Впрочем, бог с ним, с Трубецким. Он отправился в Нерчинск, чтобы с лихвой расплатиться за ошибки молодости, а флигель-адъютанта графа Самойлова хоть и привлекли к дознанию по поводу участия его в комплоте, но сие участие по высочайшему повелению оставлено было без внимания – за недоказанностью преступных действий.
Поговаривали, что новый император Николай Павлович, который учился подражать величавой осанке старшего брата, подражал ему не только в этом – и некогда даже отпил из царского бокала пьянящего вина под названием «Юлия Самойлова». Ну так вот он и не остался равнодушен к мольбам красавицы графини пощадить супруга.
Юлия Николая не любила. Юлия его безумно жалела! И еще более безумно не хотела числиться женой государственного преступника.
Словом, от Самойлова отстали. Некоторое время супруги умиляли свет своим нежным примирением (Пушкин даже поздравлял с этим своего приятеля в письме), а потом путь Юлии перешел барон Эрнест де Барант, сын французского посланника, – тоже очень яркий брюнет, такой же лукавоглазый и жуликоватый, как приснопамятный Мишковский. Гораздо более, чем этим романом, знаменит де Барант в русской истории тем, что спустя несколько лет на балу в особняке графа Лаваля на Английской набережной в Петербурге он упрекнет поручика Лермонтова, будто бы тот говорил о де Баранте «известной особе невыгодные вещи». Особой этой была то ли Тереза фон Бахерахт, то ли княгиня Мария Щербатова. Выйдя на дуэль, де Барант и Лермонтов сначала будут биться на шпагах, потом, когда у де Баранта сломается кончик шпаги, станут стреляться, а в результате разойдутся с миром, потому что Лермонтов, чуя, видимо, правоту противника (ну о ком злоязыкий юнец когда что доброе говорил в стихах либо в прозе?!), выстрелит в сторону. Но это еще когда-а будет…
Ни застрелить, ни продырявить Лермонтова де Баранту не удастся, видимо, утратит он меткость с годами, однако же в сердце графини Самойловой он попал с одного залпа своих дерзких глаз.
Пламень этой страсти пылал так жарко, что Николай Александрович понял: от его репутации скоро останется только пепел! И решил разъехаться с женой. Сам он отбыл в армию генерала Паскевича, а Юлия Павловна отправилась в имение Графская Славянка близ Павловска, доставшееся ей по наследству от графов Скавронских.
Вскоре слухи оттуда поползли самые невероятные. Описывались кутежи на манер Клеопатриных и Мессалининых. Бассейны, мол, там наполняются шампанским, шампанским же фонтаны бьют. А графиня-де Юлия вовсе с привязи сорвалась: каждого гостя берет себе в любовники. А которые отказаться норовят, тех крепостные силком в ее постель тащат!
Слушавшие эти сплетни в фонтаны шампанского верили, а в насилие над привередниками – нет. Прежде всего потому, что не хватало у людей фантазии представить себе мужчину, которому Юлия Павловна себя бы предложила, а он бы отказался.
Небыль это, господа. Небыль!
Не о ней, о другой напишет спустя несколько лет Пушкин следующие строки, однако они поразительно точно рисуют портрет Юлии Самойловой:
…Она кругом себя взирает:Ей нет соперниц, нет подруг;Красавиц наших бледный кругВ ее сияньи исчезает.
Куда бы ты ни поспешал,Хоть на любовное свиданье,Какое б в сердце ни питалТы сокровенное мечтанье, –Но, встретясь с ней, смущенный, тыВдруг остановишься невольно,Благоговея богомольноПеред святыней красоты.
Разумеется, перед красотой графини Юлии не «благоговели богомольно» – ее дьявольски вожделели! Это была еще одна «беззаконная комета в кругу расчисленном светил», та, что называлась едва вошедшим в обиход словом «львица». Подражательницы Жорж Санд были свободны, дерзки и всячески выставляли напоказ свою личную жизнь. И дошло дело наконец до того, что слухи, выползавшие из Славянки, превзошли всякие мыслимые и немыслимые приличия. Николай Павлович внимал им снисходительно, вспоминая вкус терпкого вина, пригубленного им в былые годы, однако, когда стало известно, что в Славянке появляется народец подозрительный, тоже «за недоказанностью», подобно графу Самойлову, освобожденный от расследования по делу декабристов, – Юлии Павловне посоветовали слегка угомониться.
Этого прекрасная графиня сделать не могла, но и ссориться с государем было глупо. Она стала размышлять, как бы ей половчее отступить, не уронив своего эпатажного достоинства и, не дай бог, не запятнав смирением репутации «львицы», «вакханки» и «гетеры». И тут вдруг судьба просто-таки выпихнула ее из Петербурга!
Среди тех, кто останавливался невольно перед святыней… вернее, перед бесчинством ее красоты, был известный в Петербурге гусарский корнет и карикатурист Эммануил Сен-При. Веселый, популярный, всеми любимый, талантливый красавец однажды утром был найден в луже крови. Застрелился от безнадежной любви к Юлии!
Какой бретершей по натуре своей она ни была (родственная душа бывшему мужу своему, Николаю Александровичу, известному страстью к смертельным забавам!), но обагренные кровью поклонников платьица никогда не были в моде. Поэтому Юлия Павловна немедленно сочла, что север вреден для нее, и отправилась попутешествовать и помотать деньги во Францию, а потом и в Италию.
Под Парижем у нее было имение Груссе, известное собранием картин. Прекрасная графиня купила также виллу на озере Комо, дворец в Милане, заполнив их произведениями искусства, на которые она никогда не жалела денег. Ее виллы, дворцы и дома сделались самыми модными местами в Италии. В них собирался цвет общества – композиторы, артисты, художники, дипломаты. Бывали здесь молодой Верди, Россини, Доницетти, Беллини, Паччини. Юлия покровительствовала молодым дарованиям, нередко оплачивала постановки опер в Ла Скала.
С Паччини у нее, по слухам, был роман, который перешел в дружбу, настолько близкую, что Юлия взяла на воспитание двух его хорошеньких девочек, Джованину и Амацилию. Спустя годы заклубилась молва, что это были собственные дочери графини, рождение которых она почему-то скрывала.
Глупости! Она гордилась бы, появись у нее дочери, пусть даже от какого-то безродного итальянца. Нет, забота о девочках – это было все, чем она могла вознаградить Паччини за прелестный роман, потому что сердце ее уже принадлежало другому человеку.
Юлия услышала о нем случайно. Имя его звучало в связи со скандалом, живо напомнившим Юлии ее собственный петербургский пассаж: молодая красавица Аделаида Демюлен утопилась в Тибре, не перенесла равнодушия своего любовника, русского художника Карла Брюллова.