брожение. Крестьяне бежали, вспыхивали бунты в обираемых городах, множилось количество «разбоев».
В такой обстановке подрастал государь. Свидетельств о его юных годах очень мало. Только изменник Курбский в своей «Истории о великом князе Московском» расписывал, будто он с детства любил мучить животных, «бессловесных крови проливати», потом начал «человеки роняти» с высокого крыльца, принялся с компанией буйных молодых людей «на конех ездити и всенародных человеков, мужей и жен бити и грабити, скачуще и бегающе всюду неблагочинне». А бояре поощряли такие забавы: «О, храбр будет сей Царь и мужествен!» [151] Но «История о великом князе Московском» заведомо создавалась как клеветнический памфлет и никак не может быть принята в качестве исторического источника. Фантазии Курбского легко опровергаются.
Начнем с того, что при подобном поведении Иван Васильевич ни коим образом не смог бы стяжать общую любовь простых людей, которой он пользовался всю жизнь, и именно с юного возраста. И если Курбский изливал свои пасквили постфактум, в эмиграции, то непосредственно в Москве в период малолетства государя бывали иностранцы, в том числе враждебные к России. Обнародовать известия о скандальных выходках они никак не преминули бы, но таких известий не оставил ни один из них.
Зато хорошо известно, что Иван Васильевич был очень набожным, не пропускал ни одной церковной службы [152], дружил со святым подвижником Василием Блаженным. А юродивый с лицами не считался, открыто обличал грехи. Но самый серьезный проступок, на который он указал Ивану Васильевичу, — тот отвлекся мыслями во время Литургии. Пели Херувимскую, «всякое отложи попечение», а он задумался о строительстве загородной резиденции в Воробьеве. Государь сознался в этом, покаялся, просил прощения у Блаженного [153].
Хорошо известно и другое. В последующие годы Иван Васильевич был одним из самых образованных людей своей эпохи. Это признают все без исключения историки, даже настроенные к нему враждебно [154, 155]. Он великолепно разбирался в богословии, целыми абзацами наизусть цитировал Священное Писание (по небольшим неточностям видно, что текст не переписывался, а диктовался царем по памяти). Он отлично знал труды отцов Церкви, постановления Вселенских Соборов, четко различал и квалифицировал ереси. Но знал и работы античных философов, греко-римскую мифологию, ссылался на различные мифологические персонажи — и всегда к месту. Был знатоком отечественной и зарубежной истории, в своих трудах приводил примеры из истории древнего Вавилона, Персии, Греции, Рима, Византии, даже вандальских и готских королевств. Он досконально изучил генеалогию европейских и азиатских властителей, освоил искусство риторики, поэзии, музыки, военное дело, имел солидный багаж знаний по математике, архитектуре, медицине…
Но кто же мог дать ему столь редкое для XVI в. образование? Ни одна придворная роспись не упоминает, что у великого князя вообще были какие-то учителя. Временщики подобными вопросами не озаботились. Вероятно, в воспитании подростка участвовала его бабушка Анна Глинская — урожденная сербская княжна Якшич. Впоследствии Иван Грозный никогда не забывал об этом родстве, щедро помогал Хиландарскому монастырю на Афоне, основанному его предком по бабушкиной линии, основателем Сербского государства святым Стефаном Неманей. Но человек, способный дать Ивану Васильевичу такие фундаментальные знания, рядом с ним был только один. Макарий.
Хотя с беспутным прожиганием жизни и буйными забавами это совершенно не согласуется. Чтобы получить столь солидное образование, требовались годы кропотливой учебы. И увлеченной! Не урывками, между скачками по базарам. Есть и документальное доказательство, что подрастающий Иван Васильевич действительно корпел над книгами. В Москве перед Макарием открылись куда более широкие возможности, чем в Новгороде. Он принялся собирать рукописи по разным городам и монастырям, создавать еще более полный, Успенский свод Великих Миней, где были «все святые книги собраны и написаны, которые в Русской земле обретаются». Но такая работа еще шла, а в Новгороде была заказана копия Софийского свода, и заказчиком являлся юный государь [154].
А Шуйские, считая Макария безопасным для себя, серьезно ошиблись. Он не стал, как предшественники, искать союзников и организовывать оппозицию. Он избрал другой путь. Начал готовить из Ивана Васильевича настоящего православного государя. Но таким занятиям временщики не препятствовали. Не видели для себя угрозы в том, что великий князь просиживает за книгами. Наоборот, не путается под ногами, не мешает им править по своему разумению. Между прочим, Курбский и его последователь Карамзин не заметили, что в своей клевете допустили вопиющее противоречие. Живописуя неприглядное времяпровождение государя, они одновременно восхищались «одним из любимцев Иоанновых, Алексеем Федоровичем Адашевым, прекрасным молодым человеком, коего описывают земным Ангелом: имея нежную, чистую душу, нравы благие, разум приятный, он искал Иоанновой милости не для своих личных выгод, а для пользы отечества» [156].
О нем сохранились и летописные свидетельства: «А житие его было: всегда пост и молитва безпрестани, по одной просвире ел в день» [157]. Курбский описывал, что он «десят имел прокаженных в дому своем, тайне питающе и обмывающе их, многожды сам руками своими гной им отирающа» [158]. Адашев появился рядом с государем как раз в это время, в 1541–1542 гг. Мы уже упоминали его. Вместе со своим отцом он ездил для переговоров к турецкому султану. Ничего путного не добились и наград не удостоились. По возвращении Федор Адашев получил более чем скромный пост, «товарищем» к писцу Дашкову. А его сына Алексея кто-то помог пристроить ко двору великого князя — на одну из самых низших должностей «батожника».
Но он был из «худородных» дворян, и даже на такое назначение требовалась серьезная протекция. Чья именно, осталось неизвестным. Впоследствии Иван Грозный писал, что не знает, «каким обычаем… собака Алексей Адашов» попал ко двору [159]. Однако с нижней придворной ступенечки он очень быстро вошел в доверие и ближнее окружение великого князя. Вот и сопоставим, мог ли скромный и «ангельский» молодой человек выдвинуться в буйной компании, стать любимцем повесы? Зато для того, чтобы приблизиться к глубоко верующему и благочестивому государю, требовалось создавать именно такой имидж — подвижнический, бескорыстный, чистый.
Впрочем, еще раз следует подчеркнуть некоторые особенности. Если устройство «худородного» Адашева ко двору не могло произойти случайным образом, то его возвышение и приближение к государю — тем более. Потому что Шуйские бдительно следили за окружением Ивана Васильевича и любые посторонние влияния на него пресекали самым жестким образом. Так, в 1543 г. великому князю сумел понравиться Федор Воронцов. Государь его «любил и жаловал», приказал свободно допускать к себе. Шуйские стазу озаботились, расценили их дружбу как угрозу.
Воронцова предупредили, он не послушался. Но 9 сентября 1543 г. Иван Васильевич с митрополитом и несколькими боярами сидели за обедом, и вдруг толпой явились Шуйские и их сторонники