Читать интересную книгу Восточное наследство - Андрей Анисимов

Я — на седьмом небе. Представляешь, после спортсмена? С этим поговорить можно. Мы и говорили часами; по паркам таскались, по кладбищам. Он любил кладбища, они на него романтизм навевали. Поэт меня к себе приведет, свечой наставит и давай стихи читать.

У меня глаза слипаются, а он все читает. Поэт надеялся, что его талант меня сексуально разжигает. А я спала. В конце концов он на меня кидался, как петух на курицу. Я, сонная, ничего понять не могу, а он уже приплыл и спит.

— Вера! Я не хотела, — взмолилась Люба.

— Не хотела — не спрашивала бы. В нашей семье об этом молчат. Вроде мы все из капусты. А секс в жизни любой женщины много значит. — Камин разгорелся, дрова весело затрещали и дали тепло. Вера помешала кочергой и мечтательно призналась:

— С Севой все иначе. Он умный. Он такой умница! Он и в постели умный. Никогда не пристает сразу. Всегда настроит. Всегда вовремя. Я этого не замечаю. Он подстраивает так, что я сама его хочу. И он красивый. Бывают красивые олени и бывают красивые слоны. Мой Севка — слон.

— И ты ему ни разу не изменила? — Люба, наконец, задала вопрос, ради которого и затеяла весь разговор.

— Карлсону?! — Вера выпучила глаза.

— Даже ни с кем не целовалась?

— Я? Да после Севки все мужики кажутся пигмеями.

— Наверное, я страшная дура, — призналась Люба. Девушку томил этот вопрос. Когда Фоня перед отъездом сказал, что видел, как Вера в чужой машине…

— Объясни наконец, чего ты добиваешься? — спросила Вера и, услышав шум, побежала к дверям. Но не успела. Двери распахнулись, и трое молодых людей с автоматами, в форме ОМОНа очутились в гостиной и уставились на девушек.

— Кто из вас Любовь Ивановна Аксенова? — всматриваясь то в одну, то в другую, спросил один из парней. Вера с Любой удивленно переглянулись.

— Я, — нерешительно призналась Люба.

Двое омоновцев шагнули к Любе и, растерянно поглядывая на Веру, надели на Любу наручники:

— Вы арестованы по подозрению в убийстве.

— Что за идиотские шутки? — рассердилась Вера.

— Убивать людей не шутки, — ответил тот же парень.

Любу подняли под локти и вынесли из дома.

Вера выскочила за ними и увидела, как сестру усадили в большую черную машину, и та рванула с места.

15

Савелий Лукич стоял на лестничной площадке и смотрел, как милиция опечатывает квартиру Кроткина. После того как убитого унесли, народ, собравшийся вокруг, начал понемногу разбредаться. Осталось человек восемь самых любопытных. Они норовили поговорить с лифтером, чтобы узнать подробности из первых рук, и, украшая своей фантазией и темпераментом, разнести дальше. Савелий Лукич в другое время с удовольствием поболтал бы. Старик любил порассуждать о жизни, особенно поругать новую власть, с которой активно боролся не только языком, но и делом.

Лифтер оставался непреклонным большевиком и вел в партийном коллективе большую работу. В прошлом месяце он собрал три тысячи подписей под петицией, запрещавшей трогать мумию вождя. Вынос святого для партийного народа тела Савелий Лукич называл святотатством, не понимая, какую кощунственную для христианского мира идею он отстаивает. Но у красных свои ценности, и здесь несгибаемого большевика не собьешь.

Попросив граждан разойтись и не топтать в подъезде, Савелий Лукич спустился в свою каморку, уселся за кургузый стол и включил чайник. Сердце старика не осталось равнодушным. Оно билось с перебоями и просило помощи. Для подобных случаев лифтер имел набор травок. Таблетки, капли и порошки Савелий Лукич не признавал. А разволновался он не потому, что столкнулся с убийством. Разных смертей за десять лет работы в доме он насмотрелся. Земляка Михеева старику было искренне жаль. По тем общим словечкам, что вылетали у Фони и лифтера, по неуловимым оборотам речи Лукич понимал парня, как своего, деревенского. И даже коммерческую деятельность Михеева не ставил ему в вину, а испытывал сословную гордость за земляка. По заграницам большие вопросы решает, с богачами на одной ноге!

Кроткины въехали в дом недавно, не прошло еще и года. Сперва Савелий Лукич с неприязнью поглядывал на полного молодого богача. Раньше в квартире жила вдова районного начальника. Женщину стали обременять большие расходы престижного дома, и она решила искать жилье подешевле, а свою площадь продать. Обратилась в фирму. Фирма купила квартиру и принялась за ремонт. Вдове подобрали жилье в новом районе. Ходили сюда разные люди: и кавказцы, и иностранцы.

Но квартира досталась Кроткину. Через месяц-другой классовая бдительность Савелия Лукича понемногу притупилась, и он к Севе потеплел. Особенно понравилась старику молодая супруга. Крестьянским нутром Лукич почувствовал в Севе хозяина. Не жулика, вора и спекулянта, а настоящего хозяина. Вера иногда задерживалась у лифта поболтать со стариком. От нее он имел в общих чертах представление о том, чем занимается фонд Севы.

А узнав, что Кроткин отправлял Михеева учиться за океан и взял расходы за Фоню на себя, Савелий Лукич переменил мнение о молодом предпринимателе. Поэтому сегодня, когда Сева утверждал, что сестра жены с дачи не выезжала, лифтер растерялся. С одной стороны, Кроткин человек серьезный и к слову относится ответственно. Но тогда выходит, что врет Савелий Лукич. А он скорее даст себе отрезать руку, чем опустится до наговора. Он и следователю говорил:

— Что девушка убила Фоню — никогда не скажу. Что она пришла, взяла ключ и была в квартире, под присягой могу заявить. Фоне я сказал, что Люба наверху, цветы поливает. Не скажи я, он бы ушел. Но я из лучших чувств.

Знал бы — погнал его подальше. Что в квартире произошло, не видел. Вину свою признаю, что отлучился. Да, виноват. Но я с управдомом уговор имел, внуков из сада забирать. Выходит, моя отлучка законная.

Он снова принялся вспоминать то дежурство. Пришел в восемь. Вскипятил чайник. Подумав о чайнике, Савелий Лукич спохватился.

Чайник выкипел и начал краснеть. Старик вынул вилку из розетки и покачал головой. Налил кружкой воду. Обжигаясь паром, прикрыл крышку. Да, в восемь. Утро как утро. Академик с седьмого этажа вывел своего ротвейлера. Врач в пятнадцатую квартиру на лифте поехала. Там Щегловы в гриппе лежат. Лукич вспомнил и попрошаек из Азии. Он их не пустил и поругал для порядка. Разорили страну демократы. Раньше к азиатам отъедаться ездили. Они всю эвакуацию в войну наш народ кормили, а теперь в Москву с сумой… Днем Матвеев из тридцатой туда-сюда бегал. Иномарку завести не мог. Потом руки отмывал.

Чайку с лифтером попил. Только ушел, и Люба за ключами заявилась. Поговорить не осталась.

Видно, спешила. Схватила ключи и наверх. За ней и Фоня.

Савелий Лукич тяжело вздохнул и принялся смешивать травки. Приготовив порцию, всунул вилку в розетку и снова вернулся памятью к тому дню: "Любу я ни с кем не спутаю.

Только если с Верой Кроткиной. Но это когда они в шапках, а так прически разные. Люба покороче стрижется. Потом я за внуками пошел.

Ходил часа полтора. Пришел, ключи на месте.

Откуда ж мне догадаться, что там наверху такое приключилось. Люба — девушка приветливая. Сам поверить не могу, что она на убийство может пойти. Да и зачем такого жениха убивать? Фоня работящий, богатый, не пьянь.

Языкам обучен. С ним любой барышне не стыдно. Умом тут не объяснить. А Сева на меня обиделся. Но я что видел, то и сказал. Куда от правды денешься? Против правды не попрешь, я за нее, за правду-матушку, на войну ходил и еще, если партия позовет, пойду".

Савелий Лукич вынул из нагрудного кармана красную книжечку партийного билета, раскрыл ее и, взглянув на свою фотографию, задетую фиолетовой печатью райкома, бережно спрятал назад.

16

Известие о несчастии в семье Аксеновых застало Ерожина за бритьем. Петр Григорьевич намыливал щеки и проглядывал телевизионную программу. Вечером по пятому каналу давали детектив с Аденом Делоном. Ерожину нравился актер и образы, им созданные. «Хорошо успеть к фильму», — подумал он, и в это время раздался звонок.

Петр Григорьевич выскочил из дома, так и не добрив левую щеку. Из разговора с Иваном Вячеславовичем Ерожин понял, что случилось несчастье: убит Михеев и арестована Люба.

Аксенов так волновался, что членораздельно объяснить по телефону ничего не мог.

На фирме Ивана Вячеславовича в его директорском кабинете собралось все семейство.

Марфа Ильинична громко кричала на сына, обвиняя его в бездеятельности. Кроткин ходил по кабинету, утирая лоб большим вымокшим платком. Бедная Елена Аксенова сидела на стуле, неестественно поджав под себя правую ногу. Вера и Надя плакали.

— Спокойно и по порядку, — вместо приветствия попросил Ерожин.

— Пусть Сева говорит, я слишком волнуюсь, — предложил Аксенов.

Сева вытянул пухлую ладонь и принялся загибать пальцы:

— Во-первых, Михеев должен быть в Лондоне, а вместо этого его труп в моей квартире. Во-вторых, Люба находится с нами на даче, а лифтер заявляет, что она поливает цветы на Плющихе. В-третьих, Михеев заявляется на мою квартиру в тот момент, когда, по словам лифтера, Люба поливает там цветы. В-четвертых, лифтер отлучается, вернувшись, застает на столе ключи от нашей квартиры. Он уверен, что Люба с Фоней ушли, и совершенно спокоен. В-пятых, ваш Петрович, как и договорено, приезжает поливать цветы и обнаруживает труп.