Только что меня почтил визитом мистер Хитклиф. С неделю, тому назад он прислал мне пару куропаток — последних в сезоне. Мерзавец! Он не совсем неповинен в моей болезни; и меня так и подмывало сказать ему это. Но, увы! как мог бы я оскорбить человека, который был столь милосерден, что просидел у моей кровати добрый час — и при этом не говорил о пилюлях и микстурах, пластырях и пиявках? Сейчас мне полегчало. Читать я еще не могу — слишком слаб, но, пожалуй, мне приятно было бы чем-нибудь поразвлечься. Не по звать ли миссис Дин, чтоб она закончила свой рассказ? Я могу восстановить в памяти его главные перипетии вплоть до той поры, когда она переехала сюда.
Да, я помню: герой сбежал, и о нем три года не было вестей, а героиня вышла замуж! Позвоню! Добрая женщина будет рада убедиться, что я в состоянии весело разговаривать. Миссис Дин пришла.
— Еще двадцать минут до приема лекарства, сэр, — начала она.
— Ну его совсем! — ответил я. — Мне хотелось бы, знаете…
— Доктор говорит, что порошки вам пора бросить.
— С радостью брошу! Но дайте мне досказать. Подойдите и сядьте. И держите руки подальше от этой печальной фаланги пузырьков. Достаньте из кармана ваше вязанье. Вот и хорошо… а теперь продолжайте историю мистера Хитклифа — с вашего переезда и до нынешнего дня. Он получил образование на континенте и вернулся джентльменом? Или попал стипендиатом в колледж, или сбежал в Америку и там стяжал почет, высасывая кровь из жил своей новой родины? Или составил капитал куда быстрее на больших дорогах Англии?
— Возможно, что он перепробовал понемногу все эти поприща, мистер Локвуд; но я не могу поручиться ни за одно из них. Я уже сказала вам, что не знаю, как он нажил деньги; неизвестно мне также, каким образом он выбился из дикарского невежества, на которое его обрекли. Но с вашего разрешения я буду продолжать, как умею, если вы полагаете, что мой рассказ позабавит вас и не утомит. Вам лучше сегодня?
— Гораздо лучше.
— Добрая новость. Итак, я переехала с мисс Кэтрин в Скворцы, и к моему приятному разочарованию, она вела себя несравненно лучше, чем я ожидала. Она, казалось, сверх всякой меры полюбила мистера Линтона и даже к его сестре относилась с большою нежностью. Правда, муж и золовка были к ней бесконечно внимательны. Так что не репейник склонился к жимолости, а жимолость обвилась вокруг репейника. Тут не было взаимных уступок, она стояла, не сгибаясь, и те уступали; а разве будет кто злобным и раздражительным, если не встречает ни противодействия, ни холодности? Я замечала, что мистером Эдгаром владеет не преодолимый страх, как бы кто не вывел его жену из равновесия. От нее он это скрывал, но когда услышит, бывало, что я ей резко ответила, или увидит, что кто другой из слуг насупился при каком-нибудь властном ее распоряжении, он тут же хмуро сдвинет брови, выказывая тревогу, хотя никогда не хмурился, если дело касалось его самого. Он не раз строго мне выговаривал за мою строптивость; для него, уверял он, хуже ножа видеть, что его жену раздражают. Чтоб не огорчать доброго господина, я научилась умерять свою обидчивость; и с полгода порох лежал безобидный, как песок, — к нему не подносили огня, он и не взрывался. На Кэтрин находила временами полоса угрюмой молчаливости, и муж тоже становился тогда молчалив, пугаясь этих приступов и приписывая их переменам в ее душевном складе, произведенным опасной болезнью, потому что раньше он никогда не наблюдал у нее угнетенного состояния духа. А когда солнце, бывало, выглянет вновь, тут просияет и он. Я, мне думается, могу с уверенностью сказать, что им поистине выпало на долю большое и все возраставшее счастье.
Оно кончилось. В самом деле, рано или поздно мы непременно вспомним о себе; но только кроткий и великодушный любит самого себя с большим правом, чем властный. Их счастье кончилось, когда обстоятельства заставили каждого почувствовать, что его интересы для другого не самое главное. Как-то в теплый сентябрьский вечер я шла домой из сада с тяжелой корзиной собранных мною яблок. Уже стемнело, и месяц глядел из-за высокого забора, и смутные тени таились в углах за бесчисленными выступами здания. Я поставила ношу на ступеньку крыльца перед кухонной дверью и остановилась передохнуть и еще немного подышать теплым и сладким воздухом; стоя спиной к дверям, я загляделась на луну, когда вдруг позади раздался голос:
— Нелли, ты?
Голос был низкий и с иноземным акцентом; но в том, как было названо мое имя, прозвучало для меня что-то знакомое. Я оглянулась, чтоб узнать, кто говорит; оглянулась с опаской — потому что дверь была заперта, а на дорожке не видно было никого. Что-то задвигалось под навесом крыльца, и, подступив ближе, я различила высокого человека в темной одежде, темнолицего и темноволосого. Он прислонился боком к двери и держал руку на щеколде, точно собирался войти. «Кто бы это мог быть? — подумала я, — мистер Эрншо? Нет! Голос совсем другой».
— Я жду здесь целый час, — снова начал пришелец, а я все гляжу в недоумении. — И все это время кругом было тихо, как в могиле. Я не посмел войти. Ты меня не узнаешь? Вглядись, я не чужой?
Луч скользнул по его лицу: щеки были изжелта-бледны и наполовину заросли черными бакенбардами; брови угрюмо насуплены, запавшие глаза глядели странно. Я узнала глаза.
— Как! — вскричала я, не зная, уж не должна ли я считать его выходцем с того света, и в испуге загородилась ладонями. — Как! Ты вернулся? Это взаправду ты? Взаправду?
— Да. Хитклиф, — ответил он, переводя взгляд с меня на окна, в которых отражалось двадцать мерцающих лун, но ни единого отсвета изнутри — Они дома? Где она? Или ты не рада, Нелли? Почему ты так расстроилась? Она здесь? Говори! Я хочу ей сказать два слова — твоей госпоже. Ступай и доложи, что ее хочет видеть один человек из Гиммертона.
— Как она это примет? — вскричала я. — Что станется с нею! И меня-то неожиданность ошеломила — ее же сведет с ума! А вы и вправду Хитклиф! Но как изменились! Нет, это непостижимо. Вы служили в армии?
— Ступай и передай, что я велел, — перебил