Он привык, что люди обижались, спорили с ним. А тут, что он ни говорил, все, видимо, доставляло удовольствие хозяевам. Он все-таки вяло похвалил Исаака Эмпедокловича и заявил, что уход этого достойного человека — тяжелая потеря.
— А, между прочим, все поговаривают, что нелады у вас дома.
— Да вы разве не слышали, мы вчера в загс ходили и отрасписались.
— Ну, это вы зря… Я привык правду-матку, извините… Вы такая пара…
И он долго расхваливал друг другу супругов, млеющих от удовольствия.
Видя, что ничто не действует, гость пустил свое последнее и верное испытанное средство.
— А что вы это как похудали? Кожа да кости прямо…
— Миленький, правда? — заликовал хозяин. — Вот спасибо-то. Доктор-то ведь у меня ожирение нашел. Немедленно худейте, говорит. Вот я и стараюсь. Значит, похудел? Ура!
Душескреб помолчал и, не допив чай, распрощался. Он был подавлен и смят. В дверях он по привычке опять что-то сказал насчет запоров и воров.
— А то там внизу какой-то тип ходит…
— Это караульщик, — сказала хозяйка.
Душескреб хлопнул дверью. Торжествующие супруги, захваленные и счастливые, осмотрели свою квартирку, такую расхваленную и уютную, и, как полагается в хорошем конце рассказа, поцеловались.
Рисунок Кукрыниксы
ШЕПТУН
Н. Катков
ЮМОРЕСКИ
1. Затмение
Матрена Индюшкина, маленькая худая женщина с колючим носиком и узкими острыми губами, увидела большую очередь и рысцой перебежала улицу, спеша к магазину.
— Чего привезли-то, милай? — спросила она у долговязого курносого парня в очках, стоявшего недалеко от двери, которую, судя по времени и устанавливавшемуся порядку в очереди, вот-вот должны были открыть.
— Трикотаж! — громко ответил парень и засмеялся, поглядев и на передних и на задних в очереди.
Некоторые подхватили его смех, другие заулыбались, разглядывая Матрену. Она тоже посмеялась:
— Люблю веселых! — И снова спросила у очкастого: — А чего из трикотажа, не знаешь?
— Все есть, заграничный!
Индюшкина заволновалась и знаком попросила парня наклониться.
— Пустишь впереди себя? — зашептала она ему в ухо. — Скажи: стояла, мол. А?
— Вставай, ладно.
— Я, граждане, занимала! — сказала Матрена, влезая в очередь. — Не подумайте…
Протестовать никто не стал.
Индюшкина слегка толкнула очкастого локтем:
— Чего купить-то хочешь?
— Я? — парень в очках снова засмеялся. — Мне много не надо!
Матрена серьезно посмотрела на него, задрав колючий носик, и мигнула. Парень склонился.
— Всего бери, — зашептала она. — Денег дам.
— Или торгуешь? — спросил парень.
Матрена нахмурилась.
— А самой, что ли, не надо? Эх, сколько надо-то!
— Вот и приходится, да? — Очкастый вытянул из-за отворота пальто клочок рубашки.
Индюшкина с подозрением покосилась на него, но, поймав смеющийся взгляд, успокоилась, весело сказала:
— А хоть бы и так. Тебе-то что? Ты мне не переплачивал. Ну, возьмешь?
— Ладно. Когда дойдем.
Матрена незаметно напирала на стоявшего впереди человека в сером клетчатом пальто, как будто очередь уже пускали, а он не спешил двигаться. Человек наконец почувствовал напор и обернулся. У него было узкое носатое лицо и маленькие черные глаза.
— Вперед хотите? — спросил он без улыбки.
— Я ничего. Жмут, — смущенно объяснила Матрена.
— А я говорю: вперед хотите?
Индюшкина поняла и обрадовалась:
— Ой, какие культурные люди! А как другие посмотрят?
Ей ответили:
— Становитесь.
— Одну можно. Ничего!
— Коне-е-чно.
— Вот спасибо! А то дите у меня дома ждет, — соврала Матрена.
Она поглядела на парня в очках и многозначительно спросила:
— Ладно?
Парень засмеялся.
— Раз обещал — сделаю!
Матрена пошла к двери.
Через несколько минут магазин открыли, и Индюшкина первой ринулась к прилавку, не замечая ничего, кроме продавщицы в белой вязаной кофточке.
— Фамилия? — спросила продавщица, держа наготове бланк.
— Это зачем еще? — грубо сказала Матрена, неприязненно глядя на полные крашеные губы продавщицы. — Трикотаж давай!
Девушка за прилавком взвела брови:
— Какой трикотаж?
В магазине грянул смех.
Красная, растерянная Матрена только теперь заметила, что все полки забиты книгами. Она взвизгнула и шарахнулась к двери.
Когда смех немного улегся, человек в клетчатом пальто, хранивший все время серьезность, сказал курносому парню, протиравшему очки:
— Петр, может, зря подшутили?
— Ничего не зря! — ответил парень. — Это же спекулянтка, я хорошо ее знаю.
А Матрена, выскочив из двери, прочитала на вывеске: «Подписные издания».
Магазин «Трикотаж» был рядом и, как всегда, никто не ломился в него.
2. Объяснение в любви
Андрей Ильич Миронов, пожилой человек с блестящими рожками залысин, сидел за столом рядом с Ией Петровной, молодой женщиной, у которой красиво сияли золотистые глаза. Эти глаза и сгубили Миронова, едва он выпил третью рюмку. Жена его уехала отдыхать к матери, и он, почувствовав себя одиноким, вдруг принялся настойчиво предлагать молодой соседке то сыр, то конфеты, то капусту, которую, как выяснилось, Ия Петровна очень любила. Миронов тут же сообщил ей, что в Древнем Риме капусту потребляли в сыром виде и считали, что она повышает бодрость духа. Затем Андрей Ильич пошутил:
— Между прочим, существует гипотеза: у людей, любящих капусту, отдаленными предками были зайцы.
Ия Петровна звонко рассмеялась. Миронова это окончательно сразило.
— У вас чудный смех, — сказал он, и ему стало грустно, ибо он влюбился и, подобно всем влюбленным, жаждал ответного чувства.
Когда гости начали расходиться, Миронов присоединился к ним, так как тоже был гостем, и навязался Ие Петровне в провожатые. Судя по всему, молодая женщина не догадывалась о его чувствах или делала вид, что ничего не понимает.
Миронов был мрачен и поэтому заговорил о непрочности человеческого бытия.
— Вы слышали о взрывах на солнце? — спросил он.
Ия Петровна изобразила на своем прелестном лице удивление, хотя читала о солнечных взрывах: отвлеченный разговор ее устраивал.
— Об этом писали газеты, и журналы, — сенсационно продолжал Миронов. — На солнце произошло два колоссальных взрыва. Ничего похожего до сих пор не наблюдалось. — Миронов говорил таким уверенным тоном, словно был ровесником солнца или постарше его лет на десять. — Еще один-два подобных взрыва, и светило погаснет. Человечество, со всеми его стремлениями, муками, радостями и, я бы сказал, колебаниями, погибнет. — После слова «колебаниями» Миронов устремил многозначительный взгляд на Ию Петровну.
— Но люди, вероятно, придумают какое-нибудь другое солнце! — возразила она, не замечая его красноречивого взгляда. — Ведь теперь есть атомная энергия.
— Ничего не придумают! — решительно отрубил Миронов. — Человечество беспомощно перед космическими катастрофами, поверьте мне.
— Значит, мы погибнем?
— Неизбежно! Мне жаль вас, Ия Петровна. Вы молодая, красивая. У вас чудесное имя: Ия! Оно звучит, как тонкая музыка…
— Ия — сокращенно, а полное имя — Продукция.
— Пусть Продукция, — сказал Миронов после некоторого замешательства. — Вам пойдет любое имя. Вы нравитесь мне!