Читать интересную книгу Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

— А дымно стало, — заметил Кисляев.

— Сейчас что… — отозвался Арсений Морошка. — А то бывает — ходить по реке нельзя. Суда стоят дня по три. Это с весны, когда еще трава не пошла.

— Может, и теперь так будет?

— Нет, теперь трава густая, сдержит. Да и пожарники налетят, потушат. Ветра нет. Однако до вечера может и еще потемнеть.

— А далеко пожар?

— Да не близко.

На этот раз Арсений Морошка находился не на теплоходе, как обычно, а вместе с бригадой на спаровке. Он стоял впереди всех с наметкой в руках, иногда подавал ею знаки Терентию Игнатьевичу и задумчиво наблюдал за тем, как понтоны вспарывают носами встречный упругий поток, отбрасывая в стороны журчащие зеленые пласты. Пользуясь своей властью, Родыгин, по существу, бесцеремонно лишил его прорабских прав и взялся сам руководить испытанием заряда.

Теплоход со спаровкой подошел совсем близко к вешке у якоря, лежащего на дне реки. Арсений Морошка быстро выловил трос и с помощью Демида Назарыча нарастил к нему пеньковый канат нужной длины, а на конце его укрепил заряд. Расчет был точным. Когда канат натянулся до отказа, спаровка оказалась над камнем, — он лежал между понтонами, и Морошка нащупал его наметкой. Еще минута, теплоход осторожно подался назад, и рабочие, подхватив заряд за жерди с обеих сторон, плавно опустили его на камень.

Все вышло как нельзя лучше, но Арсений исстрадался в ожидании взрыва. Теплоход все спускался и спускался по течению, а Морошка вцепился взглядом в то место, где лежал камень, и словно ждал не обычного взрыва, а какого-то чуда. Он был твердо уверен в заряде, но ведь, как во всяком деле, могла случиться любая незадача, вроде обрыва провода в сети. И тогда, пусть и ненадолго, но Родыгин с превеликим удовольствием взберется на его загривок…

Но вот теплоход дал тревожный гудок, и над рекой наконец-то вымахнул черный фонтан, — для опытного глаза было ясно, что заряд сработал на полную мощность. Это был взрыв как взрыв: Арсений немало повидал их за два лета. Но, кажется, впервые он так долго, с волнением, наблюдал, как играет, клубится дым в поднебесье, как постепенно светлеет, оседает и стекает волной по реке. И только когда эта волна подкатила к спаровке, оглянулся назад. Он не знал, что там было в его взгляде, но Родыгин, встретив этот взгляд, почему-то заморгал, чего не случалось с ним никогда. И тут, внутренне ликуя от удачи, решив, что она дает ему право показать и свою власть, Морошка прокричал:

— Давай вперед!

Поднялись к месту взрыва. Арсений торопливо ощупал наметкой речное дно. От злополучного камня осталась лишь круговинка мелко искрошенной породы. Можно было вздохнуть всей грудью.

Стоя на носу теплохода, как на трибуне, Родыгин заговорил:

— Вот теперь другое дело.

Морошка оглянулся, как на выстрел:

— Все то же!..

— Теперь можно считать, что заряд испытан, — продолжал Родыгин, пропуская мимо ушей восклицание упрямого прораба. — Что ж, усовершенствование весьма значительное, это несомненно. Теперь взрывные работы пойдут у нас быстрыми темпами. Завтра же я сделаю техническое описание нового заряда и отошлю в трест.

— Не забудьте упомянуть о рационализаторе, — не ехидничая, а совершенно серьезно напомнил Морошка и дотронулся рукою до стоявшего впереди него Демида Назарыча. — И будет совсем неплохо, если вы предложите назвать новый заряд его именем.

— Чьим именем назовут — не наше дело, — сказал на это Родыгин. — Скорее всего, так и останется безымянным.

— Не останется, — ответил Морошка. — Мы его уже назвали зарядом Волкова. Так и будет теперь зваться, и не только на Ангаре…

— Сомневаюсь. Славить нарушителя техники безопасности? Да кто это позволит? Кто позволит?

Вгорячах Родыгин и не почувствовал, что хватил через край. И здорово хватил — задел честь рабочего люда.

Когда он разносил и отстранял Демида Назарыча от работы, все рабочие болезненно-сурово молчали: как ни толкуй, а если судить строго, главный инженер поступал законно, нарушение существующей, хотя и устаревшей инструкции было допущено. Молча вышла бригада и в реку, молча положила заряд… Но нет никого и ничего более чуткого, чем рабочий человек. Взрывники отлично чувствовали, отчего Родыгин, прикрываясь законом, обошелся с Демидом Назарычем так жестоко. И все они вспомнили то, что уже знали о главном инженере, о чем уже давненько поговаривали во всех прорабствах. И вот настала минута, когда возмущение, постепенно разгоравшееся в душах рабочих, рванулось, как пламя из горна:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Он своим именем назовет! Оно ему больше по душе!

— Да и в газетах уже прогремело…

— Проворный! Везде хапает! Все под себя гребет!

— Такая порода…

Это был взрыв — не хуже того, какой только что прогремел над шиверой. Родыгин невольно мертвой хваткой вцепился в поручни и, совсем забываясь, прокричал:

— А ну, хватит! Хватит, а то…

Он слегка задохнулся от ненависти, а тем временем его угроза сработала, как запал, и над спаровкой загремел новый взрыв:

— А что будет? Что?

— Говори! Чего прикусил язык?

Вася Подлужный не мог в эти минуты спокойно стоять рядом с Родыгиным. У него чесались руки: хотелось ухватить горластого инженера за штаны и выбросить за борт. Боясь, что он в самом деле не сдержится, Подлужный перемахнул через поручни и оказался на площадке, на которой недавно лежал заряд. Но здесь он внезапно поскользнулся, упал на левый бок и полетел вниз по гладкому линолеуму, как по льду с горки, взмахивая правой рукой, словно навсегда прощаясь с ненавистным Родыгиным. Еще одна секунда — и он оказался бы в реке. На счастье, Арсений Морошка каким-то чудом успел схватить его за руку и сорвать с площадки. Вася Подлужный, должно быть, даже и не понял, кто спас его от верной гибели, и не придал этому никакого значения. Едва оказавшись в проходе, среди друзей, он вскочил на ноги и добавил Родыгину от себя — во все горло:

— Выжига!

Такого не случалось никогда. Родыгин промолчал, стиснув скулы. Нужно было повернуться и уйти, но это означало бы бегство…

— И верно, вот так, молчком, и послушайте нашего брата, — заговорил Кисляев, хотя и спокойно, но довольно жестко, как любят говорить в иных случаях командиры перед строем. — Рабочий человек не ищет в славе никакой выгоды. Ему приятно прославиться, это верно. Бывает, он покочевряжится потом немного, даже нос чуток поднимет. Но на том дело и кончится. Опять идет на свое рабочее место. А такие, как вы, из той же самой славы стараются себе новый мундир сшить!

— И шьют! — выкрикнул горячий Уваров.

— Не очень-то крепки пуговицы на тех мундирах, — ответил ему Кисляев. — Схвати за грудки — все отлетят… — И добавил уже для одного Родыгина: — Кто и сошьет такой мундир — не возрадуется, народ никому не позволит поживиться своей славой. Это уж точно…

VI

Все утро Геля настойчиво повторяла себе, что не боится людской молвы. Когда же настало время встретиться с людьми, от ее храбрости не осталось и следа. Едва-то едва осмелилась она появиться на брандвахте, да и то после того, как та совсем опустела.

Первой ее встретила Сысоевна.

— Видела я вас на березе-то, — заговорила она, отирая с мясистого лица ухмылку, появляющуюся обычно у жадных людей, когда им подвалит даровая снедь.

Боясь бесстыдного любопытства Сысоевны, Геля вначале растерялась, но затем ей удалось-таки показать, что осведомленность вездесущей уборщицы не озадачила ее, а всего лишь весело позабавила.

— Не спалось? — спросила она с насмешливой улыбочкой, хотя сердце ее все еще холодело. — Бессонница замучила?

— А ты язва, — подивилась Сысоевна. — Все была тихоней да молчуньей, а тут на тебе: за одну ночку зубки прорезались. Да какие востренькие, как у белочки.

— Беличьи зубки вам не страшны, — сказала Геля.

— Гляди-кось, ну и ндрав!

Но у Сысоевны скребло на душе от неудовлетворенного любопытства, и ей поневоле пришлось начать расспросы в открытую.