— То есть цель — продукт, который в результате вполне прагматических устремлений или из соображений творческого самовыражения получается интересным?
— Цель — драйв, ощущение жизни, ощущение того, что ты каждый раз делаешь шаг в неизвестное.
ОЩУЩЕНИЕ ПРАВОТЫ
— Насколько я знаю, «Остров» (один из самых известных ваших проектов) не вызывал энтузиазма в Минкульте, но вы настояли именно на этом сценарии, именно на этом режиссёре, который до того ничего подобного не снимал. Что вами двигало?
— Был замечательный внутренний толчок вроде того, который испытывает беременная женщина.
— Говорят, творчество — это единственная возможность мужчины родить.
— Меня поразил сценарий: я ничего подобного не читал и не представлял, что из этого можно сделать кино, и, главное, я не представлял, как его можно сделать. Но ощущение того, что ты уже не один, а нас уже двое: есть что-то ещё, очень сильное, дразнящее. И это ощущение того, что может случиться чудо, — самое сильное. Потом, когда фильм вышел, я с изумлением читал, что это чуть ли не фундаменталистское кино сделано будто бы по заказу патриархии… Конечно, мы просили благословения, потому что дело-то божеское. Конечно, Паша Лунгин работал со священниками, монахами на Севере, которые рассказывали ему, как устроена их жизнь, — но это всё! Никакого мессианства в нашей работе не было. Впрочем, знаете, я помню фразу Паши Лунгина, который на одной из наших встреч сказал то, что меня сразило: «Серёжа, это невыносимо — они всё продают и всё время жрут».
— Это по поводу его жизни во Франции?
— Нет, вообще. Это было сказано ни о ком, но обо всех, и так искренне и сильно!
— А в успех фильма вы верили?
— Нет, не верил, но было ощущение какой-то правоты. В моей профессии важнее чувствовать и угадывать, нежели формулировать.
ПРОДОЛЖЕНИЕ «ПОДСТРОЧНИКА»
— Раз уж мы заговорили о Лунгине, вспомним сериал «Подстрочник», который просто взорвал интеллигентное сообщество: одни восхищались, другие не принимали. Да, были вопросы по поводу политических взглядов героини фильма Лилианны Лунгиной, но какая это потрясающая идея! Человек рассказывает о времени, о себе, о жизни, о стране. Почему эта идея не развивается?
— Во-первых, я вам очень благодарен за вопрос, а главное, за ваши оговорки, которые важнее текста. Вы сказали: не так важны политические взгляды и прочее. Я точно так же, как и вы, был поражён, когда ко мне попал в руки этот фильм. Олег Дорман работал над этой картиной 10 лет. Он шаг за шагом разматывал клубок судьбы этой потрясающей женщины… И я вдруг спустя 15–17 лет после тех катастрофических событий, которые происходили в нашей стране — перестройки, смены режимов и прочее, — увидел абсолютно незамутнённый, высокохудожественный, невероятно трагичный и в то же время чрезвычайно весёлый и личностный образ своей Родины. Меня поразило, что я не был чужим наблюдателем того, что произошло с человеком и с моей страной. Там есть и какие-то вещи, которые не могли не зацепить некоторых радикально мыслящих интеллигентов. В фильме всё-таки очень узкий круг, который жил в пределах не просто Садового кольца, а Арбата, и, казалось, люди этого круга вообще не представляют, что происходит за его пределами… Но именно через этот круг советской интеллигенции прошло столько силовых линий, так всё потрясающе открылось, что я понял: художественный текст большей силы и не придумаешь. Ещё раз говорю, что я благодарен судьбе — опять был толчок. Очень рад, что мои коллеги, друзья и руководители как-то замечательно услышали меня — на них это тоже произвело сильнейшее впечатление…
— Какая-то мистика в этом фильме. Нянька Матрёна внешне поразительно похожа на «главного артиста» Павла Лунгина Петра Мамонова, а внутренне — на его замечательный образ юродивого и святого в «Острове».
— Там есть ещё одна удивительная тема: больные вопросы, на которые очень неохотно отвечают, как правило, из соображений политкорректности. Удивительное сочетание того, что можно было бы назвать русско-еврейской культурой. Ведь таких нянек в таких семьях в Москве было огромное количество. И это создавало поразительный микст языка и нравов… Вы правы, последняя серия с нянькой в этом смысле одна из самых сильных…
— И всё же о, так сказать, продолжении «Подстрочника». Я пять часов в эфире «Русской службы новостей» беседовал с Валентином Фалиным, блестящим интеллектуалом и великолепным рассказчиком, который был не только свидетелем, но и участником важнейших событий второй половины ХХ века…
— Сама идея личностного взгляда на свою жизнь, на судьбу страны, конечно, хороша. Сейчас в работе, на мой взгляд, блистательная история директора Пушкинского музея Ирины Антоновой. Удивительно, но она почти в деталях совпадает с биографией Лунгиной. И в то же время это совершенно другая жизнь, другой взгляд на историю нашей страны. Мы ведём переговоры и с Валентином Михайловичем Фалиным. Это феноменальная фигура — одна из самых загадочных и самых достойных — это человек, который так много знает и так достойно живёт все эти окаянные годы… Мы надеемся, что нам удастся его разговорить и тоже сделать какую-то яркую совместную работу.
ВИЗАНТИЙСКИЕ УРОКИ
— Я очень рад это слышать, надеюсь, тема расширится и захватит не только медийные фигуры. Помните, как у Пушкина: «Стариков когда-нибудь (Жаль, теперь нам не досужно) Надо будет помянуть — Помянуть и этих нужно…» Теперь о «Византийском уроке», тоже (как и многие фильмы вашей замечательной документальной сетки) вызвавшем бурю споров. Вас готовы были разорвать на части, причём и левые, и правые. Может быть, и задача была такой — вызвать огонь на себя? Теперь, когда страсти улеглись, как вы ощущаете значимость этого проекта?
— Спасибо, что вы вспомнили эту картину, потому что, как мне кажется, она была очень знаковой не только в истории нашего телевидения, но и в истории общественной мысли. Что я имею в виду? Во-первых, сейчас — чудовищный дефицит слов, понятий, смыслов. Очень трудно описать ими то, что с нами происходит. Фильм «Гибель Империи» предложил свой «иноязык». В значительной степени именно это взорвало общественное мнение — язык оказался очень удачным и острым. Я не знаю, кто ещё на сегодняшний день решился бы в терминах Византии описывать нынешнюю ситуацию, а по отношению к истории используется современная лексика («олигархи», «кризис», «стабилизационный фонд», «преемник»).
Во-вторых, был нарушен жёстко евроцентрический взгляд на историю, при котором все главные события произошли в районе Апеннинского полуострова, а потом весь мир правильно развивался, продуцируя некие юридические, экономические и социальные открытия, сделанные в Европе. Для нашей страны, которая находится в очень сложном геополитическом положении, важно видеть всё более широко. И этот фильм задал такой вектор. И ещё: это было сделано талантливо и профессионально. Вот два аспекта, которые и создали эту воронку интереса.
— В фильме была скрытая критика потребительского общества. Как будто ставился вопрос: стоит ли нам так уж, задрав штаны, бежать за западными странами, которые к тому же сейчас находятся в кризисе?
— Я по образованию и профессии не идеолог и не публицист, поэтому в этом смысле у меня взгляд обывателя, человека, который живёт в России, любит Россию, испытывает, в общем, не очень радостные чувства по поводу того, что в ней иногда происходит. Но я не плюну в сторону Запада потому, что европейская культура создала великие образцы социальной и художественной жизни. В значительной степени мы, русские, являемся цивилизованной нацией именно потому, что мы наследовали через Византию эту традицию напрямую. Вы правильно задали вопрос о модели потребительского общества, да, мы неизбежно наследуем всё хорошее и всё плохое, что приходит к нам с Запада. Но я хотел бы обратить внимание на ту сложнейшую композицию, которая сегодня выстраивается в мире, ведь очень серьёзные сигналы идут и с Востока. Модель сингапурского, китайского общества и та стремительность, с которой развиваются технологии и социальные программы на Востоке, ставят нас в очень сложное положение. Суть его заключается в том, что нам нужно выбирать не между Востоком и Западом, а между верхом и низом. Между небесами и землёй. Называя вещи своими именами, потребление — это идеология низа, земли. Да, на потребление работают все экономики мира, но это не может быть доминирующим фактором. Восток и Запад демонстрируют нам и потрясающие образцы вертикальной культуры, небесной, горней идеологии, которые мы должны чётко отслеживать. И думаю, что будущее мира и наше будущее всё-таки там.