Читать интересную книгу Искусство и жизнь - Уильям Моррис

И все это время то было искусство свободных людей. И независимо от того, существовало ли все еще в мире рабство (как и всегда, его было более чем достаточно), искусство не несло на себе его печати. Однако лишь изредка великие имена возвышались над толпой его творцов. Эти имена (и это было главным образом только в Италии) выступили на передний план уже тогда, когда достигли высшего расцвета те ветви искусства — в особенности архитектура, — которые были скорее плодом коллективной, нежели индивидуальной одаренности. Люди принимались искать вокруг себя нечто более удивительное и свежее, нежели дары постепенных и медленных изменений архитектуры и сопутствующих ей малых искусств.

Они нашли то, что искали, в славном творчестве живописцев, встретив его столь открытым восторгом и радостью, что это прямо-таки странно в наше время, когда роль искусства так незначительна.

Некоторое время все шло сверх всяких ожиданий. И хотя в Италии архитектура стала кое-что утрачивать из своего былого великолепия, все же это было едва заметно в ярких лучах славы, все более озарявших живопись и скульптуру. Между тем в искусстве Франции и Англии, медленнее достигавшем зрелости, перемены начались, однако, раньше, как свидетельствует скульптура великих французских соборов и прелестные рисунки и орнаменты английских рукописных книг. А фламандцы, которые никогда не обнаруживали особых дарований в искусстве архитектуры, в конце этого периода нашли свое подлинное призвание в живописи, выработав свежую и серьезную, внешне натуралистическую манеру, в которой цвет остается непревзойденным по чистоте и яркости.

Постепенно средневековое искусство взбиралось на вершину, хотя оно несомненно и несло в себе семена недуга, который должен был погубить его; то были грозные предвестники больших перемен, но тогда никто их не замечал. Слепота эта не удивительна, ибо еще несколько столетий искусство оставалось жизнеспособным и великолепным. Когда же наконец искусство было настигнуто смертью, люди не могли увидеть в ней ничего иного, кроме надежды на новую жизнь. В течение многих лет — целого столетия, возможно, до того как эта новая жизнь проявила себя, — людям, не обученным специально, становилось все труднее выражать в искусстве идеи более великие, чем прежние.

Не требуя абсолютного совершенства, которое было нормой для Древней Греции, люди начали искать усложненности подхода, о которой древние греки и не мечтали. Люди прониклись теперь надеждой воплотить исторические сцены и поэтические картины гораздо более обстоятельно, чем старались то сделать лучшие из их предшественников. И все же различие между художником и ремесленником (как нас прозвали) все еще оставалось недостаточно явным, хотя, несомненно, дело к тому шло. Это различие проявлялось скорее при сопоставлении произведений разных народов, чем отдельных мастеров. Я имею в виду, в частности, тот факт, что в XIII веке Англия по великолепию шла бок о бок с Италией, в середине же XV века Англия была дикой, а Италия — культурной. Перемены назревали. По той или иной случайности одно за другим совершались открытия древних памятников искусства и литературы; сама судьба будто спешила навстречу неосознанным стремлениям людей.

Вот тогда-то прекратились все колебания и как будто внезапно, при яркой вспышке славы произошло долгожданное Возрождение. Некогда, как я уже сказал, имена творцов прекрасных произведений исчезали в Лете, но от эпохи Возрождения до нас доходит больше имен, чем может запомнить человек с хорошей памятью, и среди них имена величайших мастеров, каких мир когда-либо знал или узнает. Удивительно ли, что люди переживали восторг, удивительно ли, что они были ослеплены гордыней, утратив представление о действительности? И все же повесть о них чрезвычайно печальна и родит сожаление. Это было время, когда, казалось, удалось одолеть пространство, разделяющее желание от его осуществления. Казалось, будто именно они первыми добрались до места, где сложены все сокровища мира — сокровища, которые никому до них не удавалось обнаружить. Казалось, они обрели все, тогда как их предки были всего лишены — да нет, даже и их отцы, кости которых еще не успели истлеть в могилах.

Люди Возрождения взирали на пройденные до них тысячелетия как на пустыню, в которой ничего не совершалось, а впереди им виделся вечный триумф. Мы, всерьез наученные ошибками других, можем в ином свете увидеть положение этих людей. Если с самого своего возникновения искусство всегда смотрело вперед, то теперь оно озиралось на прошлое; если некогда людей учили воспринимать через искусство то, что оно изображало, то теперь их учили относиться к искусству как к самоцели, и утрачивало смысл спрашивать, признают или нет его правдивость. Некогда цель искусства заключалась в том, чтобы видеть; теперь его цель сводилась только к тому, чтобы его видели. Некогда оно создавалось, чтобы его понимали и чтобы оно было всем полезно; теперь же непосвященные должны были покинуть его храм, и оскорбления, некогда наносимые рабовладельцами Греции и откупщиками Рима простому народу и всем людям, кроме немногих избранных, теперь стали изображаться в фантастически замаскированном виде, чтобы приукрасить победу безграничных надежд.

Разумеется, не все это случилось сразу, но все-таки случилось, и не столь уж много времени прошло, когда люди стали вновь вспоминать прошлое. В начале XVI века искусство Возрождения находилось в самом расцвете. Но прежде чем наступил XVII век, что же стало с его тщеславными надеждами? Из всей Италии в одной только Венеции сохранялось мало-мальски достойное искусство. Подпавший под влияние Италии север не получил от нее ничего, кроме возможности подражать ее безвкусной пышности, а искусство Англии спасла от полной гибели лишь традиция прежних времен, которая все еще не умирала в среде людей простых и, по правде говоря, ограниченных, но серьезных и искренних.

Я рассказал, как это произошло. Но в глубине всего этого — и на это я хочу обратить ваше сугубое внимание — было то, что деятели Ренессанса сознательно или бессознательно усиленно стремились отделить искусство от будничной жизни людей, и они осуществили это свое желание если и не полностью в свое собственное время, го все же достаточно быстро и уверенно. Я должен напомнить, хотя и я и лучшие, чем я, люди говорили об этом не однажды, что некогда каждый изготовлявший что-либо создавал не только полезный предмет, но и произведение искусства, тогда как теперь лишь немногие вещи могут лишь весьма робко претендовать на признание их художественными произведениями. Я прошу каждого из вас самым внимательным и серьезным образом обдумать это.

Но прежде всего, чтобы ни у кого из вас не осталось сомнений, мне хочется спросить: что же представляет собою громадная масса экспонатов, заполняющих наши музеи, если оставить в стороне произведения живописи и скульптуры? Не были ли они в прошлом обыкновенными предметами домашнего обихода? Конечно, некоторые могут смотреть на них просто как на диковинки, но и вас и меня совершенно разумно приучили относиться к ним как к бесценным сокровищам, которые могут многому нас научить. И все же, повторяю, в большинстве случаев — это обыкновенные предметы домашнего хозяйства, сделанные «простыми парнями», как их теперь называют, парнями необразованными, искренне считавшими, что солнце ходит вокруг земли, а Иерусалим находится как раз посередине мира.

Вспомните другие музеи, которые мы унаследовали, — наши деревенские церкви. Обратите внимание, что они насыщены искусством, и пусть слово «церковь» не сбивает вас с толку. Во времена подлинного искусства люди строили свои церкви точно в том же стиле, что и свои дома. Термин «церковное искусство» изобрели в последние тридцать лет. Я только что был в уединенной местности невдалеке от истоков судоходной Темзы, где в радиусе пяти миль ютится с полдесятка крохотных деревенских церквей и каждая из них — прекрасное художественное создание со своим индивидуальным обликом. Эти церкви — как вы бы сказали, — дело рук неотесанных деревенских парней, некогда живших по берегам Темзы, но ничто не сравнится с благородством их искусства. Если бы эти парни должны были проектировать и строить церкви в наше время (а за последние пятьдесят лет или около того они утратили прежние традиции строительства, хотя в их среде традиции удерживались долее, чем где-либо), то эти церкви мало отличались бы от обыкновенных небольших и незамысловатых сектантских часовен, которые можно видеть разбросанными по новым поселкам. Вот на что они похожи, а не на новые готические храмы, спроектированные архитектором. Чем внимательнее вы будете изучать археологию, тем отчетливее поймете, что я прав, что, действительно, доставшееся нам от прежних времен искусство создавалось очень непритязательными людьми. Но вы не сможете не увидеть, что работа их требовала ума и что работали они с наслаждением.