опрокинул в себя виски, отворачиваясь от неё и думая. В голове по-прежнему гудело так, что боль отдавала в зубы.
Признал, значит, старый чёрт. Проявил своё гребаное благородство – пожалел ублюдка – сына, которого веками не замечал, которого держал возле себя, будто пса цепного, изредка обглоданные кости ему кидая, чтобы и к другим не ушёл, и сытым не был. Голодный пёс – злой пёс. Сделает, что прикажет хозяин, лишь бы кормил.
А потом узнал, что и не пса столетиями палкой гнал, а собственного сына? Вину решил титулами искупить всемогущий король? И вот уже не жалкий предводитель Гиен, а князь Братства, король Европейского клана. То, о чём грезил всю жизнь, вдруг таким незначительным показалось. Богатство всё это, статус. Ненастоящим. Бутафорским, отдающим противным резиновым привкусом.
Твою маааать…почему я не помню ни слова из разговора с ним? Почему не помню, каким стал его взгляд, когда узнал всё? Почему не смакую минуту своего триумфа? Проклятье! Я шёл к нему сотни лет, и теперь у меня даже не осталось воспоминания об этой ничтожной победе.
И вдруг как обухом по голове – дочь Влада. Моя жена – дочь Влада. Дочь моего, чёрт бы его побрал, брата! Развернулся к ней, жадно рассматривая уже другими глазами, выискивая его черты в ней. Сжимая ладони в кулаки от желания встряхнуть её, заставить говорить без этих пауз, без деликатности, чёрт бы ее побрал. Она мне время свыкнуться с этой мыслью даёт, а меня накрывает от понимания, что она – моя кровь.
Грёбаный извращенец, ты трахал собственную племянницу? И в голове всё ровно выкладывается в картину единую. Вот как я решил брату насолить – отымев его дочь?
Склонился над столом, ощущая, как снова начинает раскалываться от усилий вспомнить голова.
– Ты дочь Влада, – не глядя на неё, рассматривая своё отражение на поверхности стола, чувствуя, как подкатывает к горлу тошнота и сердце трещинами покрывается.
Я знал себя. Я всегда мразью был конченой. Я мог соблазнить племянницу собственного отца и, отымев накануне помолвки, убить несчастную. Я мог так же соблазнить Марианну…мог убить её, чтобы заставить взвыть от горя Воронова. Но сделать своей женой? Сделать матерью своих детей?
– Ты дочь моего брата…и моя жена?!
А в голове мысли о том, что убью на хрен Зорича.. Не мог не знать, подлец. Намеренно промолчал. Увёл тему, когда я начал о происхождении Марианны рассказывать, а я и не настаивал. Меня больше заинтересовало то, что он начал говорить о ней нынешней.
***
Я до боли в суставах хотела обнять его сзади, когда он опрокинул в себя стакан с виски и стиснул челюсти так, что хруст и я услышала. Давала ему время на ярость, на осознание…Ведь я скоро ударю его еще раз, а потом еще и еще. Сколько всего он не знает. Сколько горя и потерь пережито нами, сколько боли и отчаяния.
Мы многое прошли вместе когда-то, а сейчас он будет в этом один. Вариться заново, а я…я даже помочь не могу. Потому что стена между нами. Я выдергиваю из нее даже не по кирпичику, а по крошке.
Протянула руку, чтобы положить Нику на плечо и тут же отдернула, когда он вдруг задал свой вопрос, от которого у меня по коже пошли мурашки. Я знала, о чем он думает и в чем сейчас обвиняет себя. Захотелось закричать, чтоб не смел считать себя мразью, чтоб не смел опять ненавидеть.
– Я не родная дочь. Меня удочерили, когда мне было два года. Я не твоя племянница, Ник.
Все же положила руку ему на плечо и сжала пальцами. Сильно. С трудом сдерживаясь, чтобы не обнять его рывком. Но он не даст. Ему не нужно сейчас мое сочувствие. Жалость не нужна. Она лишь унизит и оттолкнет от меня. А я делаю свои первые шаги по знакомому лабиринту, но в кромешной тьме и по памяти, и мне страшно, что вдруг я что-то забыла или в лабиринте изменилось расположение тупиков и смертельных ловушек.
– Мы назвали нашего старшего сына в честь твоего отца. ТЫ хотел, чтоб мы его так назвали.
***
Облегчение. Оно позволяет выдохнуть. Позволяет проглотить ком, застрявший в горле и вдохнуть полной грудью. На автомате повернул голову и взглядом в ее руку тонкую впился, в то, как сжимает моё плечо пальчиками. А я не чувствую ничего. У меня тело окаменело, и сердце всё еще по швам трещит, потому что она не улыбается. Потому что в ее голосе тревога. В нём молчание. То, которое перед взрывом бывает. Когда на осколки разлетается весь твой мир. Только что она сделала пробный выстрел. И даже несмотря на то, что я выстоял на ногах, всё еще не убирает руку, неосознанно готовя к чему-то еще.
– Отец…Расскажи мне о нём. Ты сообщила ему, что я жив?
И вдруг резкое понимание – его я не видел на похоронах. Влад был там, а отца не было.
***
Я невольно сжала пальцы еще сильнее и уже сама стиснула челюсти.
– Самуила нет больше, – голос сорвался. и я отвернулась…не могу смотреть ему в глаза и говорить это, – его убил Берит. Уже больше двенадцати лет назад, Ник.
Снова повернулась и встретилась с его взглядом. Я должна была увидеть, что он чувствует. Должна была поймать эту волну боли. Она была мне необходима, чтобы схлестнулась с моей…чтобы понять – там под этой отвратительной маской циничного мерзавца тот самый Ник, которого я разглядела сердцем еще много лет назад… И я его увидела. Он смотрел на меня расширенными зрачками, в которых поднялось цунами всепоглощающей тоски, от шока дрогнули уголки чувственных губ и пальцы стиснули бокал с такой силой, что, мне кажется, я сейчас услышу треск стекла.
***
Я мечтал об этом столько лет. Изо дня в день, из года в год несколько столетий подряд. Я жил только своими планами о мести. О том, как сообщу ему всё о себе, как ткну в лицо письмо