Читать интересную книгу Давай вместе - Джози Ллойд

а) в моей постели спит девушка; отлично, значит, мне вчера удалось кое-кого снять;

б) в моей постели спит девушка… черт! значит, я не могу от нее сбежать;

в) в моей постели спит девушка; надо ее разбудить; блин, как же ее зовут?

Но я знаю, как ее зовут. Ее зовут Эми. Сегодня воскресенье. Прошло полторы недели с тех пор, как меня уволил Поли. Прошло полторы недели с того дня, как мы поговорили с Эми и решили, что теперь нет ее и меня, но есть мы. И сейчас моя реакция на ее присутствие в моей постели:

а) Эми спит в моей постели; отлично, значит, я ее все-таки охмурил;

б) Эми спит в моей постели; хорошо — мне бы не хотелось, чтобы она спала в чьей-нибудь другой;

в) Эми спит в моей постели; здорово, потому что просыпаться без нее плохо.

Поначалу я сопротивлялся, но потом понял, что перемены не всегда ведут к худшему. В данном случае — точно не к худшему. Потому что эти перемены не ограничились только моим отношением к Эми. Как сказали когда-то хиппи, весь мир изменился. Мои преданные и старые друзья — постеры с голыми красотками, коллекция расплющенных насекомых «умри, муха!» на моем окне, красные махровые носки и семейные трусы — сорваны, счищены или выброшены в стиральную машину. Не обошли перемены стороной и саму постель. Простыни, наволочки и пододеяльник теперь чистые и выглаженные. В пепельнице всего четыре окурка вместо сорока. А подарок Мэтта на мой двадцать пятый день рождения — выпуск «Плейбоя» за март 1971 года — вытащен из-под матраса и перепрятан в коробку на антресолях.

Но перемены бывают и к худшему. И если речь идет о работе — это так.

Первое желание по возвращении домой, когда меня уволили, — вылепить копию Поли из шакальего говна, начертить мелом пентаграмму на дорожке в саду и, читая молитву в обратном порядке, протыкать его внутренние органы вязальными спицами. Отбросив эту идею из практических соображений (найти шакалье говно в это время года очень сложно), я придумал кое-что более подходящее.

Поработал над самолюбием и убедил себя, что раньше я был служащим с безупречной репутацией, так что смогу без проблем найти внештатную работу. Правда, бывают моменты, когда мир решает продемонстрировать твою ничтожность и давит на тебя изо всех сил. Так вот, после того как десять старых знакомых отказали мне в работе, я решил, что тот самый момент настал. Но я отважно смотрел судьбе в лицо. Мне оставалось только одно достойное средство добычи денег — просить милостыню. Список потенциальных благотворителей выглядел следующим образом:

А. Мой отец. Мой родитель распрощался со мной, Кейт, Билли и мамой через неделю после моего восьмого дня рождения. Нелюбимые жена и двое детей вкупе с возможностью сменить Брайтон на Лондон сделали его восприимчивым к любовным чарам симпатичной Мишель Дав, тогдашней своей секретарши. Несмотря на мамины предсказания, отец с Мишель и по сей день женаты и счастливы. Они живут в особняке на Халланд-парк и в свободное от воспитания двоих детей (Дэйви, четырнадцати лет, и Марты, тринадцати годов от роду) время тратят деньги, которые компания моего отца заработала на недвижимости в восьмидесятые, в период бешеного спроса. Мы с отцом встречаемся два раза в год (на мой день рождения и на Рождество). Вероятность того, что он даст мне денег, равна нулю. Вероятность того, что он даст мне взаймы, минимальна. Вероятность того, что он снова предложит мне помочь с трудоустройством в Сити, — максимальна.

Б. Мой брат. Билли, при своей страстной любви к техническим изобретениям, работает в Док-ланз, в маркетинговом отделе компьютерной фирмы. У Билли не выплачена ссуда на дом, и ему надо кормить семью. Он справляется и вполне счастлив. Но еще ему надо думать о будущем, о детях. Поэтому мне не стоит заставлять его играть роль отца, как в те времена, когда мы с Кейт были маленькими.

В. Моя мама. Попросив денег у нее, я встану в один ряд с такими моральными уродами, как Нерон. Она работает машинисткой в Бристольском банке, и после выплаты по ссуде и по коммунальным счетам у нее остается совсем немного. Конечно, она могла бы найти денег, как во времена моего студенчества, но нужно быть полным дерьмом, чтобы просить у нее.

Г. Моя сестра. Студентка. Все равно что просить совета о здоровом питании у трупа. Тут ловить нечего.

Д. Мэтт. Дело щекотливое. Потому что денег у него навалом. И он мой лучший друг. Я сам с легкостью бы одолжил ему денег, если бы они у меня были. Но он и так со мной щедр. Было бы верхом наглости просить у него наличные. Должно же у меня быть хоть какое-то самоуважение.

Других вариантов нет. Но в трудный час и выбор трудный. Решив, что небольшая вероятность лучше, чем вообще никакой, позвонил отцу. Его секретарша отнеслась ко мне враждебно, но сам он удивительно легко согласился встретиться. Мы договорились пообедать во вторник.

Встреча прошла хорошо. Относительно хорошо, если уж говорить о встрече с родственником, который тяжко вздыхает при одном твоем виде. Мы немного поболтали, рассказали друг другу, что произошло за то время, пока мы не виделись. Потом я перешел к главной цели нашей встречи — попросил у него взаймы денег. Он ответил, что мне пора обеспечивать себя самостоятельно. Тогда я объяснил, что меня уволили с работы, и он предложил порекомендовать меня в одну брокерскую контору. Я сказал, что хочу заниматься живописью. Он вздохнул и принялся за салат с омаром. А потом сделал то, чего раньше не делал никогда: предложил решение, не обязывающее к компромиссу ни одного из нас. Сказал, что закажет мне картину для нового офиса в Найтсбридже. И я сделал то, чего никогда не делал раньше: поблагодарил его и сказал, что не подведу.

Утром в пятницу Вилли Фергюсон, коммерческий директор отца, подкатил к дому Мэтта. Я во второй раз отменил сеанс с Маккаллен, сказав, что должен уехать в Бристоль на похороны.

На прошлой неделе, в глубокой депрессии после своего увольнения, я не мог заставить себя встретиться с ней. И конечно, была еще одна причина — наш договор с Эми. Мне нужно было привыкнуть к этой мысли, прежде чем я рискну увидеться с Маккаллен и на автопилоте сообщить ей, что больше не свободен. К счастью, она спокойно отнеслась к моему отказу встретиться. Я был рад, потому что, несмотря на мое решение не сближаться с ней, я все-таки хотел закончить ее портрет.

Вилли было за пятьдесят, он начинал лысеть, и у него было огромное пузо — явное следствие хорошего обеденного перерыва. Что-то подозрительно смахивающее на вареную фасолину застряло у него в усах. Я провел его в мастерскую, где развесил восемь работ для демонстрации своих талантов. Он мельком взглянул на картины, как будто это было меню в «Макдоналдсе».

— Три тысячи фунтов, — наконец объявил он, — тысяча авансом, остальные две по предъявлению товара. Прошу вас сделать картину побольше, потому что мы — большая компания. Нам нравится все большое. Примерно такого же размера, как эта, — продолжил он, указывая на мой коллаж «игрушек для взрослых мальчиков», — только не такую странную.

— Вы хотите что-то конкретное? — любезно поинтересовался я.

— Что-нибудь яркое. Чтобы радовало глаз клиента.

— Что-нибудь яркое…

— Желтое.

— Желтое?

— Или оранжевое. Оранжевый тоже подойдет.

— А как насчет цвета лайма? — спросил я, не веря своей удаче, став первым представителем новой цитрусовой школы профессора Вилли Фергюсона.

Он немного поразмыслил над моим предложением, потом решительно сказал:

— Нет, зеленый не подойдет. Слишком похоже на плесень. Не хочу, чтобы наши клиенты думали, что на наших стенах развелась сырость. Остановимся на желтом или оранжевом. Такой цвет сильно не испортишь.

Про себя я подумал, что, как только он уйдет, надо позвонить в магазин и заказать банку самой яркой желтой краски.

— Кто эта пташка? — спросил Вилли, указывая на портрет Салли.

— Просто натурщица.

Вилли раздумчиво наклонил голову.

— Поразительно, — заключил он. Я тут же раздулся от гордости.

— Вам нравится?

— Еще как! Уже много лет не видал таких крепких титек и круглых бедер.

Вот так. С хорошим (Эми) в жизнь приходит и плохое (необходимость просить помощи у отца), и ужасное (желторотое безобразие, которым мне придется украсить стены приемной нового отцовского офиса). Но жаловаться не на что. На счету у меня снова завелись деньги. Я хотел перемен, я их и получил.

Получил и расписался.

Смотрю на Эми. Она еще спит. Неплохо бы и мне к ней присоединиться, но голова занята мыслями, и мне сейчас не уснуть. Есть, конечно, соблазн залезть под одеяло и устроить ей приятный утренний сюрприз, но мы поздно вчера легли, так что пусть спит. Я вылезаю из кровати, одеваюсь, иду в соседнюю кулинарию. Вернувшись, на кухне нарезаю копченого лосося, делаю бутерброды. Да, это расточительство. Такое же расточительство, как и вчерашняя покупка — я настоял на том, чтобы мы купили Эми платье. Но именно безрассудные поступки делают жизнь веселей. Для чего иначе нужны деньги?