось быть, бесспорно, убеждённым. С проходом времени мои сомнения всё уменьшаются, и я начинаю склоняться к надежде, что дело исследования и опознания уже достигает положительных результатов»[242].
Нес лучшей стороны в деле идентификации и последующей церемонии погребения показали себя представители уже много раз упомянутого «Императорского дома». Первоначально полностью поддерживая следствие, Леонида Георгиевна, вдова Владимира Кирилловича, стала требовать особого внимания к своей персоне на перезахоронении останков. Представили «великих княгинь» активно и настойчиво лоббировать идею особого статуса семьи покойного Владимира Кирилловича на церемонии. Из канцелярии «Государыни» высказывалась идея преемственности династической линии. Сторонники даже разработали церемониал, где «царское место» было отдано Марии Владимировне и её сыну. Сама Мария Владимировна в недоброжелательном тоне заявила о своих родственниках в письме к Борису Ельцину: «Они не имеют права выражать свою точку зрения по поводу предстоящего захоронения останков. Они могут лишь прийти на могилу и помолиться, как остальные русские, кто пожелает»[243]. После таких новостей Николаю Романовичу пришлось распространить официальное обращение, в котором говорилось: «Если на предстоящей церемонии захоронения останков царской семьи особый статус будет предоставлен княгине Марии Владимировне и её сыну принцу Георгу Прусскому, то все члены дома Романовых в знак протеста откажутся принять участие в пародии на традиционную церемонию. Члены Дома – Князья Романовы, которые на протяжении всей своей жизни в эмиграции хранили горячую любовь к своей стране и сохраняли семейные традиции, чьи матери принадлежали к историческим семьям России, а некоторые из князей сегодня являются правнуками Великой княгини Ксении (сестры Николая Второго, скончавшейся в эмиграции в 1960 г. под Лондоном), не могут быть проигнорированы. Если всё же это произойдёт, то Россия воздаст почести только наследникам Кирилла Владимировича, единственного Великого князя и близкого родственника императора (двоюродного брата), предавшего его»[244].
Ознакомившись с заявлением, представители правительственной комиссии приняли доводы Николая Романовича и пришли к твёрдому решению не делать никаких исключений для потомков дома Романовых. Но впереди ещё была долгая борьба за то, чтобы достойно похоронить многострадальные останки императорской семьи.
К концу 1997 года практически все были уверены в подлинности останков. Возникал вопрос: где и когда должно состояться захоронение? В интервью российской прессе Николай Романович озвучил позицию семьи: «В опознании, по-моему, нельзя сомневаться – столь много тому доказательств. Генетический код последнего царя имеет редчайшую, одну на 10 миллионов случаев, особенность. (Она есть в коде английской королевской семьи.) Она выявлена у мужчины из захоронения под Екатеринбургом. И та же особенность обнаружена при генетической экспертизе останков брата царя, Георгия Александровича, погребённого в Петропавловском соборе Петербурга. Далее, моя двоюродная сестра Ксения Шереметева происходит от сестры царя Ксении Александровны по прямой женской линии. И у неё код тот же самый… Теперь мы, Романовы, и, я думаю, подавляющее большинство русских ожидаем, что эти останки будут погребены достойно и как можно раньше. Где именно – не нам решать, на то есть российские власти. Одно мы осмеливаемся требовать: чтобы все они были похоронены вместе, в тот же день, в рамках одной церемонии… И всё-таки самым правильным будет хоронить их в Петропавловском соборе, но, повторяю, в одной могиле, не разделяя тех, кто вместе умерли и рядом лежали 80 лет…»[245]
Три города бились за право похоронить императорскую семью. Екатеринбург, Москва и Санкт-Петербург. Губернатор Свердловской области Эдуард Россель[246] предлагал временно захоронить останки в часовне, а когда на месте дома Ипатьева будет построен храм, перенести туда гробы. Идея была абсурдная и лишена всякого смысла. Хоронить там, где было совершено чудовищное преступление, – нонсенс. И с этической точки зрения, и с моральной. Кощунство и глубокое неуважение по отношению к убитым. Мэр Москвы Юрий Лужков предложил устроить похороны в храме Христа Спасителя, «символе нового российского возрождения». Нои эта идея была моментально отвергнута. Так возник единственный приемлемый вариант – родовая усыпальница Российского императорского дома – собор Петра и Павла в Санкт-Петербурге.
Правительство учло пожелания родственников и подготовило двухъярусный склеп в Петропавловском соборе, где должна была упокоиться императорская семья и её слуги. Однако всё общество ошеломила Русская православная церковь. На