Читать интересную книгу Брат Томас - Дин Кунц

В молчании колоколов, в реве ветра, который, похоже, одобрял действия Смерти, она указывала на меня пальцем, и я знал, что петля предназначается для моей шеи.

Призраки не могут причинить вреда живым. Это наш мир — не их.

Смерть в действительности не ходит по нашему миру в рясе с капюшоном, собирая души.

И первое утверждение, и второе не противоречили истине, но и не означали, что вот эта Смерть, которую я видел перед собой, не могла навредить мне.

Поскольку воображение у меня настолько богато, насколько пуст мой банковский счет, я без труда представил себе, как грубые волокна веревки трутся о мою шею, выжимают сок из моего адамова яблока.

Черпая храбрость в факте, что он уже мертв, брат Константин выступил вперед, чтобы привлечь внимание Смерти и дать мне шанс рвануть к лестнице.

Монах опять запрыгнул на колокола, но более не было в нем той ярости, которая требовалась для психокинетического феномена, именуемого полтергейстом. Вместо ярости его, похоже, переполнял страх за меня. Он заламывал руки, а рот раскрылся в беззвучном крике.

Моя уверенность в том, что ни один призрак не сможет причинить мне вреда, растаяла как дым, стоило мне увидеть, что брат Константин придерживается прямо противоположного мнения.

Хотя Смерть была куда проще, чем калейдоскоп костей, который преследовал меня в буране, я вдруг почувствовал, что они похожи. В театральности, манерности, застенчивости, которых не было у задержавшихся в этом мире мертвых. Даже полтергейст призрак вызывает не для того, чтобы произвести максимальный эффект на живых. У него нет желания кого-либо пугать, он просто хочет стравить распирающее его раздражение, презрение к себе, ярость, вызванную тем, что он застрял в некоем чистилище между двух миров.

Завораживающие трансформации костяного чудовища в окне говорили о тщеславии: смотри, какое я чудо, замри в восторге и трепещи. Вот и Смерть двигалась, как самодовольная балерина на сцене, нарочито, в ожидании аплодисментов.

Тщеславие — чисто человеческая слабость. Ни одно животное на тщеславие не способно. Люди иногда говорят, что тщеславие есть у кошек, но кошки заносчивы. Они уверены в своем превосходстве и не жаждут восхищения, как тщеславные женщины и мужчины.

Призраки, задержавшиеся в этом мире, могли быть тщеславными при жизни, но лишились тщеславия, осознав, что они — смертные.

А вот теперь эта Смерть насмешливо махнула мне рукой, мол, иди сюда, словно я мог настолько испугаться ее устрашающего вида, настолько проникнуться восторгом (ну как же, она великолепна), что сам надел бы петлю на шею и не стал бы защищать свою жизнь.

Тот факт, что эти два столь несхожих внешне существа разделяли одну, очень уж человеческую, присущую только человечеству черту — тщеславие, определенно имел очень существенное значение. Но почему, я пока сказать не мог.

В ответ на приглашающий жест Смерти я отступил на шаг, и она вдруг яростно бросилась на меня.

Прежде чем я успел блокировать ее атаку, правая рука Смерти сомкнулась на моей шее и с нечеловеческой силой оторвала меня от пола.

Рука эта была неестественно длинной, поэтому я не мог ударить нападающую, не мог дотянуться до черноты под капюшоном. И мне не осталось ничего другого, как пытаться оторвать ее пальцы.

Хотя рука выглядела обычной человеческой рукой, из плоти и крови, изгибалась, как обычная человеческая рука, крови в ней как раз и не было. Мои пальцы скользили по бледной коже с таким же звуком, как мел по грифельной доске.

Смерть ударила меня о колонну, и я приложился затылком к камню. На мгновение буран закружился в голове, порыв снега за глазами едва не отправил меня в вечную зиму.

Я принялся пинаться, но мои ноги лишь путались в шелковистой черной рясе, потому что тело, если оно там и было, более всего напоминало ртуть или деготь, в который засасывало чудовищ Юрского периода.

Я попытался набрать полную грудь воздуха, и мне это удалось, потому что Смерть только держала меня над полом, а не душила, возможно, для того, чтобы на моей шее, когда меня достанут из петли, нашли бы только следы веревки.

Она оторвала меня от колонны и в тот же момент бросила петлю, которая поплыла ко мне, словно кольцо темного дыма. Я откинул голову. Петля скользнула мне по лицу и вернулась в левую руку Смерти.

Я понимал, что, накинув мне на шею петлю, она тут же выбросит меня за парапет, и я звоном колоколов возвещу о своей смерти.

Я перестал отрывать руку, которая по-прежнему крепко держала меня за шею, и схватился за петлю, оборвав вторую попытку Смерти затянуть на моей шее пеньковый галстук.

Вглядываясь в черноту под капюшоном, я услышал собственный хрип:

— Я знаю тебя, не так ли?

Вопрос, рожденный интуицией, сработал магически, словно заклинание. Что-то начало формироваться там, где полагалось быть лицу.

И Смерть уже не так яростно пыталась надеть на меня петлю.

В моем голосе добавилось определенности:

— Я знаю тебя.

Под капюшоном контуры лица начали приобретать черты, превращаясь в черную маску.

Четкости, конечно, не хватало, лица я узнать не мог, оно напоминало отражение на поверхности пруда, когда лунный свет не падает на темную воду.

— Матерь Божья, я тебя знаю, — в третий раз повторил я, хотя интуиция все еще не подсказывала мне имени.

Моя настойчивость приводила к тому, что лицо проступало все четче, словно мои слова вызывали в пришельце чувство вины и неодолимое желание признаться, кто же он такой.

Смерть отвернулась от меня. Отбросила меня в сторону, швырнула веревку. Петля упала на меня, распростертого на полу звонницы.

А в следующее мгновение Смерть поднялась на парапет между двумя колоннами и после короткой заминки сиганула вниз, в буран.

Я вскочил с пола в тот самый момент, когда Смерть прыгнула вниз, и наклонился над парапетом.

Ее ряса развевалась, словно крылья, она грациозно приземлилась на крышу церкви и тут же перепрыгнула на другую, более низкую крышу.

И хотя я понимал, что Смерть совсем не призрак, что сверхъестественного в ней меньше, чем неестественного, она полностью дематериализовалась, как и полагалось призраку, пусть такого способа дематериализации мне видеть еще не доводилось.

В полете Смерть рассыпалась на множество осколков, как тарелочка на ружейном стенде. Миллион снежных хлопьев перемешался с миллионом частичек Смерти в некую черно-белую картинку, калейдоскопический образ, возникший в воздухе, и его в следующее мгновение безо всякого почтения разметал ветер.

Глава 26

В приемной на первом этаже я присел на край дивана, чтобы надеть лыжные ботинки, которые уже высохли.

Мои ноги еще не отогрелись. Я бы очень хотел усесться в кресло, положить ноги на табуретку, завернувшись в теплый халат, почитать хорошую книгу, поесть пирожных, запивая их кружками горячего какао, которые приносила бы мне фея-крестная.

Будь у меня фея-крестная, она напоминала бы актрису Анджелу Лэндсбери, играющую в сериале «Она написала убийство». Фея любила бы меня всем сердцем, предугадывала все мои желания, каждый вечер перед сном подтыкала бы одеяло и целовала в лоб, потому что проходила тренировочную программу в Диснейленде и дала клятву крестной в присутствии сохраняющегося в криогенной заморозке трупа Уолтера Диснея.

Я поднялся и пошевелил еще холодными пальцами.

Караулило меня костяное чудовище или нет, мне предстояло вновь выйти в буран, если не в этот самый момент, то скоро.

Какие бы силы ни действовали сейчас в аббатстве и школе Святого Варфоломея, мне ни с чем подобным сталкиваться не приходилось, я никогда не видел таких призраков, и у меня не было уверенности, что я сумею вовремя разгадать их намерения и предотвратить беду. Если бы не удалось идентифицировать угрозу, мне потребовались бы сильные руки и храбрые сердца, чтобы помочь защитить детей, и я знал, где их искать.

Бесшумно — белая ряса глушила шаги — прибыла величественная сестра Анжела, воплощение снежной богини, покинувшей дворец, чтобы проверить действенность бурана, который она наслала на Сьерру.

— Сестра Клер-Мари говорит, что ты хочешь мне что-то сказать, Одди.

Брат Константин спустился вместе со мной с колокольни и теперь составлял нам компанию. Мать-настоятельница, естественно, его не видела.

— Джордж Вашингтон знаменит тем, что у него были плохие вставные зубы, — сказал я, — но мне ничего не известно о зубах Харпер Ли и Фланнери О'Коннор.

— Мне тоже, — ответила она, — и до того, как ты спросишь, сразу скажу, прически у них тоже разные.

— Брат Константин не совершал самоубийство, — сообщил я ей. — Его убили.

Ее глаза широко раскрылись.

— Никогда не слышала, чтобы за хорошей новостью так быстро последовала плохая.