Читать интересную книгу Журнал «Вокруг Света» №04 за 1983 год - Вокруг Света

Как только весть о новом открытии достигла археолога Джорджа Э. Стюарта из Национального географического общества США, он добился разрешения посетить пещеры, которые уже получили имя Нах Тунич. На языке местных индейцев, прямых потомков майя, эти слова означают Каменный дом. Однако ученый опоздал: грабители успели побывать там раньше его. При входе в пещеру они оставили горку ярко раскрашенных глиняных черепков, а внутри ее оказались вскрытыми прямоугольные ниши, которые, возможно, служили гробницами.

К счастью, в глубины Каменного дома грабители не проникли. А здесь Дж. Э. Стюарт и его коллеги нашли настоящую «картинную галерею». Рукой неведомых древних мастеров на стенах и сводах были изображены ритуальные и бытовые сцены, фигуры музыкантов, карликов... Все сопровождалось довольно длинными иероглифическими текстами, которые еще предстоит расшифровать. Однако одна надпись уже прочтена: она содержит дату по майяскому календарю, которая соответствует нашему 18 декабря 733 года! Время расцвета классической культуры майя. Кстати, анализ керамических обломков, лежавших у входа в пещеру, показал, что они относятся к тому же периоду.

Через два месяца после возвращения экспедиции домой стало известно, что Нах Тунич снова осквернен. Современные вандалы пытались вырезать из стены фигуру коленопреклоненного игрока в мяч, на барабане одного из музыкантов появились грязные пятна, повреждена колонна со сценой танцующих людей.

Теперь Каменный дом взят под охрану.

Солдатский сын Академии

Они простились как добрые старые друзья, и когда повозка, увозившая его верного спутника студента Кирьяка, стала едва различимой, Василий Зуев загрустил. Вот и опять он практически один. А за спиной тысячи верст и сотни дней трудного пути. Уже больше года, не давая себе ни дня отдыха, колесит он по бескрайним просторам Малороссии. Да где там колесит! На волах тащился почти месяц, а то и пешком. Да и академики над ним словно издеваются, денег почти не присылают. Кто больше всего печется о благе своего народа, служит императрице и Отечеству, тот меньше всего благодарности получает. Ну, да бог с ними, с наградами. Но как же карты чертить, чучела делать, минералы пересылать? Ведь на все денег надо!

Вон стрелок Денисов хоть дряхловат и нерадив, да и птиц не знал, а платы не требовал; умер от простуды. Лекарства ему не смог купить. Все нехитрое имущество его продал и послал двадцать пять рублей ассигнациями в Петербург для выдачи вдове покойного или «кто из родни если есть вживе».

Строитель и начальник Херсона Иван Абрамович Ганнибал даже крякнул, когда узнал, что Зуев отослал эти деньги в Петербург, сам не имея ни гроша. А ведь Зуеву нужны были деньги, много денег для описания слабо заселенного, а кое-где и совсем дикого края, который только после заключения Кучук-Кайнарджийского мира стал оживать. Уже в 1775 году открыли первые таможенные пункты на Черном море. А в 1776 году русские торговые суда с товарами пересекли море с севера на юг. Россия не имела права по Кучук-Кайнарджийскому миру строить крупнотоннажные суда, и поэтому перевоз товаров осуществлялся на судах турецких подданных — христиан. Зависеть от недружелюбной Порты было невыносимо. Стало ясно, что нужно строить большой флот. Вот так в 1778 году был основан Херсон, и шел поиск новых бухт и стоянок для флота.

На территорию Новороссии толпами потянулись рекруты из центра России. Хлынули искатели приключений, иностранные колонисты, бегущие от турецкого ига подневольные греки, болгары, сербы, армяне. Однако Европа все же смутно представляла себе этот край, да и Петербург нуждался в объективной информации. Потому Херсон сразу привлек особое внимание. От Петербургской академии наук сюда был послан путешественник Василий Зуев, который на тот день, может быть, больше, чем кто-либо другой, исколесил землю российскую.

...Еще в 1768 году попал он в знаменитую экспедицию академика Палласа, планы которого были обширны и захватывающи. Правда, столь же велики были и трудности. Только великий энтузиазм и преданность долгу ученого помогли участникам пройти за несколько лет от Петербурга до Байкала и китайской границы, собрать ценнейший материал для науки, промышленности, торговли. Тут, в экспедиции Палласа, и обратил на себя внимание пятнадцатилетний солдатский сын Василий Зуев. Еще в детстве заметили его необычайные способности, и потому он, «хотя простого звания», был принят в академическую гимназию, по окончании которой премирован «книгой во французском переплете за доброе поведение и прилежание». И вот подросток взят в путешествие.

Паллас оценил бесстрашие, блестящую память, организаторскую хватку юного Зуева и несмотря на то, что в экспедиции были более опытные люди, послал Василия в самостоятельный северный поход по Оби и Карской губе.

Василий прошел Тобольск, добрался до глухого Березова с его 150 дворами, где вперемежку жили русские, татары и остяки (ханты), промышлявшие охотой. По реке Сосьве добрался до Обдорска (Салехарда), где в пяти дворах зимовало двадцать пять казаков. «Суровый край,— отметил Василий. — Только репа да редька и вызревали тут». Далее с караваном в сто оленей отправился к Карскому морю. Стояло лето. Сани еще тащились по мхам и камням. Олени падали от тяжести нарт, и экспедиция, преодолевая в день не более двадцати верст, медленно продвигалась вперед к Студеному морю. Зуев был одним из первых путешественников, которые пересекли Полярный Урал и добрались со стороны Сибири до Карского моря.

Нелегко давалась ему дорога по таежной России, но трофеи Зуева превзошли все ожидания. Живой белый медвежонок, десятки чучел птиц, кости и скелеты рыб и зверей, словарь народов Севера, 100 страниц описания быта и нравов остяков, вогулов (манси), самоедов (ненцев) вызвали восторг у академика Палласа. И уже в 1772 году он посылает Зуева из Красноярска в Мангазею, которой тот хотя и не достиг, но, пройдя почти весь Енисей, привез новые невиданные экспонаты. Затем Иркутск, китайская граница и долгое, почти трехлетнее, возвращение в Петербург.

Двадцать тысяч верст под руководством Палласа проехал Василий. Экспедиция стала для него университетом, здесь он родился как ученый и исследователь, а доля эта нелегка. Кроме того, что приходится бороться с недостатками, невежеством, засильем иностранцев, тебя почти на каждом шагу подстерегают и смертельные опасности. Ведь стоит только вспомнить: Ловиц умер в плену у казаков яицких, Гмелин скончался в застенках у лезгинского Али-Бей Хана, Гильденштадт попался было горским татарам. «Но все сие по большей части вне государства, среди диких и непросвещенных народов и людей случилось, а я, — горько писал Зуев, — был схвачен внутри моего отечества, в Харькове, захвачен и обесчещен!»

Это было во время путешествия по Малороссии. Зуев вспомнил, как с великой яростью вскочил из-за стола наместник губернаторства, крича: «Под караул его, на гауптвахту!» — а все только за то, что Зуев с достоинством просил лошадей у секунд-майора и не хотел платить самопроизвольный налог, придуманный то ли губернатором, то ли самим майором. «Отсидев на гауптвахте,— вспоминал впоследствии Василий Зуев,— я снова предстал перед наместником, и оный распекал меня, заставил перед ним вытянуться и снова кричал: «Ты, братец, неучтив. Конечно, вас вежливости в академии никогда не учат, так я много уже вашу братию учил и теперь тебя учить стану». Поставил тогда меня у порога, положил одну руку в пазуху, другую вытянул, после велел смотреть на себя. И так-то вот надобно нагибаться, и так-то вот надобно говорить: «Знай, что я генерал-губернатор!» В доказательство же своей глупости и пустых привязок читал передо мной всякие артикулы об управлении. Мне же наперед от офицера сказано было, чтобы я ни малейше не прекословил, иначе сила его, говорит, велика и власть страшна, и для того должен я во всем повиноваться. Я сие и сделал и сто двадцать верст скакал до Полтавы, не выходя из кареты и совершенно остолбенев. Господи, как это по-русски! Правда, тут же себя успокоил и говорил: «Терпи, брат, за науку. Никто за тебя ее не сделает, хоть ты на самого бога обидишься».

В письме же в академию Василий гневно просил отозвать экспедицию.

«Не защищения от Вас требую, мои высокопочтенные господа... а только знать дать своим приключением, сколько спокойно, сколь безопасно можно путешествовать в России, в России — моем Отечестве, где и от чужих, и от своих, и от подданных, и от начальствующих должно опасаться насильствия».

Академики же, как ему известно стало, «не захотели даже слушать его письма, по-русски написанного, и приказали перевести его на немецкий язык для полной осведомленности тех господ академиков, которые не понимают ничего в этом языке».