Читать интересную книгу Великая огнестрельная революция - Виталий Пенской

Характерной чертой наемных коронных армий конца XV – 1-й половины XVI в. было значительное преобладание конницы над пехотой. Очевидно, что здесь сыграли свою роль как некоторое отставание польского военного дела от процессов, имевших место в ведущих военных державах Западной Европы, так и специфика самого польского общества – заставить гордого шляхтича служить в пехоте было крайне сложно. Ливонский историк Р. Гейденштейн, описавший заключительную фазу Ливонской войны, писал, что Польша имела мало пехоты потому, что «…почти вся шляхта служила в коннице и пренебрегала пешей службой, которая представляла больше труда и меньше блеска (выделено нами. – П.В.)…»258. Не менее важную роль сыграла и наметившаяся тенденция смещения центра военных усилий Польши на юг и юго-восток, где конница в силу своей маневренности и подвижности должна была сыграть более значительную роль, нежели пехота.

Схожие процессы, хотя и несколько медленнее в силу определенного отставания от Польши в развитии, происходили и в Великом княжестве Литовском. Поворотным пунктом в истории наемного литовского войска стало правление великого князя Александра Казимировича, когда в Литве впервые появились в большом количестве наемные солдаты. Уже в 1493 г., готовясь к войне с Москвой, великий князь литовский Александр направил посольство к Яну Ольбрахту и поручил его главе пану Литоверу вступить в контакты с ротмистрами и для начала набрать 300 жолнеров. После того как началась очередная московско-литовская война, с 1501 г. Александр регулярно нанимал солдат в Польше, Моравии и Силезии для войны с Москвой. Так, в 1503 г. на службе великого литовского князя находилось 1163 всадника в 173 почтах, 5952 пехотинца и 237 «коней» в 38 пеших ротах и 11 артиллеристов. Его преемник Сигизмунд I, вступив в очередную войну с Москвой, нанял 5000 наемников и впоследствии продолжил эту практику и в мирное время. В итоге, отмечал белорусский исследователь Ю.М. Бохан, имея возможность на практике сравнить боеспособность наемных рот и шляхетской милиции, литовские власти пришли к выводу о неудовлетворительной боеспособности последней и стали уделять все большее и большее внимание развитию наемного контингента в своем войске. Как писал М.К. Любавский, «…жолнеров (Söldner) ценили не столько за количество, сколько за их качество, за то моральное действие, которое они оказывали в битвах своим искусством и стойкостью на остальное войско»259.

Отметим, что относительно небольшая численность наемных в своей основе польско-литовских армий начала XVI в. при грамотном их использовании отнюдь не была недостатком. Тому же гетману Тарновскому в 1531 г. под Обертыном хватило всего лишь 5,6 тыс. бойцов и 12 пушек для того, чтобы разгромить армию молдавского господаря Петра Рареша260, между тем 34 года назад экспедиция в Молдавию, предпринятая королем Яном Ольбрахтом против того же противника, потерпела сокрушительное поражение. Не последнюю роль в этом сыграла невысокая боеспособность шляхетской милиции. Как писал неизвестный летописец, описавший этот поход польского короля и поражение его армии, «…за то их (поляков. – П.В.) Господь Бог покарал, что были слишком своевольные войска, сами были беспечны и вред наносили большой, и гетманов своих не слушали (выделено нами. – П.В.)…»261. Так что можно с определенной уверенностью утверждать, что немногочисленность коронных наемных армий, обусловленная постоянной нехваткой денег на найм большего числа наемников, стимулировала дальнейшее развитие польского военного дела, стремление побеждать не числом, а умением. Коронные гетманы быстро пришли к выводу, что в этих условиях успех можно было ожидать только в том случае, если немногочисленные польские наемные хоругви и роты будут превосходить потенциального неприятеля в выучке, тактике и технической оснащенности. В итоге 1-я половина XVI в. стала в истории военного дела Польши временем постоянного поиска наилучшей формы организации вооруженных сил, их оснащения и приемов использования на поле боя. Поляки и литовцы, отмечал английский историк Р. Фрост, «с конца XV столетия продемонстрировали, что они способны успешно воспринять последние военные новинки из Западной Европы и приспособить их к требованиям войны на Востоке»262.

Действительно, на первый взгляд Польша и тем более Литва находились на обочине процесса развития западноевропейского военного дела, но это только на первый взгляд. Считая себя частью Европы, ее оплотом и бастионом на границе с Азией, польское общество интенсивно впитывало в себя европейские новшества, в том числе и в военной сфере. «Речь Посполитая не была страной, где делались изобретения, – отмечали современные польские историки, но она активно пользовалась всеми европейскими достижениями…»263. И высокая боеспособность наемных конных и пеших хоругвей и рот коронной армии была обусловлена, подчеркнем это еще раз, не в последнюю очередь тем, что ее солдаты и командный состав отличались высоким профессионализмом, а также постоянным совершенствованием технического уровня коронной армии, ее тактики и стратегии.

Процесс перенимания передового западноевропейского опыта военного строительства не представлял для польско-литовской военной верхушки серьезных проблем и осуществлялся по двум основным каналам. С одной стороны, новинки перенимались через общение с иностранными наемниками, которых во все возрастающем числе приглашали на службу Ягеллоны. Так, далеко не полные подсчеты показывают, что между 1506 и 1572 гг. на польско-литовской службе побывало около 11 тыс. немецких (главным образом пруссаков и ливонцев) наемников, не считая примерно 7 тыс. чехов и венгров. Только в 1557 г. коронная армия насчитывала в своих рядах 3 тыс. наемной пехоты и 2 тыс. всадников – все из Германии264. С другой стороны, многие польские и литовские магнаты и шляхтичи служили в рядах западноевропейских армий. Например, князь Михаил Глинский, перешедший на сторону московского государя Василия III, получил хорошее европейское образование, в том числе и военное, сражаясь в рядах армий Альберта Саксонского и императора Максимилиана I.

Освоение новой военной теории сопровождалось овладением и новыми технологиями и техническими новинками. Даже если Польша и отставала в военной сфере от передовых стран Западной Европы, то не намного – Тевтонский орден не позволял ей расслабиться. В полной мере это коснулось огнестрельного оружия. На вооружении орденского войска огнестрельное оружие впервые появилось в 1362 г.265. Спустя двадцать лет, в 1383 г., бомбарды появились на вооружении поляков и литовцев266, а уже в 1384 г. литовцы успешно применили артиллерию во время осады тевтонского замка Мариенвердер. В конце XIV в. тевтоны стали применять первые ручницы. Естественно, что и поляки не остались в стороне, обзаведясь аналогичным оружием у себя. Очевидно, что этот процесс был ускорен в результате знакомства поляков с техникой и тактикой гуситов, которые совершили в 1433 г. поход во владения Тевтонского ордена.

Правда, несовершенство первых образцов огнестрельного оружия и сама система комплектования коронной армии вплоть до середины XV в. в определенной степени тормозили внедрение огнестрельного оружия в повседневную практику. Польско-литовское дворянство, подобно западноевропейскому, долго предпочитало «благородное» «белое» оружие «грязному» и «подлому» огнестрельному. Однако по мере расширения использования наемных хоругвей и рот процесс внедрения огнестрельного ускорялся. Особенно хорошо это заметно было на примере эволюции состава вооружения наемных пехотных рот, состоявших преимущественно из простонародья – в пехотных ротах Тарновского в 1531 г. «плебейский элемент» оставлял 91 %267.Стрелки составляли основу роты, тогда как остальные виды пехоты лишь обеспечивали их действия в бою.

До самого конца XV в. на вооружении польско-литовских стрелков-пехотинцев численно преобладали арбалеты как более простое в обращении оружие, чем лук, и более совершенное, нежели первые образцы ручного огнестрельного оружия. Однако по мере совершенствования последнего начиная с первых же лет XVI в. арбалеты быстро вытесняются ручницами и аркебузами, о чем свидетельствуют данные следующей таблицы:

Таблица 7

Изменение соотношения разных видов пехоты в наемных ротах в конце XV – 1-й половине XVI в.268

Данные этой таблицы можно дополнить конкретными примерами. Так, в 1531 г. в сражении при Обертыне в 1531 г. в 10 пеших ротах пехотинцы, вооруженные рушницами, составили 73,3 %, павезьеры – 12,1 %, копейщики 12,3 % и прапорщики 1,8 %. И такой расклад сохранился и впоследствии. Например, в инструкции ротмистрам пеших рот, составленной в 1561 г., указывалось, что при наборе солдат ротмистр должен стремиться к тому, чтобы десятки в ротах были полноценными и на 6 пахолков с аркебузами-рушницами имелось 2 воина с копьями, 1 павезьер и 1 прапорщик (вооруженный, помимо всего прочего, копьем с прапорцем). Допускалось вооружение одного из копейщиков вместо копья ручными гранатами. Павезьер, кроме щита, должен был иметь меч, топор и в качестве защитного вооружения капелину, копейщик – меч, а вместо длинного копья – ощеп или алебарду и обязательно полный «копийничий» доспех269. То, что требования артикула выполнялись на практике, косвенно свидетельствует картина неизвестного художника «Битва под Оршей», датируемая 20-ми – началом 30-х гг. XVI в. Изображенные на ней стрелки гетмана К. Острожского построены в 4 шеренги, причем 1-я шеренга вооружена длинными пиками, за ними стоят павезьеры, а 3-я и 4-я шеренги были вооружены аркебузами. Примечательно, что все пехотинцы были защищены шлемами типа «салад», а первая шеренга – полным доспехом по типу швейцарских пикинеров первых шеренг баталии.