Читать интересную книгу Том 7. Это было - Иван Шмелев

– Погоди, узнаем.

Другой отошел покорно.

– К Сшибку? – спросил высокий. – Идешь… к Сшибку?

– Голод погнал… за хлебом…

– Хлеб с ним, собака, делишь?.. – прыгнул к нему татарин, взмахнув кинжалом.

Безрукий метнулся по-собачьи, упал и завыл от страха. Панама его свалилась.

– Падаль! – пнул татарин ногой и поднял камень.

– Постой, узнаем! – опять удержал высокий. Безрукий и не видал, что было.

Когда затихло, он поднял голову от земли, нашел и надел панаму. Страшное прошло мимо. Татары сидели у костра, курили. Шипело на углях мясо, дымок курился…

Безрукий потер глаза, – все то же: камень, татары, мясо…

Крепкие были парни. Высокий, с красивым лицом татарина генуэзской крови, – знал различать Безрукий, – загоревший до черного блеска меди, вертел над углями шомпол с кусками мяса. Через всю его щеку и по шее тянулся кровавый шрам, присыпанный чем-то серым, – порохом ли, золою. На нем была синяя куртка под безрукавкой, синие штаны в обтяжку, щеголеватые сапоги желтой кожи, с хлыстом за голенищем, и барашковая шапочка джигита. На руке, в которой он держал шомпол, сиял широкий золотой перстень, с бирюзой в голубиное яичко.

Этот широкий перстень напомнил что-то, и лицо татарина показалось Безрукому знакомым. Но где он его видел – не мог припомнить. А где-то видел?..

Другой, кряжистый, широкоплечий, был настоящий монгол, скуластый и косоглазый, с размятым, ноздрястым носом. Лохматая папаха, серого барана, задвинутая за выбритое темя, лихо сидела на затылке. На нем были нанковые штаны, зеленая, солдатская, рубаха, подтянутая уздечкой, в серебряном наборе, обмотки и горские постолы из сыромятной кожи. Он сидел, привалившись к камню, и все пожимал и гладил подвязанную руку: должно быть, сильно она у него болела.

Безрукий понял, с какими людьми столкнулся.

– Поранились, напоролись где-то…

Из-под куста, за камнем, выглядывали чьи-то ноги, босые, в раскрученных обмотках, и ерзали, как от боли. Слышалось, – будто стонет? Безрукий увидал ерзавшие ноги, ясно услыхал стоны и понял, что это ихний, – больной или раненый товарищ.

«Бандиты, – подумал он, – берегутся чего-то в балке». Татары сидели молча. Шипело на углях мясо. От острого его духа больше томила жажда.

– Попить бы… – с трудом выговорил Безрукий и сделал горлом, как будто его душило.

– В море поди попей… – сказал скуластый, ощерив зубы, и поглядел по-волчьи.

Татарин с перстнем тоже показал зубы, усмехнулся, достал из куста бутылку, налил вина в жестяную кружку – и неторопливо выпил.

– Поднес бы, да самим мало! – подмигнул татарин – и кого-то опять напомнил. – Много ты вина попил, знаю…

«Татарин, а вино дует!» – подумал завистливо Безрукий и поглядел на татарина с мольбою.

– Братцы…

Татарин блеснул зубами, налил еще и понес за камень. Ноги быстро заерзали, словно от жгучей боли, и послышалось, как глотает.

Ноздри Безрукого зашевелились, глотку его схватило спазмой, и он опять сделал горлом.

Татарин вернулся из-за камня, взглянул с усмешкой, налил еще – и протянул монголу. Тот пригубил и выплеснул за камень.

– Попить, братцы… – робко сказал Безрукий и приложил руку к сердцу, как делают татары, но татарин не захотел слушать.

– Что, Рыжая Обезьяна… – сказал он злобно, – все еще по горам гуляешь? с приятелем-то все дружишь?..

От его голоса у Безрукого зашлось сердце. Он понял, что татарин его знает; но кто он такой, – так и не мог вспомнить.

– Что у тебя в мешке? какие несешь подарки? Друзьями были! Молчи, знаю!..

– Никак нет… не были друзьями… – робея, сказал Безрукий. – Грабил он меня только… Спросите кого угодно, горе злое к нему погнало… голод…

– За хлебом к нему идешь?

– За хлебом…

– А хлеб он сеял?!.

Безрукий смолчал; не понял: к чему это спрашивает татарин?

– Ты отвечай!.. Хлеб он… се-ял?!.

– Да нет… запасцы у него, сказывали, были…

– Ты все знаешь… А знаешь, дорого ему хлеб-то достается? чем он за него платит?.. – через зубы сказал татарин. – Должно быть, дорого! Золотом за пшеницу получает… Не знаешь?

– Не знаю.

Татары засмеялись, и от этого смеха Безрукому стало жутко. Он отмахнулся головой, – да верно ли все, что видит? – в испуге вспомнил, что там его ждут, у моря, поднялся и попросил робко:

– Дозвольте идти… братцы… Дети! с голоду погибают!..

– Нет, уж ты посиди немножко, потолкуем… еще обедать будем… – мотнул татарин на шомпол с мясом. – Пришел в гости – садись к обеду! Так бывало.

– Братцы… – начал было Безрукий – и поперхнулся спазмой.

– Погоди, все будет. А ты как же… с пустым мешком да к нему за хлебом? С пустыми руками только к друзьям ходят. Как же, не друзья вы? Или золото несешь, в мешке-то?.. Покажи, посмотрим… Ну?!. – поднял татарин шомпол.

– Вот… последнее ему несу… – сказал, застыдясь, Безрукий и вытряхнул из мешка паяльник.

– Мо-ло-ток!.. – крикнул джигит монголу.

И оба засмеялись.

– Паяльник… – сказал Безрукий, – орудие для хозяйства. Нет у меня ничего больше, все проели…

Он сунул в мешок паяльник и заплакал. Высокий татарин усмехнулся:

– В голову молотком бить хочешь? Бей собаку!..

– Он и сам собака! – крикнул монгол. – На одну падаль ходят… Чего с ним думать?!

– А погоди, узнаем… Рыжий хорошо придумал, – в голову бить хочет! А знаешь, где золото он хоронит? Друг все говорит другу… А? не знаешь?..

– Разве у него узнаешь… – сказал Безрукий, стараясь свести разговор на шутку, но у него не вышло: губы разъехались, и он захныкал.

– Ревешь, баба? А хлеб когда делили… небось, смеялся?.. Ничего не знаешь? И золота сколько у него – не знаешь? На нас хватит? Опять не знаешь!.. А ты спроси-ка? Или и тебе не скажет?..

– Он нипочем не скажет… Да я с ним разве?

– Я тебе дам совет. Говорить не станет, – немножко его за горло… Можешь?

Татары засмеялись.

– С ним мне трудно, с одной рукой… – сказал, подлаживаясь, Безрукий, и у него захрипело в глотке. – Попить дозвольте… братцы… голова мутится…

Татары не слыхали.

– Трудно! С молотком не трудно.

– Сами, небось, слыхали, какой, рука сухая…

– А ты – молотком в затылок! да постукай! Скажет, собака, где у него зарыто!..

– У него, говорил… дочки все золото забрали… за море укатили…

– Дочки? В него, золото тоже любят… Небось, плачет? – засмеялся высокий, мигнул монголу. – А ты вот как… ты язык ему потяни, клещами!.. Ска-жет. А не скажет… – гвоздь загони в коленку, вот в это место… – показал татарин, – да не сразу! Скажет!! Вот мы к нему скоро побываем… Так ты к нему… за пшеницей?

– Хоть ячменьку бы… Братцы!..

– Проси пшеницы, у него пшеницы много. Сколько ему на Перевале уродилось… собирал мешками! Сыпать некуда стало-в камни валит! Как же ему с приятелем не поделиться?

Взглянул татарин, – и у Безрукого упало сердце.

– Никакой я ему приятель… кро-шки никогда так не дал! Голод к нему погнал… Не даст – подыхать придется…

– Подохнешь раньше! – сказал монгол. Не понял его Безрукий.

– Детей жалко… всю душу истомили…

Свет заволокло мутью, откачнуло, и Безрукому показалось, – дрогнула, будто, бурая кручь оврага и пошла на него стеною, а с неба скатилось солнце. Он вскрикнул и поднял руку – укрыться, что ли. Было это – одно мгновенье. Огненным шаром, швыряя пламя, солнце вскочило в небо, легло на рога граба; стала на место стена оврага. Синело дымком у камня. Каких-то двое, сидели в шапках…

Смотрел – и не понимал Безрукий: сон ли, явь ли?

Татары пошептались. Монгол кривился, поглаживая руку, – не соглашался с чем-то, махал кинжалом.

– После. Есть будем… – сказал высокий, снимая с углей шомпол.

Что-то соображая, он оглянул по гребню и тихо сказал монголу:

– Проводишь его из балки… после. А то… не найдет дороги.

И лицо его стало жестким.

Безрукий и не слыхал, что было. Валила его слабость, томила жажда. Он прилег на горячей гальке, глядел на огонь дремотно. Казалось ему, что он в дороге: яркие звезды в небе, хлещутся кипарисы в свисте, валит его с ног ветром; темные стоят горы, тянет от них горелым салом…

– Собака!.. Собака идет по следу!.. Надо! – крикнул монгол, споря опять о чем-то.

Безрукий от крика вздрогнул, открыл глаза, увидал – над костром струится, услыхал мясо, – узнал Ай-Балку. Солнце лежало на самом гребне, плющилось в рогах граба. Чернела под ним круча. Идет время…

– Братцы… идти надо… – жалобно попросил Безрукий. – Водицы найду, дозвольте… С самого утра во рту ни крошки…

Татары не слыхали.

VI

Высокий достал чурек, разломил надвое и дал монголу. Срезал с шомпола шашлыки.

Монгол забрал на кинжал и понес за камень. Ноги опять заерзали.