Читать интересную книгу Угловая палата - Анатолий Трофимов

— Я тут жила, хотела… — Решимость пропала, Юрате потянулась за своим документом. — Нет-нет, я сейчас уйду…

— Под-дождите, гражданка, — теряя учтивость, отстранился солдат. — То она хотела, то она — уйду… Товарищ капитан! — заставил он обернуться офицера, который, перегнувшись через перила, вытряхивал мокрую окопную пелерину. — Вот эта гражданка к нам зачем-то, а зачем — не пойму.

Капитан с притаенным любопытством посмотрел на Юрате и энергично показал на вход:

— Чего на крыльце-то, прошу!

В вестибюле он подал знак в сторону еще одной двери — по левую сторону освобожденного от ковров лестничного марша. Когда-то эта каморка принадлежала старенькому Адомасу — швейцару, поившему иногда Юрате и Веру чаем с мятой. В двери теперь было оконце с полочкой, зашторенное свежевыструганной дощечкой Капитан отомкнул ее своим ключом, бросил на стул набухшую накидку и только тогда уткнулся во взятую у солдата бумагу. Прочитал, показал на стул:

— Садитесь. Из эвакогоспиталя, значит? Козырев за чем-нибудь послал?

Капитан во все глаза смотрел на девушку. Стесненная этим взглядом, Юрате пролепетала:

— Нет, не Козырев, я сама. Я жила тут…

Капитан с острым интересом скосил голову.

— Родственница? Прямая наследница?

— Нет-нет, — отреклась от такой причастности Юрате. — В прислугах жила, думала может, что мое из одежды тут.

Лицо капитана подобрело, и он стал тянуть из Юрате слово за словом, явно наслаждаясь беседой.

— Дел-ла-а. — покачал головой. — Где же ваша комната?

Помещения для прислуги были во флигеле — за левым крылом здания. Прошли туда через двор, заставленный машинами, бричками, походными кухнями.

— Там теперь у нас связисты комендантского взвода, — объяснял по пути капитан. — Вещи должны сохраниться. Строго наказано.

Когда ступили в комнату — двухлетнее прибежище ее и Веры, — у Юрате перехватило дыхание. Даже улавливался, хотя и сдобренный солдатским присутствием, родной до боли запах девичьего жилья. Кровати — ее и Веры — там, где и стояли, только застелены трофейными немецкими одеялами, в изголовье — конусами туго набитые соломой подушки. Даже дешевенькие прикроватные коврики не сняты. В углу, где находилось зеркало, штабель катушек телефонного кабеля, рядом — грубо сколоченная подставка с выемками для автоматов. Древний и громоздкий платяной шкаф с бронзовой инкрустацией сдвинут к самому окну, на освободившейся площади — стол из неструганых досок, где трое солдат то ли завтракали, то ли обедали. При появлении офицера они проворно вскочили.

— Питайтесь, — махнул рукой капитан и уставил взор на распашные дверцы шкафа. В каждую створку было вбито по гвоздю, и на эти гвозди намотана проволочка.

— Все цело? — спросил капитан.

Солдат с узкой лычкой на погонах обиженно шевельнул губой:

— Куда оно денется.

— Смотрите у меня! — потряс офицер пальцем. — Если что, головы поотвинчиваю и свиньям выброшу.

Юрате робко улыбнулась, хотела сказать что-то, но не осмелилась.

— Что, строго? — ответно улыбнулся ей капитан и стал отматывать проволочку.

— Ваше? — распахнул дверцы.

Юрате шагнула ближе. Прежде всего она увидела лазурное, в белый горошек, платье Веры, потянулась к нему, нежно, будто саму Веру, обняла, прижала к лицу и расплакалась от нахлынувших чувств. Офицер поскреб переносицу, насупленно сказал солдатам:

— Забрали бы вы свои котелки, дорубали на свежем воздухе!

Ефрейтор понимающе отчеканил:

— Есть, товарищ капитан, дорубать на воздухе! Когда Юрате оттянула выдвижной ящик с бельем, капитан тоже направился к выходу.

— Пакуй, дорогуша, все, что нужно. Провожу потом.

Юрате в глубокой задумчивости перебирала слежавшуюся одежду. Неужели она когда-то носила? Короткая комбинация с тесным корсажем, девчоночьи панталончики с распустившимися кружевами… Вздохнула с огорчением и приятным сознанием, что подросла, стала совсем взрослой: боже, как вымахала! Осмотрела то и другое, успокоилась — ничего, годится для Машеньки. А вот это… Она развернула безрукавку с крупными петлями, осмотрела передник с кистями, ленты… Вспомнила прошлогоднее рождество, себя в этом национальном одеянии, подаренном женой Самониса Рудокаса, и стала торопливо отыскивать другие детали костюма.

* * *

Машенька еще не приходила. Юрате шаловливо порадовалась и заспешила переодеться. Страшно хотелось увидеть мило удивленную мордашку подруги. Заперев дверь на оборот ключа, Юрате прежде всего заплела волосы в толстую короткую косу и закрепила ее конец белым бантом. Перевоплощение доставляло ей огромное удовольствие. Тщательно расправив перед зеркалом складки, ленточки и кружева, она отомкнула дверь и села на стул возле кровати. Сидела распрямленной, взволнованной, временами мелькала мысль о несерьезности, никчемности затеянного. Юрате нещадно расправлялась с этой мыслью и вызывала другую: нет в том греха — хоть разок показаться Машеньке не в заношенной душегрее или халате с ржавыми лекарственными пятнами.

В дверь постучали Предупреждая о своем приходе, Машенька всегда стучит. Объясняет это: «Когда неожиданно, то и родимчик накликать можно». Юрате улыбнулась, представляя, как войдет сейчас Машенька и ойкнет ошеломленно. Но ойкнуть впору было самой Юрате. Вместе с Машенькой вошли замполит Пестов, начхоз Мингали Валиевич и ее назревающая тайная мука — Олег Павлович Козырев. Его-то она и увидела прежде всего. Юрате резко поднялась, вспыхнула, прикусила крепко стиснутый кулачок и замерла с настороженным взглядом. Ее замешательство было секундным. Отстранила от лица руку, величаво и с вызовом вскинула подбородок, затаила тело в дивном поставе: смотрите и не взыщите — какая уж есть…

— Нинди матур[14], — завороженно прошептал Мингали Валиевич.

Госпитальному начальству выдалась редкая возможность на деле убедиться, что человеческий глаз способен различать сотни чистых цветовых тонов и миллионы смешанных оттенков. Бледно-желтые волосы Юрате, забранные в косу, открывали теперь цветущую прелесть всего лица. Нежную шею облегает с красочным орнаментом отложной воротничок белоснежной кофты с пышными длинными рукавами, перехваченными подле кисти манжетой с узорной вышивкой, поверх кофты — темно-зеленая, неплотно застегивающаяся на груди безрукавка с витыми петлями. Изумительную гармонию желтых, коричневых, зеленых и красных клеток представляла собой юбка из кустарной ткани, спускающаяся до башмаков с причудливыми ремешками-застежками. И как очарователен этот обшитый бахромой передник с продольными полосками из голубых крестиков! Когда же Юрате в быстром и гордом движении подняла голову и по спине ее и плечам заструилось ниспадающее от круглой малиновой шапочки радужное многоцветие лент, потрясенный Олег Павлович не выдержал, крякнул с уважительным восторгом:

— Ос-леп-нуть можно.

Юрате придымила ресницами направленный на него взор, в беглой улыбке колыхнула уголки губ и задорно подумала: «Вам бы меня утром увидеть — перед зеркалом!» От этой мысли кровь ее — от пальцев ног до корней волос — враз вскипела стыдом. Стиснув лицо ладонями, она метнулась из комнаты. Машенька — следом: успокоить отчего-то расстроившуюся подругу. Но Юрате не нуждалась в утешении. Прислонившись спиной к стене, она стояла возле кухонной плиты и блаженно сияла в избытке шалой, буйно нахлынувшей радости. Машенька приткнулась к ее груди и незнамо отчего заплакала сама.

Приятно пораженные нечаемым контрастом всему, что их давно окружает, госпитальные начальники рассеянно осматривали жилище девчат и уклончиво помалкивали.

Олег Павлович, согнав улыбку и обращаясь к сопровождающим, спросил, набычившись:

— Как с игровой комнатой? Все еще копаетесь?

— Закончили, — ответил Пестов. — Газеты, журналы, шахматы… Еще кое-что.

— Посылки родным персонала?

— Отправлены, — ответил Валиев.

Невозможность зацепиться за что-то раздражила Козырева еще больше.

— Схожу проверю! — угрожающе произнес он и тут же подобрел, загрустил взглядом Поворачивая туда-сюда, он долго и раздумчиво оглядывал забытый на столе полуовальный костяной гребень. Потом повернулся к Пестову: — Иван Сергеевич, пошепчитесь с нашими дамами — о туфлях, чулочках, платьях… Что там еще для красоты? У кого нет, пошить надо. В городе модных портных до черта. Заплатим продуктами, что ли… Найдутся консервы, Мингали Валиевич? Найдутся, найдутся… Трофейные зажал небось на черный день. Не будет больше черных дней, пусть наши женщины хоть после смены наряжаются. Лучшая половина… да какая теперь половина — большая часть человечества! Пусть не забывают, что они — женщины, не отвыкают от этого. Недолго им осталось топать солдатскими сапожищами… Еще бы самодеятельность какую. Песни хором, пляски…