Если его величество узнает что Рифер сбежал, исчез, уверена, мигом от нас избавится, обвинив в преступлениях брата и прапрабабки. А обширные земли, рудники Ноэро достанутся какому-нибудь другому знатному роду паровиков, от которого империи будет прок.
Вечером, наверное, в сотый раз перечитав послание, я сожгла его. Пока Бриан корпел над учебниками, сидела в другом конце комнаты и смотрела, как пламя свечи пожирает бумагу, превращая ее в невесомые хлопья пепла.
Точно такие же сейчас заполнили мое сердце.
— Лягу сегодня пораньше. Устал… я.
— Я еще немного позанимаюсь и тоже буду ложиться, — ответил Торнвил, не оборачиваясь, и перевернул страницу.
Наверное, духи сжалились надо мной, потому что уснула быстро. Стоило отвернуться к стене и накрыться одеялом, как провалилась в глубокий сон.
Из которого меня вырвал страшный, жуткий вой.
В нем было столько отчаянья и боли, что я, спросонья не понимая, что происходит, слетела с кровати и, упав на колени перед постелью соседа, стала тормошить его.
— Бриан, проснись! Бриан!!!
Парень распахнул глаза и только тут я поняла, что на мне нет иллюзии, и чары не искажают мой голос. Торнвил это тоже… понял. Резко сел на постели и замер, на сводя с меня ошеломленного взгляда.
А потом сдавленно прошептал:
— Лайра?
ГЛАВА 16
Тишина в комнате стояла такая, что казалась почти осязаемой. Я смотрела в глаза кадета и лихорадочно искала слова объяснения, но не находила. Волнение, страх, досада, что так глупо себя раскрыла, застряли в горле, не давая голосу прорваться наружу.
— Я… — Это единственное, что сумела из себя выдавить, и снова замолчала, под полным изумления и недоверия взглядом парня.
— Ты иллюзор, — наконец проговорил он, продолжая пялиться на меня с таким видом, словно я была трехглавой гидрой.
Молча кивнула в ответ.
— И не отреклась в свое время от силы.
Еще один кивок. Я покаянно опустила голову, вдруг почувствовав себя какой-то преступницей.
Наверное, в глазах Бриана я таковой и была: ведьмой, поправшей один из основополагающих законов Эргандара. Сумасшедшей, осмелившейся пойти против воли императора.
— И ты пришла в Кальдерок вместо брата, — закончил двигаться по пути разгадки Торнвил, и к изумлению в его взгляде прибавилось осуждение.
Честно признаться, так стыдно мне еще никогда не было.
— Я… я испугалась. За честь семьи, за наше будущее. — Слова давались непросто, но нужно было что-то говорить. Пытаться хоть как-то объяснить свой отчаянный порыв.
— Но как ты себе это представляешь? Думаешь, сможешь учиться вместо него? Это же… Это безумие!
Я горько усмехнулась:
— Когда шла сюда, была уверена, что брат скоро объявится. Нагуляется, спохватится и бросится в Кальдерок. А потом узнала о его прощальном письме, но уходить из академии уже было поздно. Да я и не знала как. Все закрутилось, и меня затянуло в водоворот событий.
В комнату вернулась тишина, мрачная и давящая. Я все ждала, что Торнвил сорвется с места и помчится рассказывать о девице, нагло втершейся к нему в доверие, но он продолжал сидеть на постели: взлохмаченный, сбитый с толку, растерянный.
— И что ты теперь собираешься делать? Зная, что Риф не вернется.
Пожала плечами, неуверенно ответила:
— Постараюсь дожить до пятницы, когда можно будет уйти из академии, а дальше… Если ты, конечно, раньше не раскроешь меня перед преподавателями.
Торнвил нахмурился и, наверное, впервые в жизни в мягких чертах его лица появились резкость и упрямство, сделав его чуть больше похожим на мужчину и чуть меньше на красивого, золотоволосого парня.
— Не раскрою. Не подумай, я считаю и продолжу считать, что ты поступила неразумно. Не сейчас, а тогда. Когда не отреклась от дара. Теперь же тобой двигало желание защитить семью, и это я могу понять.
— Спасибо, — растроганно прошептала я и опустила взгляд, ощутив слезы в глазах.
— Тебе действительно будет лучше дотерпеть до пятницы и уйти, — с самым серьезным видом проговорил кадет. — Пусть лучше имя Ноэро покроется позором, чем ты лишишься жизни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
С его словами было сложно поспорить. Мне действительно здесь не место. Два дня мне просто фантастически везло, но сколько продлится это везение? Рано или поздно я себя выдам, тем более что учиться и поддерживать иллюзию невыносимо сложно.
Словно заглянув в мои мысли, Бриан сказал со слабой улыбкой:
— Жаль, что столь могущественный дар достался девочке. То, как ты удерживала иллюзию, особенно во время тренировок, просто поразительно!
— Сочту за комплимент, хоть и сомнительный, — буркнула я, немного задетая его словами. Теми, что про девчонку.
Бриан это понял и поспешил извиниться:
— Я не то имел в виду. Ты очень талантлива, Лайра. И при других обстоятельствах я был бы рад быть с тобой в одном отряде.
Мы обменялись улыбками и грустными взглядами, а потом кадет поинтересовался:
— Как тебе удалось попасть в академию без метки?
— Чистое везение. Я так до сих пор и не узнала, что она из себя представляет.
Закатав рукав рубахи, Бриан продемонстрировал мне запястье, на котором, стоило коснуться кожи, обозначилась серебристая вязь: несколько нахлестывающихся друг на друга символов древнего адарийского языка, который испокон веков в своих заклинаниях использовали чаровики.
— Еще один повод для тебя исчезнуть.
Тяжело вздохнув, кивнула и поднялась на ноги, собираясь перебраться к себе на кровать. Уснуть теперь вряд ли усну, но это не повод не давать соседу спать. Поднимаясь, уперлась в постель ладонью и поморщилась от боли, прорезавшей руку.
Бриан это заметил, спросил встревоженно:
— Что случилось?
Я показала ему обожженные ладони, которые теперь выглядели еще хуже, чем раньше: вся кожа покрылась волдырями.
— Боюсь идти к животворцам, чтобы себя не выдать, — объяснила и тут же поспешила добавить: — Но ничего, скоро пройдет.
— Ну да! — мрачно хмыкнул Торнвил. — Извини, Лайра, но твоя стойкость граничит с глупостью.
С этими словами, тоже для меня не самыми приятными, он поднялся. В два шага оказавшись возле стола, зажег свечу и, пока я пыталась понять, что он собрался делать, поднес руку к огню.
— Ты что творишь?!
Кадет поморщился от боли, но не ответил. И руку не отнял, продолжал стойко держать над жадно вонзившимся в кожу пламенем.
— Бриан!
— Скоро вернусь. — Перестав над собой издеваться, он как был в пижаме, так в ней и вышел.
Отсутствовал минут двадцать, а я не знала, что и думать. Ходила из угла в угол, нервно кусая губы. Не пошел же, в самом деле, раскрывать меня перед ректором? Но тогда зачем жег себе руку?
Вернулся Торнвил с перебинтованной ладонью и такой довольный, будто ему на грудь понавешали с десяток медалей.
— Вот, — сказал, протягивая мне баночку с желтоватой мазью. — Должно быстро помочь. По крайней мере, боль точно сразу пройдет. Проверено на себе.
Скинув обувь, кадет забрался под одеяло, а я, не теряя времени, раскрыла заветную баночку и стала обрабатывать ожоги, чувствуя, как жжение притупляется.
А мне хочется улыбаться.
Несмотря на пессимистические прогнозы, что остаток ночи буду мучиться бессонницей, уснула я быстро и до самого утра спала как убитая, а, проснувшись, почувствовала себя на удивление бодрой.
Сил было столько, что на иллюзию ушла от силы минута. Пока Бриан умывался, а Эшвар, расхаживая по комнате, предавался своему любимому занятию — читал мне нотации, я успела одеться и обработать ладони чудо-средством.
— Плохо, деточка, очень плохо. Раз знает он, значит, в скором времени узнает и его курица.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Курица? — переспросила я недоуменно.
— А то ты не понимаешь, о ком я! — окрысился цып, при этом недовольно напыжившись.
— Полагаю, что о Санае. — Я не сумела сдержать улыбку, что вызвало в фамильяре очередной шквал недовольства.
— Больше куриц я здесь не вижу. И тебе, деточка, не улыбаться надо, а молиться духам, чтобы эта… эта… нехорошая птица(!) тебя… нас(!) не раскрыла!