так вообще страшила.
Когда Вершинин вернулся, злой, накаченный раздражением, все ждали его за столом. На горячее отбивная с овощным рагу.
Суки черные всегда хорошо готовят. Деко откупорил бутылку виски. Сашка тоже любил виски. Резануло воспоминание. Хотелось рвать и метать. Обычно лягушатники пьют вино, подумал Вершинин.
— Вспомнил, что вы русские любите крепкие напитки, — Деко улыбнулся, показав сахарно белые зубы.
Врет, сука, понял Вершинин. Изучил мое досье, любимые привычки. Ну я вам сейчас устрою. Он уже раскрыл рот, чтоб начать метать сарказм. Что-нибудь наворчать такое, чтоб навсегда испортить нигерам настроение и отбить охоту таскать по домам. Только сейчас он подумал, зачем он здесь. С какой целью его пригласили? Втянуть в какие-то доверительные отношения? Какие могут быть доверительнее отношения между сотрудником СК и этими дикарями?
Тирада была готова, когда Вероник слабым детским голоском попросила его передать хлеб. Когда он грубо сунул ей хлебницу, она даже промахнулась с первого раза. Хорошо, что он не успел съязвить.
Раз за разом она пробовала рукой воздух мимо тарелки.
Несмотря на прекрасные с виду глаза, Вероник была слепая.
* * *
— Глиома зрительного нерва, — объяснил Деко после ужина. — Опухоль доброкачественная, нужно как можно быстрее делать операцию, пока не распространилась дальше. Но такие операции делают только в России в Самаре.
— Сложная проблема, приятель. Было бы гораздо проще, если бы подобные операции делали где-нибудь в колониях. В Германии, например. В Россию тебе не попасть. Ты не русский, к тому же негр. Ты, наверное, узнал уже, что у нас на сложные операции очередь исключительно из россиян. Надо совершить что-то грандиозное для России, чтобы тебя в качестве исключения приравняли к ее гражданам. А как это случилось?
— Упала с самоката, — коротко пояснил Деко. — Хоть я и был рядом, но отвлекся буквально на секунду. Если бы вернуть время назад!
Перед мысленным взором Вершинина сам собой возник грязный раскаленный асфальт с потеками машинного масла. Молодой парень в светлых летних брюках и рубашке лежит в круге обступивших его ног. Его Сашка. Люди обсуждают произошедшее, шумно переговариваются. Сейчас приедет полиция, всех разгонят, и они побегут дальше по своим делам, ведь это всего лишь эпизод, внимания не стоящий. Полицейский найдет старое одеяло, набросит на покойника, неловко, потому что не рискнёт приблизиться, чтобы не запачкаться. А Вершинин в это время с застывшей маской вместо лица будет ехать в душном автобусе. Он ничем себя не выдаст, ни единой гримасой или слезинкой, но на конечной остановке водила араб долго будет орать и трясти его, чтобы выпроводить из автобуса. А он будет сидеть словно мертвый, словно пули, выпущенные в Санька, убили и его тоже. Да так и было. Интерес к жизни остался там, в душном автобусе, уехал навсегда с хамом арабом.
Он и не заметил, как Деко ушел помогать супруге прибирать посуду. У него такое бывало. Он словно проваливался в небытие, не существовал некоторое время, потом выныривал и не мог понять, где находится.
Если он начинал таким образом сходить с ума, это можно было лишь приветствовать, потому что терпеть эту боль внутри не было никакой возможности.
Когда он вернулся, Вероник сидела на диване.
— Можно тебя посмотреть? — испросила она разрешения.
Он разрешил, и тогда она подняла тоненькие ручки, и он почувствовал детские пальчики на лице.
— Эуженио, у тебя такие шрамы!
— Это не шрамы, это морщины.
— Но морщины не появляются просто так, каждая как шрам за какое-то событие. Вот эта, например. Это ты спасал принцессу.
— Я не рыцарь, я следователь.
— А что, следователь не может кого-то спасти?
— У меня не получилось.
— Потому что ты по-настоящему не пробовал. Доктор сказал, что я снова смогу видеть, только надо очень-очень постараться. Напрячь все силы. Это как прыгнуть очень далеко. Надо толкнуться изо всей силы и даже больше, иначе ничего не получится. Ты выкладывался когда-нибудь изо всех сил?
Пожалуй, нет, прикинул Вершинин. Разве что, когда Жуста чуть не взял, но тогда была другая ситуация.
— Вот видишь! — важно сказала Вероник.
Потом она озадаченно спросила:
— Ты белый?
Вершинин встрепенулся:
— Разве белые чем-то отличаются от черных?
— А как же, — серьёзно продолжала Вероник. — Белая кожа более толстая, на целый сантиметр! И если ущипнуть, то у нее звук более глухой. Как по дереву палкой.
— Я сейчас кому-то по попе палкой! — шутливо пригрозила Камилла. — Не слушайте ее, Жак, ей все Феликс про вас рассказал.
Вероник зашлась от смеха. Вершинин поймал себя не непривычном действе-он улыбался впервые за долгое время.
Когда настало время прощаться, Вероник выпросила у него номер телефона. Родители встревожились.
— Тебе это ни к чему!
— Мне не в тягость.
Он набрал номер, и из сотового, висевшего на шее девочки полилась певучая мелодия.
— Грустная у тебя песня!
— Точно! — загорелась Вероник. — Хорошо, что ты заметил. Я поставлю на тебя веселую!
Деко, выйдя провожать, сказал:
— Она как-то спросила меня, какой напарник лучше. Белый или черный? Я ответил, что зависит от времени суток. Если ночью, то лучше белый. Он более заметный, поэтому его убьют первым.
— Дурак ты, Деко! — в сердцах воскликнул Вершинин. — Такие вещи ребенку говорить. Не упоминай слово «смерть» вообще!
На этом и расстались. Но и в такси, и уже в отеле Вершинин никак не мог решить, какой напарник лучше для него: белый или черный. Во всяком случае, белый никогда не накормил бы его изумительной свининой с бобами. Негры лучшие кулинары в мире, общеизвестный факт.
Ля пистон. 29 июня.
Поспать Вершинину не дали. В командировках в колониях это была его привилегия-спать сколько влезет. Доктор считал, что его сонливость признак крепчающей депрессии, но доктор был дурак. Разве может его депрессия быть крепче. Куда уж больше.
Он бы давно пустил себе пулю в лоб, если б не желание во что бы, то ни стало совершить добрый поступок-прибить эту скотину Жуста. Освободить мир сначала от гнуси, а потом и от себя самого. Пойти по дороге бумажных цветов навстречу Сашке, а то он там измучился совсем один.
Он часто видел сына во сне. Сначала ежедневно, потом через день. Затем каждую неделю. Тот все время снился на фоне громадных пустых неуютных помещений. Иногда целых городов, в которых он был единственным жителем.
И он молчал. Вершинин спрашивал, как он. Рассказывал о себе. Клялся отомстить, указывая на перемещения Жуста по Европе и говоря, что ему не уйти от возмездия. Сашка не выказывал никаких чувств.
Вершинина била истерика.
— Ты считаешь, что я виноват в