— Знаете, я хотел бы уехать на Юг… в Неукен, туда, где снега и тучи… и высокие горы… я хотел бы увидеть горы…
— Превосходно; я выхлопочу вам место в Комодоро; а теперь ступайте, мне надо за работу. Я скоро напишу вам… Ах, и не расставайтесь с вашей радостью, она действительно прекрасна.
И он крепко пожал мне руку. Я встал, споткнулся о стул и — вышел…
Перевод В. СимоноваКОЛДОВСКАЯ ЛЮБОВЬ
(Роман)
Твое бледное лицо легко загоралось румянцем от вина или от удовольствия. Если же при чтении этих строк его опалит стыдом, как жаром раскаленной печи, тем лучше для тебя. Нет порока страшнее, чем душевная пустота. Только то истинно, что понято до конца.
Оскар Уайльд «Тюремная исповедь (Do profundis)»[31]
Бальдер идет навстречу судьбе
ерекинутый через левую руку плащ, сверкающие ботинки, безупречно отглаженный костюм, узел галстука (деталь, совсем для него обычно неважная) геометрически строго по центру — все говорило о том, что Эстанислао Бальдер шел выполнять важную миссию. Миссия была, как видно, не из самых приятных, судя по тому, как он время от времени настороженно поглядывал по сторонам, неспешно шагая по широченной улице, мощенной диабазом, вдоль которой тянулись телеграфные столбы и ряды окон с соломенными шторами.
«Еще не поздно улизнуть», — подумалось ему вдруг, но он все так же нерешительно продолжал свой путь.
Бальдер был почти у цели, когда на него пахнуло гнилью от стоячей воды в канале Тигре, и вот он уже стоит перед домом с чугунной решеткой и садиком, в который выходит окно гостиной, прикрытое деревянными жалюзи с цепью. Над чахлым садом раскрыла свой кривой веер зеленая пальма; Бальдер остановился у калитки и пошарил по ней взглядом в надежде обнаружить звонок. Но обнаружил лишь два конца позеленевшего медного провода. «В этом доме живут безалаберные люди» подумал он и хлопнул в ладоши.
Его ждали. Тотчас же появилась молодая женщина — густо нарумяненные щеки и необычайно дерзкий взгляд — и, семеня короткими ногами, пошла навстречу гостю по мозаичным плиткам патио, меж вазонов с папоротниками и геранями. Подойдя к калитке, она протянула ему руку сквозь решетку, а другой отодвинула засов.
— Входите… — сказала она. — И не забудьте, что я вам советовала держаться спокойно.
— Не беспокойтесь, Зулема.
И Бальдер саркастически улыбнулся. Однако, вглядевшись, можно было заметить, что глаза его не улыбаются. С явным интересом рассматривал он все вокруг. Внезапно осознав, что в данных обстоятельствах улыбка его вряд ли уместна, он постарался согнать ее, но против воли на лице осталось что-то вроде злой усмешки. Он был рад, что молодая женщина шла впереди и теперь возилась с дверной ручкой, настолько разболтанной, что она никак не могла оттянуть язычок замка. Снова гость подумал: «Так и есть, в этом доме живут безалаберные люди. Звонка у входа нет, замки неисправны…»
Молодая женщина, склонясь над дверной ручкой, повторила:
— Держитесь спокойно, не нервничайте, будьте покладистым. У доньи Сусаны ужасный характер, но она добрая.
Дверь наконец открылась, и наш молодой человек вошел в гостиную, которая показалась ему бедно обставленной и мрачной.
Среди отсыревших с незапамятных времен стен гнездился сумрак. Когда глаза молодого человека привыкли к полутьме комнаты, освещенной лишь светом, падавшим из полуоткрытой двери, он различил пианино без инкрустации, напоминавшее какой-то странный катафалк. Над ним на стене виден был портрет, изображавший в три четверти внушительную голову седоусого старика в военном мундире, а сбоку, чуть пониже, — фотография барышни в строгом платье и с лицом обезьянки.
На другой стене, обитой скверными обоями, он обнаружил оловянное блюдо. Меблировку комнаты составляли три кресла с поблекшей позолотой и диван.
«Обстановка — как у людей небогатых, но с претензиями», — подумал Бальдер, кладя плащ и шляпу на диван. Тут он понял, что взгляд его снова стал насмешливым, и поспешил принять серьезный, задумчивый вид — вдруг за ним подсматривают? Повернув голову, опять увидел портрет подполковника и сказал себе: «Должно быть, энергичный был человек».
Кто-то завозился за дверью в соседнюю комнату, выскочила задвижка, с грохотом упав на пол, дверь резко распахнулась, и вошла дама лет пятидесяти, закутанная в фиолетовую шаль. Видимо, она была взволнована: лицо у нее раскраснелось, однако держалась она спокойно; седые волосы, коротко подстриженные сзади, гармонировали с решимостью и энергией, сверкавшими в ее глазах. Старческое увядание уже слегка коснулось нижней губы и немного выдвинутого подбородка, и это впечатление усиливалось двумя длинными морщинами, спускавшимися от висков к уголкам губ и ниже, к подбородку. Ее жесткий взгляд тотчас отыскал глаза Бальдера, но тот, прежде чем хозяйка дома успела сказать хоть слово, воскликнул:
— Вот так штука! Тут у вас все запоры сломаны!
Дама остановилась в двух шагах от молодого человека с видом оскорбленной примадонны, и Зулема, вошедшая вслед за ней, представила их друг другу:
— Инженер Бальдер, сеньора Сусана Лоайса.
Увидев, что хозяйка дома ограничилась поклоном, Бальдер спрятал руки в карманы и подумал: «Началась комедия».
Госпожа Лоайса устрашающе вопросила:
— Чему я обязана честью видеть вас, кабальеро?
Бальдер прежде всего подумал, что он не кабальеро и вовсе не претендует быть им. А еще его так и подмывало сообщить собеседнице, что слово «кабальеро» пробуждает в его памяти образ чистильщика ботинок, зазывающего прохожих с порога своей грязной будки; наконец он тряхнул головой, как бы преодолевая робость и готовясь встретить неумолимую судьбу лицом к лицу:
— Вам известно, сеньора, что я пришел просить вас разрешить мне поддерживать знакомство с вашей дочерью Ирене.
Сеньора даже вся вскинулась и прижала руки к груди:
— Но это ужасно! Просто ужасно! Как я могу разрешить моей дочери поддерживать знакомство с женатым человеком? Ведь вы женаты. Мне известно, что вы женаты.
Бальдер ответил простодушно:
— Сеньора… Согласитесь, что знакомство с женатым человеком — не самое страшное, что может случиться с молодой девушкой, — и перевел взгляд на свою приятельницу Зулему, как бы говоря: «Ну, вы довольны тем, как спокойно я держусь, по вашему совету?»
— Но это ужасно… ужасно…
Бальдер невозмутимо продолжал:
— Не вижу тут ничего ужасного. Впрочем, может, это и ужасно, но лишь до тех пор, пока не привыкнешь к этой мысли, а потом она такой ужасной и не кажется. Не говоря о том, что женатый человек может развестись. Разве не так?
Голос его звучал сладко и до невозможности вкрадчиво.
— Чтобы дочь подполковника Лоайсы вышла замуж за разведенного? Никогда… никогда… Мне легче видеть ее в гробу, — решительно и твердо заявила хозяйка дома, еще больше раскрасневшаяся.
И опять Бальдеру захотелось взять да и объяснить ей, что он пришел сюда не вести переговоры о своей вторичной женитьбе, а просить разрешения продолжать самое простое, невинное знакомство и что она подменяет один вопрос другим. В этот момент особа, которую госпожа Лоайса предпочитала «увидеть в гробу», но не замужем за разведенным, тихо вошла в комнату и, став у пианино, послала Бальдеру нежную улыбку.
Девушке было восемнадцать лет. В полутьме ее широкое лицо, резко очерченное тенями, походило на трагическую маску. Бальдер посмотрел на округлость ее бледных щек, которые он столько раз целовал, и почувствовал, как его насмешливость испаряется под горячими лучами карих, с зеленым оттенком глаз, придававших лицу ее сосредоточенное, кошачье выражение. Платье в коричневый горошек плотно обтягивало вполне развившуюся грудь, и донья Сусана, обернувшись к дочери, воскликнула:
— Вот она — негодница, которая обманывает свою мать!
На лбу у девушки пролегли три морщинки, словно три струны контрабаса, а ее мать взывала теперь к подруге дочери:
— Ах, Зулема… Зулема… Был бы жив подполковник Лоайса, он сумел бы навести порядок в этом доме! — И повторила: — Лучше мне увидеть ее в гробу, чем замужем за разведенным. Кстати… вы начали хлопотать о разводе?
— Нет еще, но собираюсь скоро начать, — и Бальдер умолк, восхищенно глядя на девушку, которая, облокотившись на крышку пианино, устремила на него проникновенный взгляд, взгляд женщины, знающей, каких радостей ждет от нее мужчина и чем он должен за них расплачиваться.