Читать интересную книгу Выход из Случая - Зоя Журавлева

И вроде бы увял разговор, хоть не иссякла тема. Много можно чего спросить, а слова идут смято. Брянчик не подымает глаз от кофейной чашки, короткая его стрижка стоит на голове, как ежиные иглы, и весь он насуплен. Вдруг подумалось: «Ксана на смене, хорошо, что ее дежурство». Дед Филипп вроде прошел к себе.

«Федор, что ли?» — спросил Павел прямо. Брянчик поднял глаза: «Насчет Людки к тебе пришел, Павел Федорыч. Людка у нас одна. Рвет и рвет…» Павел сперва не понял. Брянчик ждал, пока до него дойдет. «Думаешь?..» — сказал наконец. «Я-то в этом чего понимаю, — усмехнулся Брянчик. — А мать уверена. Плачет. Федька уж три недели не ходит, а девку рвет и рвет». — «Матери ничего не сказала?» — «Говорят они, жди…»

Раньше-то Людка как раз всех водила в дом. Приведет парня, хвостом перед ним покрутит и уже на выход. А сама обратно бегом, будто что забыла: «Папка, ну как тебе? Мам, одобряешь? Умный — ужас!» И опять унеслась. Назавтра уж умного рядом нет, слоняется по двору, вроде с делом, смотрит преданно в окна. «Людка, иу пригласи человека, дождь ведь». — «А у него зонт есть, — смеется. — Ничего, должен знать свое место». — «Собака, что ли, тебе?» — осердится мать. Людка подскочит, верткая, как хворостина, глазищи — чистая зелень: «Мамочка, да он, если хочешь знать, меня на целых два сантиметра ниже! А вот вчера познакомилась — умный, ужас!» Уже ведет умного. «Пап, ну как?» Опять уже его нет, ловит Людку возле автобуса.

А как появился Федор, вдруг замолкла. За руки держат друг друга и в подъезде стоят весь вечер. «Людка, вы бы в комнату шли!» — «Ой, папка, я стесняюсь». — «Федька, может, стесняется? Ничего, сидите». — «Нет, я». — «Тебе-то кого стесняться? Нас, что ли?» — «Вас, ага!» Затрясет головой, закрутится, волосы разлетятся, юбка как на цыганке — пестрая, вихрь. И уже опять в подъезде стоят. «А в подъезде что ж не стесняешься? Люди ходят!» — «Пускай завидуют, мне-то что».

Достеснялась.

Отец с матерью каждую ночь в тоннеле, с часу до шести Людка в квартире одна, так и выросла…

Ну, спросил все-таки: «Поссорились, что ли, с Федором?»—«Он в командировке. В Баку». Глазищи— чистая зелень. «Да что ты, Людка? Я ж своими глазами сегодня видел!» — «А я думала, он в Баку!» Поговори тут… Мать, конечно, не выдержала: «Дочка, ждешь, что ли?» Вытаращила глазищи: «Ой, мамочка, кого жду?» Ластится к матери, как ребенок. Мать — в слезы. Тут уж Брянчик вмешался: «Людка, выдеру! Чужие, что ли, тебе? Мать изводишь». — «Ой, папка! Да кого жду-то? Даже на танцы сколько уже не ходила, сижу дома, вон свитер тебе вяжу…»

Верно, сидит. Федор как провалился. Мать вовсе сон потеряла, оступилась ночью в лоток между шпалами, чуть ногу не вывернула. Теперь на больничном. «Нюсь, может, и нет ничего? Кажется тебе, может?» — «Что я — не вижу?» — «И есть, так чего еще видеть?» — «Ты мужик, не можешь понять».

Не соврал Павлу: шел мимо, зашел. Одно только не сказал, что неделю уж мимо ходит, — хоть дом на другом конце города, чтоб мимо пройти, полтора часа на автобусе ехать надо. Решился все же — зашел. Ксения, высчитал, на дежурстве.

«Я так думаю…»

Вдруг звук пропал. Павел вскинул глаза на Брянчика. Брянчик смешно шевелил губами, беззвучно. Прихватило как мужика, аж голос теряет. Но звук снова уже пошел:

«… чего делать-то, Павел Федорыч?» — «Радоваться, Савельич!» — «Ну?!» — неуверенная улыбка пробилась на напряженном лице, но взгляд был еще насуплен, и колюче стояла стрижка, будто иглы.

«А ты что, драться пришел?» — «Скажешь! Одна ведь у нас. Шут их знает, теперешних…»

В незнакомой компании, особенно если женщины, только прислушайся. «Девчонки теперь какие? Сами на шею вешаются, ни стыда, ни совести». Парень, значит, у ней, это не ошибешься. «Разве порядочного теперь найдешь? Днем с огнем!» Значит — девка.

«Будь спокоен, Иван Савельич, — сказал Павел серьезно. — Я в своем сыне уверен. У меня и дочь, как ты знаешь, есть, понимаю. Так что — будь спокоен и Анну Герасимовну успокой». — «Зять у тебя хороший…» — «У тебя еще лучше будет», — засмеялся Павел.

Но успел подумать, что Брянчик — по сути — прав. За девчонок все же страшнее. Больше они зависимы — кто им встретится, как пойдет в семье. Может, нужно было удержать тогда Светку? А чем удержишь, против сердца ее — словами?..

Тоннельные стены светлели уже известкой. Скоро станция. Какая? Тьфу, «Университет». Тут платформа справа, не перепутать…

Проводил Брянчика, вернулся в комнату. И такая злость вдруг на Федора поднялась… Неужели этому, главному-то, не научился в дому? Быть мужчиной. Чтобы твоя женщина стояла гордо рядом с тобой, зная твою надежность и силу. Дожили, отец к отцу должен бегать тишком, спрашивать, кто ты есть. А сам побежал бы? Если б — Светка? Может, и побежал бы, не зарекайся.

Дед Филипп, осторожно покашливая, тронул его за плечо: «Неприятности, Паша?» — «Наоборот, дед Филипп. Мелкие мелочи, а крупная радость!» Сказал. И вдруг — точно, ощутил это внутри, будто светлая волна поднялась. Радость. Человек родится — конечно, радость. Ну, иди, Федор! Поговорим. Но для Ксаны мы эту радость пока что в себе подержим, можно так-то и оглоушить. «Ну-ну», — недоверчиво покашлял в рукав дед Филипп. Но, глянув зятю в лицо, успокоился, понес в кухню чашки…

Поговорили с Федором. Ага, про Голована…

13.47

Зал в депо «Новоселки» был задуман с размахом, и от этого сейчас, в будний день, было в нем холодно, как-то слишком много всего — окон, стен, плюша. Машинисты, которых набралось десятка три с небольшим, свободных сейчас для собрания, сидели тесными группками, обмениваясь вполголоса необязательными словами, ждали, пока начнут. Кто-то уже уткнулся в книжку. Бурский, конечно, этот без книги не может.

— Венька, и спишь небось с книжкой?!

— Чего ему? Жены нету, штаны мама гладит…

Бурский и не услышал — сидел, уткнувшись.

— Кто вчера вторую серию видел? Ушла она от него? Ну, эта…

— Эта? Ушла. От тебя бы, Свечкарь, не ушла, точно?

— В пятой серии вернется небось…

— Слыхали — на «Парковой»? В ноль пятьдесят пять шурик подходит: «Ребята, подкиньте до Невского! Десятку дам!»

— Ну, подкинули?

— Ага, напряжение вот-вот снимут, а он — с десяткой!

— Меня не было. Я бы не упустил…

— Санька, выиграли? А счет какой?

— На вокзале главное — компанию углядеть, понял? Чтоб все вместе залезли. А то стоп-кран рванут запросто, приезжие потерять друг дружку боятся, понял?

— Точно! У меня солдатик на «Триумфальной» отстал от своих. Все затиснулись, а этот не влез. Я уж двери закрыл. Он — шасть между вторым и третьим вагоном, пристроился. Хорошо — увидел. Бегу: «А ну вытряхайся быстро!» — «Ничего, друг, трогай. Я не слечу. Знаешь, руки какие сильные?» Я уж ему: «Не могу я тронуть, дурья башка! Тебя ж об стенку сейчас шарахнет!» Скалится: «Не бойся, друг, солдата не шарахнет, не из таких!» Едва выволок…

— Тулыгин — слыхали — опять рожает!

— А тебе завидно?

— «Карандаши» доконали сегодня. Сам идет, как мороженый, а за ним портфель еще волочится, на полметра сзади…

Утренний пик резко делится для машинистов. С семи до восьми пятнадцати рабочие, в основном, едут. Эти скачут в вагон, как семечки, тесно стоят друг к дружке, и еще могут поджаться, коль надо. А с восьми пятнадцати густо идут «карандаши». Ступают, даже и торопясь, вальяжно, папками еще занимают место, портфелями. Каждый вроде остерегает свое пространство и блюдет интервал между собой и другими. Эти не умеют тесно поджаться, задерживают посадку, когда график самый тяжелый, состав составу нюхает под хвостом.

— Задавили «карандаши»! В мыле вылетел к обороту, а Гущин стоит: «Тридцать секунд привез!» — «Где же, говорю, тридцать? Вот часы, вот расписание: двадцать секунд». Как статуй глянул: «Иди, тридцать пять секунд!» Весь разговор. В формуляр еще записал…

— А ты не опаздывай.

— Сколько ж тут сидеть? У меня смена кончилась.

— У всех давно кончилась, а расстаться никак не можем.

— Голован-то сгорел!

— Как сгорел?

— Ты не знаешь? Комаров-младший донесение подал Шалаю. Проезд.

— Не донесение, а донос…

— Свечкарь, ты у кого сейчас в группе?

— У Силаньева.

— Ха, тебе-то что…

Разговор, хоть и необязательный, все вокруг работы. Место, впрочем, еще рабочее — зал заседаний. А Хижняк как-то опыт себе поставил в метро. Ставить тем более ничего было не надо, только уши торчком — подсаживался в вагонах к парочкам, слушал, о чем толкуют..

Женщина молодая, глаза — как вишни, раскраснелась лицом. «Я уж его просила — милый, пожалуйста, ты же можешь…» Спутник ее — уже пожилой, в благородных сединах, взгляд — страдающий от сочувствия. Отец? Вроде похож. Нет, не очень. Свекор? «Хочешь, на колени, говорю, встану…» Он слегка пожимает ей локоть — мол, не надо так, перемелется. А она к нему всем лицом, и глаза — как вишни: «Одна надежда на вас, Евгений Васильевич! Если вы сами не поедете в министерство, то проект пропал…» Вот тебе и свекор.