Читать интересную книгу Подводный реванш - Николай Переяслов

Расколовшийся по всей своей высоте гигантский айсберг, мимо основания которого мы как раз проходили, оттолкнув своим весом в сторону меньшую половину, медленно завалился набок и при этом, словно маслину плоской ложечкой, подхватив своей нижней частью нашу лодку, довольно плотно прижал ее к «брюху» оказавшейся рядом ледяной глыбы. Все было в полной исправности — рули, реакторы, навигационная система, корпус, — а лодка была парализована. Несколько дней подряд командир давал команды то продуть балласт для всплытия, то начать срочное погружение, дергал лодку назад-вперед, как засевшую в грязи машину, пытался задать ей с места максимальную скорость, а также пускался на всяческие иные ухищрения, чтобы раскачать ее и выдернуть из ледяных объятий, но все было бесполезно. Прижатые снизу ледяным рычагом к массивному телу километрового айсберга, мы медленно дрейфовали в таком положении вдоль Канадской котловины в сторону хребта Менделеева...

... Положение было критическим. Суперсовременная мощнейшая атомная подводная лодка, точно застывшая в янтаре муха, вот уже три недели сидела между двумя медленно срастающимися друг с другом ледяными глыбами и ожидала своей гибели.

— ...Здравствуйте, Антон Евграфович, — встретив как-то после обеда в кают-компании Огурцова, поздоровался я. — Что там слышно на центральном посту? Есть какие-нибудь перспективы?

— Да какие могут быть перспективы, если мы торчим в этой льдине, как кларнет в заднице! — громыхнув не терпящим никаких возражений басом, доступно выразил свое мнение о ситуации замполит (я так и не привык называть его должность по-новому — помощником командира лодки по политико-воспитательной работе). — Давай-ка лучше, раз уж ты мне попался, сочини оптимистические стихи, способные поддержать дух экипажа в эти дни. А я пока посижу тут и подожду...

И, налив себе из большого чайника стакан крепкого черного чая, он уселся в кресло для отдыха и прикрыл глаза.

«Вот, блин, — подосадовал я про себя на замполитовскую безапелляционность. — Так-таки и сделает из меня стихотворца... Перед тем, как нам тут окончательно задохнуться». Однако же, вынув из кармана блокнот и ручку, я присел к столу и принялся набрасывать первые строки заказанного мне опуса. «Главное, — соображал я, — это увязать идиотизм нашей сегодняшней ситуации с героической историей российского флота, не забыв при этом упомянуть гордый красавец «Варяг» или что-нибудь из аналогичных символов...»

Минут через десять-пятнадцать восьмистрочное стихотворение было написано, и, подойдя к дремавшему Огурцову, я громко покашлял.

— Готово? — открыл глаза замполит.

— Да, — ответил я. — Разрешите прочесть?

— Ну а какого же хрена я здесь тебя жду?

— Слушайте, — сказал я, разворачивая страницы блокнота. — Называется: «Встречай нас, Россия».

— Шуруй.

И я начал читать:

Мы выйдем из всех передряг,как греки, вернувшись из Трои.За нашей спиною — «Варяг»и русского флота герои!Кипят наши души, как чай,и льды вокруг тают, как сахар.Встречай нас, Россия! Встречай...

— А НАТО — кусай себя за хер! — закончил за меня замполит и протянул к блокноту свою огромную ладонь. — Давай сюда.

— У меня последняя строка звучит несколько иначе, — заметил я, аккуратно вырывая листок.

— Последняя строка — это мелочи. Там есть две другие — про горячий чай и тающий сахар... Это похоже на подсказку решения нашей проблемы.

— Оно принадлежит не мне. Просто на днях вдруг припомнился роман Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой» там у них «Наутилус» попал в точно такую же ситуацию, как и мы теперь, и, чтобы растопить ледяную ловушку, они начали качать насосами наружу горячую воду.

— И растопили весь айсберг?

— По крайней мере, настолько, что им этого хватило, чтобы освободиться из ледяного зажима.

— Но это же фантазия...

— Я плохо знаю устройство лодки. Но если бы нагревающуюся в системе охлаждения реакторов воду можно было постоянно сбрасывать за борт, заменяя ее свежей забортной, то почему бы и не попробовать?

— Ты предлагаешь нам вскипятить Ледовитый океан?

— Я предлагаю подтачивать тиски, в которых мы оказались зажаты. Пускай это произойдет и не так быстро, как того хотелось бы, но потихоньку, неделя за неделей, горячая вода будет вымывать вокруг себя какие-то ниши и пустоты, которые, глядишь — и позволят нам со временем высвободиться...

— Поднимаясь вверх, эта горячая вода будет в первую очередь подтаивать собой нижнюю часть ограничивающего нас сейчас сверху айсберга, — начал рассуждать Огурцов, — и в конце концов его верхняя часть сделается тяжелее нижней и, перевесив свое основание, совершит резкий оверкиль. При этом могут быть два прямо противоположных результата. Первый — мы успеваем вывалиться из разжавшихся ладоней льда и уходим на безопасную глубину. Второй — нас, точно семечку зубами великана, раскусывает между двумя стремительно сомкнувшимися глыбами, так что аж правый борт сомкнется с левым.

— И поэтому?..

— Поэтому я иду к командиру читать твои стихи, — он потряс в воздухе листочком из моего блокнота, сделал из стакана глоток давно остывшего чая и поднялся с места. — Ты доволен?

— Я доволен, — произнес я. — Покуда в лодке не закончился воздух, я живу, а это уже и само по себе немало. Но я уже очень соскучился по небу. А еще — по своей любимой девушке и, как ни выспренно это прозвучит — по России. Там уже, наверное, весна начинается, мне кажется, я даже здесь иногда слышу ее запах... Так что пусть это будет фантастика. И пусть нас обвинят, что мы без разрешения использовали метод Жюля Верна. Но я хочу домой. И я хочу поскорее сказать: «Прощайте, объятия страха».

— Что? — остановился дернувшийся уже было идти Огурцов. — Какого страха?

— Последняя строка у меня так звучит: «Прощайте, объятия страха».

— А-а... — заглянул он в листок. — Действительно. Но у меня — лучше.

До вечера я валялся в кровати, глядя на надоевшие до отвращения трубы над головой и с болезненной ностальгией вспоминая идиллически недосягаемую сейчас квартирку возле станции метро «Братиславская», а потом нехотя поднялся с постели и потянулся на ужин.

— Друзья мои! — не пряча ни грустного выражения лица, ни скорбных интонаций голоса, обратился к экипажу Илья Степанович. — Я хочу, чтобы вы себе отчетливо представляли ту ситуацию, в которую мы влипли — причем влипли в самом буквальном смысле этого слова — в результате невероятнейшего по своей фантастичности стечения обстоятельств. Наша лодка, словно в гигантских ледяных ладонях, оказалась зажата между подводными частями двух соседних айсбергов и пока еще только чудом не раздавлена. Если не произойдет худшего и в ближайшее время нас не разотрет в порошок и не расплющит в лепешку, то месяца через полтора-два у нас закончатся запасы воздуха, воды и пищи, и мы умрем от голода или задохнемся от нехватки кислорода. К концу мая исчерпаются энергетические ресурсы и наших реакторов. Так что я разработал план борьбы за выживаемость и довожу его до вашего сведения. С сегодняшнего дня мы выводим оба наши реактора на такую мощность, чтобы вода в системе их охлаждения была постоянно близка к границе кипения. Сбрасывая этот кипяток за борт, мы будем беспрерывно обновлять воду в радиаторах, закачивая в них забортную. Я не знаю, что из всего этого в результате получится, да и получится ли что-нибудь вообще, но это — наш единственный шанс высвободиться из плена. Я надеюсь, что, омывая сжимающие нас ледяные глыбы, выбрасываемая за борт теплая вода сделает в них хотя бы небольшие промоины, и это ослабит удерживающую нас хватку. Так что молитесь Богу и нашему хранителю святому Николаю, — он повернулся к висящей на стене иконе святого угодника и неумело осенил себя крестным знамением. — Кстати... у кого-нибудь на лодке есть молитвослов?

— У меня, — встал из-за стола матрос по фамилии Кошкин. (Я как раз и запомнил его за эту его своеобразную «перекличку» с героем одного из рассказов молодого Льва Толстого — матросом Кошкой. Помнится, мне еще подумалось тогда при знакомстве, благодаря внезапно возникшей ассоциации, что если раньше дети в России воспитывались на примере матроса Кошки, то последнее десятилетие XX века они, в своем большинстве, росли, воспитываясь уже на житейских премудростях кота Матроскина. И благодаря этой вроде бы не столь существенной подмене, менталитет подрастающего поколения начал постепенно опираться уже не на стремление матроса Кошки к героизму и подвигу, а на философию кота Матроскина по поводу того, как сделать поглощаемый тобой бутерброд максимально «правильным». Так, незаметно для всех, веселый постмодернистский перевертыш превратился в фатального для страны мировоззренческого оборотня...)