(как и сам автор) родились в больницах. И даже имеют посвящения выдающимся калужским эскулапам тех времен: просительно-негодующее – Александру Ефимовичу Лившицу, главврачу «Бушмановки» («Отпустите меня, не мучая. Не подлец я и не хам»); благодарно-уважительное – Самуилу Давыдовичу Шпигельману, завотделением «Красного креста» («Врач умными руками прощупал каждому живот»).
В череде посвящений калужского поэта-узника есть немало од в адрес… самих застенок, где томился Бессонов. А также – их надсмотрщиков. Как, впрочем, и их жертв – сокамерников поэта.
«…Чей пот поил поля России
За мёрзлый хлеб – мечты предел…
Его вина?– Его убили
За то, что он не повзрослел…»
Я листаю подаренную мне двадцать лет назад забытым калужским поэтом книгу. Читаю его роман в стихах. Название романа простое и страшное: «Зачем нас мама родила?» («На Колыме спасенье – труд. Даёшь две нормы – не убьют»). Возвращаюсь к стихам. Среди них – еще одно послание. На это раз – некоему Нужненко из калужской психбольницы «Бушмановка». Кто такой Нужненко – Бог ведает. А стихотворение начинается так:
«Простите меня, если сможете,
За то, что я правду искал…»
Евгений Евтушенко
Последний советский поэт. Стихотворец-трибун. Посланник рифм. Человек, замкнувший когорту литературных могикан. Бурный и блестящий. Восхваленный и обруганный. Обласканный и удалённый. Гениальный и подённый. Фантастически разнообразный. Ни на шаг не отступивший от непредсказуемой своей судьбы. Всё это он – Евгений Евтушенко.
Сколько он всего написал – никто не знает. Похоже, что затруднился бы ответить на этот вопрос Евгений Александрович и сам. Точнее бы – постеснялся. «Однажды ко мне пришёл инженер из Обнинска, – признавался как-то на рубеже далёких уже 70-х Евгений Евтушенко, – и, смущаясь, сказал, что он хочет сделать мне подарок ко дню рождения. Инженер раскрыл облупленный чемодан и вынул семь толстенных, переплетённых в синий коленкор, томов».
Это было первое полное (точнее – слишком полное) собрание сочинений будущего классика советской поэзии. Самодельное. Склеенное. Рукописное. На машинке местами печатанное. Всё собравшее. Ничего не пропустившее. Даже то из написанного, что хотелось автору поскорее забыть. Чуть не в полтора пуда весом творение. И едва не придавившее своей чрезвычайной дотошностью самого творца. Очная ставка с сиюминутностью собственного творчества потрясла поэта.
«Моё полное собрание ужаснуло меня легковесностью, – раскаивался впоследствии Евтушенко, – скороспелостью многих стихов, которые в ряде случаев перерастали в безответственность. Кое-что можно списать, как издержки молодости, но, к сожалению, рецидивы этих издержек проявлялись и в более позднем возрасте – особенно в «командировочных» стихах или в стихах «на случай».
С тех пор Евгений Александрович, как он сам признавался, писал стихи и поэмы, всякий раз ожидая стука в дверь некоего «инженера из Обнинска». Явится и предъявит тебе «запечатленный временем документ о безответственности». «Ничто прекрасное не исчезает, – не уставал проповедовать оптимистический взгляд на мир великий поэт, и горестно добавлял, – но и не исчезает ничто плохое».
В итоге из того «20-килограммого», самого первого, «обнинского» собрания своих творений Евтушенко готов был оставить для потомков «килограмма два-три». «Если и не радия, – признавался поэт, – то, во всяком случае, не «словесной руды».
«Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в праздной суете
разнообразные не те».
Этим гениальным строкам – уже за 60. Они переживут автора. Они переживут нас. Они останутся в русской поэзии. Как частичка её кода ДНК. Как «Я помню чудное мгновенье…», как «Зорю бьют…»
«А снег повалится, повалится,
и я прочту в его канве,
что моя молодость повадится
опять заглядывать ко мне».
И эти строки – то же из так называемой «духкилограммовой» отжимки поэта. В которой, впрочем, сегодня можно не обнаружить многого из того, что обессмертило имя автора. Потому что, скажем так, «не в тренде». Революционен чересчур.
«Какая сегодня погода в империи?
Гражданские сумерки.
Когда прикрывали журнал Щедрина
Правители города Глупова,
Щедрин усмехнулся: «Ну хоть бы одна
Свинья либеральная хрюкнула…»
Это – не о сегодняшнем дне. И не о нас. О дне позавчерашнем. Место действия – Казанский университет. Поэма одноименная. Действующие лица: Толстой, Лобачевский, Лесгафт, отец и братья Ульяновы, судебные приставы, гоняющиеся за вольнодумцами. И, конечно – сам автор, громко олицетворяющий терпеливый и немой русский народ, стонущий под гнётом самодержавия.
«И поезда по-бабьи голосили,
Мне позвонки считая на спине…
Куды ты едешь всё-таки, Россия?
Не знаю я, но знаю, что по мне».
В итоге в поэме выводится на авансцену новое главное действующее лицо – назревающая революция. И её главный локомотив. И рельсы, и мосты под его железными колёсами.
«Я мост. Я под тобой хриплю, Россия.
По мне, тебя ломая и лепя,
Твой гений едет в Питер из Разлива,
Прикрыв мазутной кепку глыбу лба».
Не думаю, что «Казанский университет», или другая программная поэма Евгения Евтушенко «Братская ГЭС» будут в ближайшее время изучаться на уроках литературы в школах. И войдут вопросами в ЕГЭ. Хотя именно «Братская ГЭС» подарила нам ключевую формулу поэтического призвания: «Поэт в России – больше, чем поэт». Впрочем, тут же и заставила задуматься: «Насколько больше?» Насколько «согласовано» может быть это «больше»?
«Мне снился мир без немощных и жирных,
без долларов, червонцев и песет,
где нет границ, где нет правительств лживых,
ракет и дурно пахнущих газет».
Поэту такая перспектива только приснилось. Но, если поэт «больше, чем поэт», если переполнен гражданским чувством, то он вполне может эту перспективу начать претворять в жизнь. И – не всегда согласовав с начальством.
«Лишь тот настоящий Отечества сын,
кто, может быть, с долей безуминки,
но всё-таки был до конца гражданин
в гражданские сумерки».
Визит «обнинского инженера» не страшит Евгения Евтушенко. Он уже перед ним и перед своей совестью отчитался. Этого визита должны опасаться мы, хорошо или не очень усвоившие уроки ушедшего классика.
Книжный развал
"ШЕПОТЫ И КРИКИ МОЕЙ ЖИЗНИ" Ингмар Бергман
Если кто думает, что Ингмар Бергман – великий кинорежиссер, то сильно заблуждается. Бергман – не менее выдающийся писатель. Если бы в детстве он не увлекся театром и кино, то наверняка сегодня на наших книжных полках рядом с собраниями сочинений Достоевского, Сартра и Камю стояли бы пухлые тома Бергмана. Из пишущих режиссеров – Бергман, очевидно, самый книжный. У нас в равной степени талантливо две ипостаси – кино и литература – совмещал