«А с чем сочетает безделье моя Александра? – пришла на ум неожиданная мысль. – Просто ничего не делать она не может, это не в ее духе. Значит, наверняка нашла себе занятие или…» Вот именно «или». Александра была женщина самостоятельная, целеустремленная, с сильным характером, только представления о взаимоотношениях между полами имела, на взгляд Венчика, неимоверно устаревшие. Излишне романтические, что ли? Поэтому и «западала» на мужчин – этаких рыцарей без страха и упрека, которые на поверку оказывались пустозвонами и показушниками. Тут-то он и приходил на выручку, тактично и без моральных травм для обеих сторон восстанавливая статус-кво.
Однако и на старуху, как известно, бывает проруха. Где-то да и упустит он момент, а тогда пиши пропало – претендент на сердце и руку его супруги может оказаться позубастее его самого. Вот поэтому взятое с него Александрой обещание не беспокоить ее до возвращения в Москву очень тяготило Венчика. И прежде всего своей экстраординарностью в их устоявшемся стиле общения.
Ну что стоило созваниваться время от времени! Так нет, заявила, что отключит сотовый, и отключила-таки. Во всяком случае, попытки связаться с ней ни к чему не привели. Правда, она сказала, что оставит свои координаты верному человеку. Но кому? Альбине? Та клятвенно заверила, что понятия не имеет, где именно отдыхает начальница. Знает только, что где-то на юге Франции. Даже если и солгала, то ситуацию это не меняло. Можно было, конечно, самостоятельно приступить к поискам. Но если задуматься, не порет ли он горячку раньше времени?
Даже сытая, довольная жизнь может запросто осточертеть. Что же говорить о постоянном напряжении всех сил, в котором Александра пребывала в последнее время. Ничего удивительного, что ей не хотелось видеть или слышать никого из привычного окружения…
Милолика энергично перекатилась с боку на бок и потянулась, на этот раз демонстрируя себя во всей красе. Действительно, прав был профессор-искусствовед: о, эти древние умели ценить прекрасное во всех его проявлениях!
– Малышка, ну сколько можно спать, я уже весь извелся, – промурлыкал Венчик, поднимаясь из кресла.
Пушистые светлые ресницы дрогнули, и на него уставился небесно-голубой глазок, другой же остался зажмуренным, что придало округлому личику с аккуратненьким подбородком лукавое и одновременно обиженное выражение.
– Это я извелась, ожидая, когда ты вспомнишь о моем существовании, – в том ему ответила проницательная красотка.
И Венчик понял, что должен немедленно загладить свою невнимательность. Что ж, как говорится, с радостью и превеликим удовольствием!..
Ласки, объятия, поцелуи… О них Тина вспоминала со сладостной дрожью, но дальше этого дело не пошло. Уж слишком маленьким и неустойчивым казалось их суденышко для того, чтобы довериться ему и забыть обо всем на свете. Такое возможно, лишь если охвачен безумной страстью.
«А этого-то как раз и нет, во всяком случае, с моей стороны», – размышляла Тина позднее, лежа на широкой кровати в своем номере. Заняться же любовью просто ради любопытства, чтобы посмотреть, какими любовниками могут быть французы, она не могла. У нее сложились – и не без влияния много повидавшей на своем веку бабы Дуни – свои представления о том, что заставляет мужчину и женщину быть вместе. И рассудку тут абсолютно нечего было делать. А она все время как бы смотрела на себя со стороны. Не без удовольствия, правда…
Жан-Пьер сказал, что дела снова призывают его в Марсель, но в самое ближайшее время он вернется и будет весь в ее распоряжении. Тина мгновенно поймала его на слове и мечтательно произнесла:
– Ним… Говорят, просто невозможно быть в Южной Франции и не побывать в Ниме…
Даже если Жан-Пьер ожидал совсем другого, он ничем не выдал своего разочарования.
– Какой может быть разговор! Ты увидишь Ним! – И добавил с умоляющим видом: – Но мы поедем туда вдвоем, без этого многодетного интернационального семейства. Только ты и я. Договорились?
Тина не видела причин возражать, но преподнесла это как уступку молодому человеку. Словно не могла ни в чем противиться ему.
– Ну, если ты так хочешь, – произнесла она, мило потупившись.
Француз просиял, усмотрев в этом ответе много больше того, чем тот в себе заключал. Он набрал в грудь воздуха и, восторженно закатив глаза, помотал головой, демонстрируя, что пребывает на вершине блаженства. Засим и распрощались.
Странно, но Тина не чувствовала за собой вины от того, что водит за нос молодого человека. Во-первых, он не делал ей никаких нескромных предложений, хотя его намерения были яснее ясного. А во-вторых, она ничем не дала ему понять, что готова оказаться с ним в постели. Пока… А что будет дальше, кто знает?
Волновало Тину по-серьезному лишь одно: что она станет делать после возвращения в Москву. Почувствовав вкус красивой жизни, ей трудно будет смириться с подневольным существованием за мизерные деньги даже в процветающей фирме своей родственницы. Но именно Александре она обязана сказочным отпуском и пониманием того, какой может быть жизнь. Так как же поступить?
Порой приходила авантюрная по своей сути мысль: а что, если воспринять ухаживания француза всерьез и довести их до логического конца, тогда и возвращаться не придется? Но… Всегда есть но, которое вносит коррективы в любой план. Но что, если Жан-Пьер твердо уверен, что ухаживает за успешной Александрой Бенедиктовой, а не за никому не известной Валей Орешко? При всей серьезности намерений – если, конечно, они таковы – осознание ошибки может вмиг изменить его отношение к ней. Он почувствует себя обманутым если не самой Тиной, то роковым стечением обстоятельств.
«Слишком много «если», чтобы что-то решать. До этого судьба ко мне благоволила, так что стоит положиться на нее, раз ничего другого не остается». Придя к такому выводу, Тина закрыла глаза и безмятежно уснула. Видела сны или нет, девушка поутру сказать не могла. Но жизнь, которую она сейчас вела, была чудеснее самого чудесного сна…
Ее существование постепенно приобретало черты устроенности и обыденности. Сложился распорядок дня, определились дела – такие, которых не избежать, и такие, которыми можно было бы пренебречь, но не хочется. Например, совсем необязательно было превращать драный полушубок в меховой коврик. Александра все пальцы исколола тупой ржавой иглой, но потертости и проплешины убрать до конца так и не удалось. Зато Тургай оценил коврик по достоинству и возлежал теперь на нем точно любимый пес венценосного монарха на парадном портрете.
Тургай вообще очень изменился. Если раньше старался свернуться клубком у порога или в каком-нибудь укромном уголке, то теперь вальяжно разваливался, преимущественно на самом ходу. И был, казалось, несказанно рад, когда, чуть было не споткнувшись об него, хозяйка в сердцах грозила выгнать его вон из дома или придушить собственными руками. Псу было с чем сравнивать, и эти угрозы звучали для его собачьего уха слаще любой похвалы. Тем более что минуту спустя его гладили и перед ним извинялись. Он делал вид, что милостиво прощает, и лизал Александре руки и лицо. Тургай знал, что отдаст за эту женщину жизнь не раздумывая…