Читать интересную книгу Хлеб и воля - Пётр Кропоткин

Женщины чистят ножи, сдирают себе кожу с рук, выжимая бельё, метут полы и чистят ковры, поднимая облака пыли, которую потом нужно с большим трудом удалять из всех щелей, куда она садится — но всё это делается так по сию пору только потому, что женщина продолжает быть рабыней. Между тем вся эта работа уже могла бы выполняться гораздо лучше машиной. А когда во все дома будет проведена двигательная сила, тогда всевозможные домашние машины, упрощённые так, чтобы они занимали немного места, вступят в свои права.

Заметим, что сами по себе все такие машины стоят очень недорого, и если теперь мы платим за них так много, то это зависит от того, что они мало распространены, а главное — что всевозможные господа, спекулирующие на земле, на сыром материале, на фабрикации, на продаже, на налогах и т. д., берут с нас по крайней мере в три или четыре раза дороже действительной стоимости, наживаясь, каждый, на всякой вновь возникающей потребности.

Но маленькие машины, которые можно иметь в каждом доме и квартире, не есть ещё последнее слово в освобождении домашнего труда. Семья должна выйти из своей теперешней обособленности, соединиться в артель с другими семьями, чтобы сообща делать ту работу, которая теперь делается в каждой семье порознь.

В самом деле, будущее вовсе не в том, чтобы в каждой семье была одна машина для чистки сапог, другая для мытья тарелок, третья для стирки белья и т. д. Будущее принадлежит одной общей печи, которая отапливает все комнаты целого квартала и таким образом избавляет от необходимости разводить сотни огней. Так и делается уже в некоторых американских городах: из общей печи проводится по трубам во все дома и во все комнаты горячая вода, и чтобы изменить температуру комнаты, достаточно повернуть кран. Если же вы хотите развести в какой-нибудь комнате огонь, то вы можете зажечь газ или электрическую печь в вашем камине. Вся огромная работа чистки каминов и поддерживания в них огня, которая поглощает миллионы рабочих рук в Англии, понемногу, таким образом, исчезает, а женщины хорошо знают, сколько времени камины отнимают у них теперь.

Свеча, лампа и даже газ уже отживают свой век. Существуют целые города, где достаточно нажать пуговку, чтобы получить свет, и весь вопрос об электрическом освещении сводится теперь на то, как отделаться от целой армии монополистов, повсеместно захвативших (при помощи государства) электрическое освещение в свои руки.

Наконец — опять-таки в Америке — идёт уже речь об образовании таких обществ, которые почти вполне могли бы устранить домашнюю работу. Для этого достаточно было бы одного такого учреждения для каждой группы домов. Особая повозка приезжала бы за корзинами подлежащих чистке сапог, за грязной посудой, за бельём, за мелкими вещами, которые нужно чистить (если это стоит того), за коврами — и на другой день привозила бы уже исполненную и хорошо исполненную работу. А в час утреннего завтрака на вашем столе мог бы появиться горячий чай или кофе и весь завтрак.

В самом деле, посмотрите, что делается теперь. Между двенадцатью и двумя часами дня миллионов тридцать американцев и миллионов двадцать англичан съедают кусок жареной говядины или баранины или варёной свинины — изредка курицы или рыбы — и порцию картофеля и тех или других овощей, смотря по времени года. И так делают они изо дня в день и из года в год, изредка разнообразя чем-нибудь свой обед. Для того, чтобы сварить это мясо и сварить эти овощи, по крайней мере десять миллионов огней горят в течение двух или трёх часов, и десять миллионов женщин тратят время на приготовление этих обедов, в которые, в общем, входит не больше десяти различных кушаний.

«Пятьдесят огней», пишет одна американка, «там, где достаточно было бы одного!» Завтракайте, если хотите, у себя дома, в семье, с своими детьми; но зачем, скажите пожалуйста, этим пятидесяти женщинам терять каждое утро два три часа на приготовление такого немудрёного обеда? Выбирайте себе сами кусок говядины или баранины, если уж вы такой лакомка; приправляйте себе сами овощи, если вы предпочитаете тот или другой соус. Но пусть будет всего одна большая кухня и одна хорошо устроенная плита, чтобы сжарить мясо и сварить эти овощи на пятьдесят семей!

Жить, как мы теперь живём, конечно, бессмысленно; но происходит это оттого, что труд женщины никогда, ни во что не ставился; оттого, что до сих пор даже люди, стремящиеся к освобождению «человечества», никогда в своих освободительных мечтаниях не принимали во внимание женщину; оттого, что они считают несовместимым со своим мужским достоинством думать «об этих кухонных делах», которые поэтому и взваливают, как на вьючное животное, на женщину.

Освободить женщину не значит открывать ей двери университета, суда или парламента; потому что освобождённая женщина всегда взваливает домашний труд на какую-нибудь другую женщину. Освободить женщину — значит избавить её от отупляющего труда кухни и прачечной; это значит — устроиться так, чтобы дать ей возможность, кормя и выращивая своих детей, вместе с тем, иметь достаточно свободного времени, чтобы принимать участие в общественной жизни.

И это осуществится, это уже начинает осуществляться. Мы будем помнить, что революция, которая будет только наслаждаться красивыми фразами о Свободе, Равенстве и Братстве, но сохранит домашнее рабство женщины, не будет настоящей революцией. Целой половине человечества, находящейся в кухонном рабстве, пришлось бы впоследствии начать свою революцию, чтобы освободить себя от другой половины.

Свободное соглашение.

I.

Унаследованные нами предрассудки и всё наше совершенно ложно поставленное воспитание и образование так приучили нас видеть повсюду правительство, закон и суд, что в конце концов мы начинаем думать, что если бы не постоянная бдительность полиции и властей, то люди перегрызлись бы как дикие звери, и что, если бы государственная власть вдруг рухнула бы, то на земле водворился бы полный хаос. Так нас учили; а мы, как добрые школяры, так и твердим вослед за «большими». А между тем, мы проходим, совершенно не замечая того, мимо тысяч различных учреждений, созданных людьми без всякого вмешательства закона — учреждений, — которые достигают гораздо более значительных результатов, чем всё то, что происходит под правительственной опекой.

Откройте любую ежедневную газету. Её страницы посвящены почти исключительно действиям правительства и политическим соображениям. Прочти её какой-нибудь китаец, — и он подумает что в Европе ничего не делается без приказания свыше. Но попробуйте найти в такой газете что-нибудь касающееся тех учреждений, которые возникают, растут и развиваются помимо правительственных предписаний — и вы не найдёте ничего или почти ничего. Если в ней и есть отдел «Разных происшествий», то только потому, что они имеют касательство к полиции. О какой-нибудь семейной драме или о каком-нибудь акте протеста упоминается только в том случае, если в дело вмешалась полиция.

Триста пятьдесят миллионов европейцев живут изо дня в день, любя или ненавидя друг друга, работают или прокучивают свои «доходы», страдают или наслаждаются жизнью, но их жизнь (если не считать литературы, театра и спорта) остаётся совершенно неизвестна для газет, покуда в неё, так или иначе, не вмешаются правительства.

То же самое можно сказать и об истории. Мы знаем до мельчайших подробностей жизнь какого-нибудь короля или парламента; история сохранила для нас всё, хорошие или дурные, речи, произносившиеся в разных говорильнях и — как заметил мне один старый парламентарный английский политик, никогда ещё не повлиявшие при голосовании ни на один «голос». Визит, сделанный одним королём другому, хорошее или дурное расположение духа того или иного министра, его остроты и его «интрижки» — всё это тщательно сохраняется историей для потомства. Но попробуйте восстановить повседневную жизнь средневекового города, или познакомиться с механизмом того громадного обмена товаров, который происходил между ганзейскими городами, или узнать, как город Руан строил свой собор, не имея на то казённых миллионов — и вы увидите, как это трудно. Истории известно, в какие дни у такого-то великого короля был насморк, но созидательною деятельностью народа, вне Ратуши и Парламента, она не любит заниматься. Если даже какой-нибудь учёный и посвящает свою жизнь этим вопросам, то его труды остаются неизвестными, между тем как истории политические, которые неверны уже потому, что говорят только об одной стороне жизни обществ, плодятся год от году, читаются и преподаются в школах.

И, устремив всё своё внимание на парламенты, министров и королей, мы даже не замечаем той громадной работы, которая совершается ежедневно повсюду, свободными группами людей, и которая именно и составляет заслугу нашего века.