— Халиска сбил его с ног? — весь подавшись вперед, словно впитывая в себя каждое слово, повторил Монтана. — Продолжай, дружище!
— Мимо меня пробежала лошадь. Сбоку у нее болтались поводья, я ухватился за них. Меня рывком сдернуло с места и потащило. Оказавшись в тени больших валунов, лошадь остановилась. Я вскарабкался в седло. Удаляясь, слышал, как вдогонку палили ружья, но потом перестали. Они все посходили с ума от радости, требуя смерти Рубриса.
— Словно стервятники! — подсказал Монтана.
— Да… да… стервятники! — прохрипел Роблес.
— Вильяхен! — позвал Кид.
Тонкий словно лезвие ножа разбойник, сразу же возник перед ним. Опустившись на колени, посмотрел на Роблеса, потом на Кида.
— Куда ты теперь направишься, Вильяхен? — спросил Монтана.
— Как можно дальше отсюда. В Мексике хватает мест, куда можно податься. Мы потеряли нашего вожака, сеньор. А когда нет наседки, то ястреб очень скоро добирается и до цыплят.
— У вас есть я, — возразил Кид.
— Вы! — воскликнул Вильяхен. — И вы согласны стать во главе банды, сеньор?
— Ты последуешь за мной, Вильяхен?
— До самых врат ада и даже дальше, сеньор!
— Паредон, а ты?
— Не такой я дурак, чтобы отказываться от службы под вашим началом.
— Передайте всем остальным, кого сможете найти. Пусть собираются здесь, на этом месте. Теперь насчет Роблеса. Вильяхен, ты будешь ухаживать за ним. Ты, Мария, и ты, Розита, все трое. Пошли ребят, Ороско, сообщить всем людям Рубриса, чтобы собирались здесь.
— А ты куда? — полюбопытствовала Розита.
Кид посмотрел на нее невидящими глазами:
— Мне нужно еще кое-что сделать.
— Я знаю, что у тебя на уме, — заявила она. — Ты собираешься преследовать Халиску; тебе просто не терпится сунуть голову в петлю. Какой же ты глупец, милый! Думаешь, Халиска не ждет тебя? Если он едва не перехитрил тебя при освобождении старой Марии, то неужели не догадается, что ты не замедлишь явиться ради Матео Рубриса? Да он уже сидит и облизывается, предвкушая встречу с тобой!
— Хулио, приведи моего коня, — приказал Кид.
Меркадо не мешкая подвел к нему рослого, узкогрудого и легконогого Эль-Капитана.
— Если ты едешь, я с тобой! — воскликнула Розита, бросаясь к своей невысокой буланой кобыле.
— Вильяхен, задержи ее, — велел Кид.
Тот, словно гончая, кинулся наперерез. Розита выхватила нож и в ярости бросилась на него, но Вильяхен успел перехватить ее руки. Нож упал на землю.
— Прошу прощения, сеньорита, — ухмыльнулся он, — но я лишь выполняю приказ.
— Ах ты, стервятник, питающийся падалью! Паршивый сын слепого койота! — разразилась бранью Розита. — Отпусти меня сейчас же, слышишь?
— Ради Бога, сеньорита! Вы же слышали, что он приказал.
— Милый! Он хочет убить меня. Он ломает мне руки! — запричитала девушка.
Кид отряхнул сомбреро и быстрым движением разгладил смявшиеся поля. Надев его на голову, поправил бахрому роскошного пояса:
— Потерпи, Розита! День-другой — и я вернусь к тебе. Не спускай с нее глаз, Вильяхен! Если она убежит из лагеря, не жди от меня ничего хорошего… Прощайте все… Прощай, Розита!
Танцовщица в ярости закричала и попыталась укусить Вильяхена за руку. Тот стал браниться, и между ними снова завязалась борьба.
Бежавший рядом с конем Монтаны Меркадо кричал:
— Позвольте мне с вами, сеньор! Возьмите меня с собой, а то я изведусь от беспокойства!
— Если сумеешь догнать меня, то давай, — бросил Кид. — Если не отстанешь от Эль-Капитана, то — за мной!
И Монтана послал длинноногого жеребца галопом вниз, в ущелье.
Глава 18
Дон Эмилиано торжествовал. Правда, его помолвка — дело почти столь же серьезное, как и сама женитьба, — не состоялась, да и дон Томас был более чем раздосадован визитом Эль-Кида, который к тому же ушел безнаказанным, но даже несмотря на это, Лопес считал, что день выдался необыкновенно удачным. Еще бы! Ведь ему удалось захватить разбойника, который мог оказаться не кем иным, как самим Матео Рубрисом.
И хотя операция по преследованию бандитов была возглавлена Халиской, он, Эмилиано Лопес, тоже участвовал в ней, командуя всадниками Лерраса, так что теперь никто не мог бы умалить заслуженной им славы. Сердце дона Эмилиано трепетало от радости. Глядя на серебристые струи фонтана, взмывавшие вверх из темноты патио и веером рассыпавшиеся в лунном свете, он воображал, будто фонтан олицетворяет его душу, которая возносилась к небесам на крыльях радости. Хотя тихое журчание воды мало походило на победное звучание фанфар.
Отведя взгляд в сторону, дон Эмилиано увидел в полутьме неясный силуэт Доротеи, одетой во все белое. В патио было душно. Звуки фонтана навевали мысли о прохладе, однако вечер от этого не становился свежее. Фонари, подвешенные под арками окаймлявшей патио колоннады, горели неярким светом. Откуда-то издалека доносилась незамысловатая мелодия, наигрываемая на струнах нескольких гитар, которым вторили удивительно красивые голоса. Однако это пение звучало не громче журчания фонтана. Из дома не было слышно ни звука. Когда господа отдыхали в патио, то какой-нибудь неуклюжий слуга мог запросто поплатиться собственной шкурой лишь за то, что уронил медный котел на кухне или по неосторожности громко хлопнул дверью. Для чуткого слуха домочадцев Лерраса даже отдаленное жалобное блеяние скота казалось оскорбительно громким, нарушавшим покой владельца имения.
Глаза дона Эмилиано не упускали ничего: ни звезд на небе, ни прекрасной Доротеи, ни расхаживающего по дворику возбужденного дона Томаса, который то и дело восклицал:
— Просто чудеса!.. Гринго, разбойник… И вдруг не взял никаких драгоценностей! Ты меня слушаешь, Доротея?
— Слушаю, отец.
— Тогда почему молчишь? Там были ожерелья, кольца, браслеты, серьги… Только то, что было на тебе, сделало бы его богачом.
— Я своими руками отдавала ему эти побрякушки.
— Не хватало только, чтобы это животное принялось срывать их с тебя! И потом…
Но тут Доротея тихонько засмеялась.
Задиристо выставив вперед острую бороденку, дон Томас остановился как вкопанный.
— Что было потом? — повысив голос, полюбопытствовал он.
— А потом он надел все на место — кольца на пальцы, серьги в уши.
— Доротея! — воскликнул дон Эмилиано, все самодовольство которого словно сдуло ветром.
— Он действовал очень деликатно, — продолжала девушка. — Надел мне браслет на запястье так, как это сделал бы, ну, скажем, ювелир! Когда надевал мне на шею ожерелье, то сначала убедился, что самый большой камень находится посередине, на своем месте. Вряд ли кто еще мог быть таким галантным.