«Ну, так рассуди, кого ты предпочитаешь привести пленником в свой лагерь: эту женщину или такого человека, как я?
— Неужели Длинный Карабин отдаст свою жизнь за женщину? — нерешительно спросил Магуа, который уже собрался уходить из лагеря со своей жертвой.
— Нет-нет, я этого не говорил! — ответил Соколиный Глаз, отступая с надлежащей осторожностью при виде жадности, с которой Магуа слушал его предложение. — Это была бы слишком неравная мена: отдать воина в полном расцвете сил за девушку, даже лучшую здесь, на границах…
Гурон, я принимаю твое предложение: освободи эту женщину. Я — твой пленник».
«Кровь за кровь». Жизнь за жизнь. Вендетта.
Конфликт с мещерой заставил понервничать. Я ожидал сбора обще-племенного ополчения и большой войны. Мне повезло: уничтоженные мною воины принадлежали к чуждому, к смешанному марийско-мещерско-булгарскому роду.
Ещё с хазарских времён несколько булгарских семей жили среди мещеры. Для остальных здешних родов — влиятельны. Временами поднимают лесовиков против властей. В 1183 г. рязанский тысяцкий Матвей Андреевич разбил местных булгар близ Кадомы, а в 1209 г. был здесь убит. Вот сейчас, после разгрома русскими эмира у Бряхимова, мещеро-мещеряки мстить за булгаро-мещеряков — не пошли.
* * *
Настоящие проблемы — всегда в собственном дому.
Возвращаемся с победой — нас встречают криками. Отнюдь не восторга:
— Эта! Тама! Терентия убили!
Я чуть в реку не свалился.
Бегом на верх. В углу полчища — две толпы народа. Одна, поменьше — возле Терентия. Лежит на земле, кафтан разорван, шапки нет, лицо кровью залито. Не шевелится.
Мать…! Как же так?! Я же в этого парня столько сил и денег вложил! Как я его выкупал, потом — его жену с детьми, потом дурную бабу успокаивал… С ним разговаривал, учил, объяснял… Я же его по всем своим производствам-промыслам прогнал! Он же единственный такой! Я ж без него как без рук!
Возле тела уже Марана:
— Не скачи, лягушонок. Живой твой тиун серебряный. Чудом. Успел морду свою отворотить. Топор не в лоб попал, вскользь прошёл, кожу только содрал. Оклемается. Нут-ка, мужички, взяли болезного да ко мне в берлогу.
Она ушла, я у оставшихся спрашиваю — что за дела тут происходят?
Дела — знакомые. Как всегда — я дурак.
Я пошёл на войну, взял с собой пердуновских. На Стрелке из старожилов остались Марана да Терентий. Воинов — нет.
— А я ему грю — на дровы пойдёт… и тащу себе, стал быть, для костра… а ён грит, тащи вона туды, воно гоже для дела… а я грю — а у меня чё, не дело, чё ли? И тащу… а он грит: ложь куда велю… а я грю: а ты хто такой, чтобы мне указывать. И ташу… а он, сука киевская, встал поперёк и грит: я, де, главный тиун на Стрелке… а я грю: хрен ты приблудный, отзынь с дороги, а он грит… про матушку мою… а я не стерпел да топор-то и выдернул… а он-то грит: не смеши… и хлебалом так паскудно лыбится… а я ка-ак махнул… чтоб он, ну с дороги-то… а он-то и подсунулся… А хрена он лезет! Тоже мне, вша лобковая! А гонору-то, гонору…
Версия подозреваемого озвучена им самим. Присутствующие заседатели одобрительно зашумели. Точнее — вокруг-стоятели.
— Ноготок, ты где? А, вижу. Этого… чудака — на подвес. 20 ударов. Кнутом. Без ограничений.
Кто не понял — это смертный приговор.
Присутствующие зашумели… несогласно:
— Чегой-то?! За чтой-то? Почемуй-то?! Ён же сам подсунулся… Тот же волок, а тот же — поперёк… Не подходи! Не трожь! Осади! Топором вдарю! Братцы! Не выдайте!
Вот, уже и бунтовщические призывы пошли.
— А ну тихо! Этот… добрый человек с топором — виновен трижды. Первое: не выполнил приказ. У нас тут война. Каждый день. Сегодня, например. На войне за неисполнение приказа — смерть. Второе: он напал на моего человека и нанёс ему ранение. За моих людей… смерть. Третье: соврал мне. Терентий не матерится. За обман Воеводы Всеволжского — смерть.
— Не! Не по правде…! Ён же сам начал…! Да как же ж можно…! Ну повздорили, переведались, так все живые же…! Пушай оне помирятся, простят друг другу злобы да негоразды… Не по обычаю суд судишь, воевода, не по-русски…
«Все живые» — пока. Будем ждать трупа? Не хочу.
А последнее для меня — как красная тряпка. Потому что — правда. Потому что жить по здешнему, «по-русски», по местному обычаю… Меня от этого тошнит.
— Тихо! Кому моё слово — закон — отойди вправо. Кому закон — русский обычай — отойди влево. Живо. Ну!
Народ забурчал сильнее, раздались красочные эпитеты, переходящие в матерные. Кто-то сдёрнул с головы шапку и кинул себе под ноги. Толпа дружно повалила шагов на пять влево. Постояли, посмотрели. И несколько человек побежало назад. Среди оставшихся началась бурная дискуссия. С мордобоем. Какой-то одноглазый мужик сшиб кулаком двоих повисших на нём хромых инвалидов и прыжками перебежал в кучку «верных».
Ну вот и всё. Броненосец «Потёмкин». Только без брезента.
— Хоругвь! К бою! Лучники, луки поднять! Наложить, тянуть, пуск!
Хорошо, что у составных луков не надо перед каждым боем натягивать тетиву. Второй раз за сегодняшний день слышу характерный звук втыкающихся в живое, не прикрытое доспехами мясо, стрел. И поток воплей, матерщины убиваемых. Мещеряки кричали тише — лесовики вообще реже горлом берут. Несколько человек кидаются убегать к краю недалёкого оврага. Любим вежливо командует повторение залпа.
— Чарджи, у нас есть ещё из гридней, кто вражьей крови не попробовал? Командуй. Пусть учатся.
Вторая кучка моих… будущих сограждан, смутно подвывая и творя молитвы, опускается на колени.
— Кто тут старший? Мертвяков надо закопать. И утрешних мещеряков — туда же.
— Господи… господине… да как же это?! Это ж наши! Это ж русские, православные! С нашего же войска! Ты ж им волю вольную обещал!
— Я обещал волю вольную под моей волей. Такие — наши. Эти — не наши. Кому не любо — могут уйти. Давай дело делать, рассусоливать неколи.
Убрали мёртвых, разобрали их майно, мужички малость пережили стресс массового расстрела. Уже в темноте, запалив два огромных костра, я приступил к процедуре принятия присяги. Той самой — Севастопольской. С молениями и целованием креста. В данном случае: моего «противозачаточного».
Уйти никто не рискнул. Идеалистов и патриотов, как набралось почти четыре тысячи среди отрядов Анненкова — нет.
* * *
Уходя в Китай, Анненков предложил всем желающим остаться в России — сдать оружие. Когда это было выполнено, несколько тысяч безоружных людей были перебиты: «изъявившие желание вернуться в Россию… в момент, когда проходили ущелья, пущены под пулемётный огонь оренбургского полка».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});