Бесспорно одно: они чаще грозят увечьем или смертью охотнику, чем дичи. Эти свойства усиливаются еще от того обращения, которому подвергается оружие, и, главное, от способа чистки адских устройств. На ночь их ставят вертикально, дулом вверх, заливают доверху четырехфутовый ствол кипятком, а в отверстие крепко забивают пробку. И так продолжается годами; остается только удивляться, каким чудом они вообще не рассыпаются в прах.
Во-вторых, так как все они заряжаются с дула, пороху туда можно засыпать сколько взбредет в голову и забить что угодно в качестве пыжа. Сверху досыпается любое количество дроби. Поскольку дробь любого калибра стоит дорого, а гальки и рубленых старых гвоздей сколько угодно и задаром, ясно, что бережливые и здравомыслящие африканцы норовят свернуть на узкий и тернистый путь.
Это приводит к тому, что спустя некоторое время заряд может вырваться на все пять, а то и шесть сторон и лететь куда попало: на север, юг, запад, восток и в любом другом направлении под прямым углом к указанным! С трех сторон есть заслон в виде той или иной части тела владельца, с остальных возможно поражение левой руки стрелка или наконец намеченной цели. Итак, когда ружье разражается выстрелом, неприятности почти неминуемы.
К нам привели жертву одного такого несчастного случая: у почтенного охотника необъяснимым образом оказались разукрашенными шрамами правое предплечье, грудь, лицо и обе руки, а главное, поранен глаз. Раны были по три дюйма длиной, вздуты, как небольшие вулканы, и забиты несгоревшим черным порохом. Мы сделали все, что могли, и каким-то чудом, поскольку мало смыслили в медицине, сумели спасти глаз, но избавить пострадавшего от пожизненных шрамов и непрошеной татуировки мы были бессильны.
В результате изучения «анатомии, физиологии и поведения» этих мушкетов мной был издан строжайший закон: держать их на расстоянии не меньше трехсот ярдов от нашего лагеря.
Но время шло. Мы все больше постигали образ жизни окружавших нас животных, все больше сживались с нашими помощниками-африканцами, и я стал понимать, что мы теряем громадные возможности, не мобилизуя местное население на сбор коллекций. Содействие и помощь вождей и множества мелких тайных обществ дали результаты, на которые нам самим рассчитывать не приходилось. Но здесь имелись свои ограничения — сфера их влияния распространялась только на деревни и близлежащие охотничьи угодья. Покупка мелких живых существ у самых юных представителей африканского общества тоже была ограниченна. Поэтому мы поощряли регулярные вылазки охотников с мушкетами, гарантируя им покупку по высокой цене любой добычи — или для коллекции, или для котла.
Но существовало одно препятствие: получив хорошую цену за хорошую добычу, ни один африканец не отправится в дальний поход, пока не истратит все деньги. А так как деньги можно вложить и в покупку жены, которая обеспечит его всеми удобствами, возрастающими в геометрической прогрессии, то опасаться следующего «несчастливого стечения обстоятельств» у охотника не приходится. Кроме того, вам редко удается залучить его на постоянную работу: для этого он слишком важная персона и прекрасно сознает свою экономическую независимость.
Таким образом, нам, как в Древнем Египте, ничего не оставалось, кроме как положиться на «преданных рабов». После длительных размышлений и копания в недрах своих душ мы с Джорджем решили: может быть, власти посмотрят сквозь пальцы на то, что мы только разок одолжим наши ружья Басси и Бену, особенно если те умудрятся не перестрелять друг друга.
В тот же вечер мы занялись составлением каталогов и прочей писаниной. В лагере стояла тишина, а Бен и Басси уже давно растворились в ночной тьме, прихватив ружья и фонарь.
Вдалеке прогремел одиночный выстрел, и почти сразу же за ним последовал дуплет из обоих стволов. Небольшая пауза, и выстрелы загремели снова. Это продолжалось без перерыва, пока я с тоской не стал поглядывать на свое осененное противомоскитной сеткой ложе. Канонада не умолкала. Всем нам не терпелось взглянуть на богатую добычу, которую, очевидно, обещала наша новая идея, так что я решил ускользнуть из лагеря, чтобы принять участие в счастливой охоте.
Я взял запасной электрический фонарь, тайком прокрался за пределы лагеря и вскоре уже пробирался среди деревьев и лиан в том направлении, откуда все еще доносились одиночные выстрелы. Чтобы не налететь на деревья, приходилось то и дело включать фонарь. То тут то там вспыхивали пары горящих глаз, а то и один-единственный глаз сверкал во тьме. Увидев их, я каждый раз замирал. Эти небольшие, холодные и одинокие глаза оказались чистым наваждением. Иногда блестела капля воды или древесного сока, отражавшая свет, иногда сверкали глаза пауков или насекомых. Громадные фасетчатые глаза мелких существ могут отражать такое же количество света, как и глаза крупных зверей, а некоторые из них вдобавок еще и светятся сами.
Я был еще довольно далеко от места, откуда донесся последний выстрел, когда услышал, как множество животных с шумом пробираются по деревьям над моей головой: должно быть, они спешили убраться подальше от опасности.
Я направил луч фонаря вверх, надеясь увидеть их хотя бы мельком.
Подняв взгляд за лучом фонаря, я замер от восхищения: прямо над моей головой, уцепившись за ветку, висело существо самого забавного и неизъяснимо трогательного вида. Те, чье детство прошло среди плюшевых мишек, поймут мой восторг. Это прелестное создание висело спиной вниз, а любопытная круглая мордочка смотрела на меня. Оно было так близко, что мне оставалось только наблюдать затаив дыхание, как оно облизнуло свой розовый нос таким же розовым язычком. Тело у него было крепко сбитое, коричневое и мохнатенькое. Зверек несколько раз моргнул от яркого света, потом принялся старательно перебирать лапками, двигаясь по ветке к стволу все' еще вверх ногами, как ленивец. Вполне естественно, что мне захотелось влезть поближе к этой очаровательной лесной игрушке, а может быть, даже изловить ее — как я по глупости полагал.
Взбираться вверх было не так просто, хотя на дереве чудом оказались даже сучья, по которым можно было влезть. Я карабкался на дерево с трудом: нужно было держать зверька все время под лучом фонаря, чтобы тот не скрылся в гуще листвы; все мероприятие превратилось в гонки между мной и потто (а это, без сомнения, был именно потто): кто первый доберется до развилки между суком и стволом. К моему глубокому сожалению, я оказался первым.
Когда я появился перед ним верхом на суке, зверек сообразил, что лезет прямо в западню, и перебрался на верхнюю сторону сука, где и утвердился на четырех лапках, как положено всем животным. Он стал неуклюжим и совсем не таким уж очаровательным. Его большие ступни и кисти были вывернуты наружу, как у древнего старичка ревматика, а голова опущена — точь-в-точь как у разъяренного медведя. С расстояния всего в несколько футов я отлично видел пробор в шерсти вдоль его спины и ряд острых шипов, торчащих вдоль шеи. Я знал, что это выходящие наружу прямо через шкурку остистые отростки шейных позвонков, похожие на костяные иглы. Но тогда я еще не знал, что животное может управлять мохнатой шкуркой вокруг этих выростов, смыкая или раздвигая мех так, что шипы скрываются или обнажаются по его желанию. Не знал я и того, на что способно это животное, пока не увидел своими глазами.
Потто встал на задние лапки, сложив передние, как для молитвы, потом внезапно словно переломился пополам так, что голова оказалась спрятанной между согнутыми задними лапами. Если бы в тот момент на него кто-то напал, стремясь вцепиться ему в горло, то противник тут же был бы пригвожден к суку и изранен рядом длинных острых шипов. Видимо, так можно объяснить этот жутковатый дар природы.
Повторив свой удивительный трюк еще два или три раза, пока я осторожно подбирался поближе, разумный зверек повернулся кругом, соскользнул на нижнюю сторону сука и отступил в тыл с резвостью, которой трудно было ожидать. И вот что интересно: зверек, хотя и был размером с небольшую кошку, умудрялся держаться на нижней поверхности сука (толщиной с туловище человека) и даже передвигаться по нему — очень ловко и без видимых затруднений.
Зажав фонарь в зубах, я последовал за ним. Вскоре я заплутался в лабиринте гигантских сучьев, как вдруг догадался, что могу перебираться с дерева на дерево точно так же, как остальные лесные обитатели. Едва не выронив фонарь во время своих переходов, я натерпелся страху из-за того, что никак не мог дотянуться до единственной надежной опоры. Тем временем маленький потто скрылся в зеленой чаще. Тут я обнаружил, что спуститься не смогу: то дерево, на сук которого я перебрался, оказалось внизу совершенно гладким, без сучка и без задоринки, а до земли было больше сотни футов. Некоторое время я более или менее тщетно пытался добраться до переплетенных лиан, по которым мог бы спуститься на землю с достоинством, подобающим некоронованному властелину животного царства!