Глава 10. ВОСПРИЯТИЕ МИРА
До сих пор мы говорили о различных сторонах жизни охотников на мамонтов, которые, до какой-то степени, могут быть восстановлены по археологическим данным. Теперь речь пойдет о другом. О таких гранях повседневной жизни наших далеких предков, о которых у науки нет и не может быть прямых свидетельств — по крайней мере, до изобретения какого-нибудь простенького хроноскопа или машины времени. А пока нам на помощь приходят этнография и метод художественного познания прошлого.
Начнем с самого главного. Надеюсь, читатель уже понял: в физическом отношении охотники на мамонтов решительно ничем не отличались от нас. Они принадлежали тому же биологическому виду, что и мы — Homo sapiens sapiens, более того — они были европеоидами. Но так ли они воспринимали этот мир, как воспринимаем его мы? Ответ не прост: и да, и нет!
Конечно, им были знакомы все наши чувства, все, чем мы живем — и горе, и радость, и любовь, и печаль, и жалость, и зависть. Я уже не говорю о простейшем: о голоде, жадности, страхе и боли... Но, казалось бы, будучи такими же, как мы, они очень во многом отличались от нас, «цивилизованных», разительно отличались. Вот что пишет в этой связи Олег Микулов в предисловии к своему роману «Закон крови»:
Моя книга, — роман о временах настолько далеких, что и представить почти невозможно. Ведь для нас и Русь Владимира Мономаха, — «седая древность», и Египет времени строительства пирамид — «седая древность», и Вавилон, и Шумер... Но из той дали, о которой пишу я, мы все — от древних египтян и шумерийцев, вплоть до нас с вами, уважаемые читатели, выглядели бы почти «современниками», стоящими ближе друг к другу, чем к моим героям. Конечно, за столь долгий срок люди изменились. Порой настолько, что, боюсь, меня бы не поняли, попытайся я описать все «так, как оно было»... или же книгу стало бы невозможно читать из-за сплошных авторских объяснений... Да и роман как литературный жанр имеет свои законы, пренебрегать которыми не решаются даже те, кто пишет о совсем близком прошлом. Поэтому хочу заранее предуведомить каждого, кто раскроет эту книгу:
Мир, о котором в ней рассказывается, давным-давно исчез. Наши современники, не приобщившиеся к цивилизации, — те, кого в цивилизованном мире называют «отсталыми народами», — вовсе не то же самое, что они, ушедшие. Австралийцы, огнеземельцы, индейцы Южной Америки и проч., скорее, лишь тени того Мира, лишь «осколки разбитого вдребезги». Конечно, кое-что от древнего прошлого в этих, как их теперь называют «архаических обществах» сохранилось, — как, впрочем, сохранилось кое-что и в обществах «цивилизованных». Но жизнь, бившая ключом в те времена, когда по Земле бродили мамонты, — иная жизнь, и никакие этнографические экспедиции к «отсталым народам» воссоздать ее не могут.
Говоря о нравах и обычаях этого ушедшего Мира, я старался выделить то, что ближе и понятнее цивилизованному человеку, — не пренебрегая, конечно, и тем, что сейчас воспринимается как «экзотика». Многое пришлось упрощать: хотя бы правила, по которым мужчина мог или не мог взять себе в жены женщину. На самом деле они были гораздо сложнее, — хотя саму сущность (и строгость) запретов я постарался передать.
Я смягчал, как мог «интимные подробности». В жизни моих героев секс значил не меньше, чем в нашей. Даже больше. Но их отношение к этому было иным: более естественным, не скабрезным. И еще: для людей того Мира семья и дети значили несравненно больше, чем секс «для удовольствия».
В наше время сплошь и рядом встречаются 30— 40 летние мужчины, здоровые, активные в постели, но во всем остальном — самые настоящие «ползунчики». И трудно поверить в то, что были некогда общества, где мужчинами становились в возрасте, который мы привыкли считать даже не подростковым, — детским. Да, в те времена «мальчик» по нашим меркам, но уже способный создавать детей, проходил Обряд Посвящения и становился не половозрелым акселератом, а настоящим мужчиной, в полной мере отвечающим и за себя, и за свою семью, и за свой Род. И это никого не удивляло; считалось нормой. Я решил не уточнять возраст Дрого, Вуула, Ауна и Каймо, — не в годах же дело, в конце концов!
Для начала нужно хотя бы немного остановиться на особенностях первобытного мышления. Мы говорим и пишем: «первобытное искусство», «первобытная религия», «первобытная мораль» и тому подобное, как бы заранее предполагая, что все это существовало и в древности примерно так же, как и сейчас, только в более примитивных, «зачаточных» формах. Не случайно в советской атеистической литературе десятилетиями, на многих сотнях страниц доказывалось, что искусство, мораль и зачатки «положительных знаний» (некий «прообраз науки») возникают раньше, а религия — позже! Причем с самого начала — как исключительно вредоносный «пустоцвет, растущий на живом древе... человеческого познания» (В. И. Ленин). Много сил было затрачено в бесплодных попытках доказать недоказуемое, а именно — существование в истории человечества «дорелигиозного периода». Человек якобы был уже вполне человеком — трудился, жил в обществе, имевшем простейшую социальную структуру и зачатки морали — однако не обладал даже примитивными религиозными представлениями...
Однако более глубокие исследования первобытных обществ показали, что проблема гораздо сложнее. Оказывается, «первобытные» люди мыслят, воспринимают окружающий мир по-иному, во многом не так, как мы. Нет, не «проще», не «примитивнее» — а именно по-иному.
«Прелогическое» мышление
Долгое время считалось: мышление «дикаря» во всем подобно нашему, только проще, естественнее. Якобы дикари меньше знают об окружающем мире, чем мы, любимые. Из этой общей посылки выросло два прямо противоположных представления о первобытности. В уютных ученых кабинетах родился «добрый» дикарь, чья первозданная нравственность не замутнена пороками цивилизации. Этот фантастический дикарь жил в первозданной гармонии с природой и себе подобными... Одновременно среди тех, кто расширял границы «цивилизации» силой оружия, сложился прямо противоположный образ «кровожадного» дикаря — хитрого, коварного и крайне опасного, подлежащего истреблению во имя и во благо человечества. Оба эти представления совершенно ложны, уже в самой своей исходной посылке. Оба основаны на полном непонимании того, что мы сейчас называем «архаическим обществом», и, главное, непонимании особенностей первобытного мышления — восприятия мира.
Впервые идея о качественном отличии мышления первобытных народов от нашего высказана в начале XX века французским ученым Люсьеном Леви-Брюлем. На основании большого числа фактов, описанных этнографами, он показал принципиальные отличия современного мышления от мышления «дикаря». Последнее он определил, в общем и целом, как мистическое или прелогическое (предупредив, впрочем, что термины эти во многом условны!).
Идеи Леви-Брюля вызвали большую полемику. В СССР их первоначально горячо поддержал академик Н. Я. Марр. Именно его усилиями был осуществлен перевод книги Леви-Брюля «Первобытное мышление» на русский язык (1930). При этом Н. Я. Марр искренне верил в то, что ему самому удалось продвинуться в этом вопросе значительно дальше, чем французскому «буржуазному» ученому. В действительности, выделенные им и его учениками «стадии развития» мышления и языка были чисто умозрительными конструкциями и серьезного научного значения не имели. После развенчания учения Н. Я. Марра о языке в 1951 году идеи Л. Леви-Брюля стали восприниматься в СССР как символ «буржуазного мракобесия» и долго безоговорочно отвергались.
Между тем хотя и не все детали концепции Леви-Брюля утвердились в науке, его основная идея оказалась очень плодотворной. Ее дальнейшее развитие привело к сложению концепции «первобытного синкретизма», которая с конца семидесятых годов стало все шире распространяться и в отечественной науке — во всяком случае, среди исследователей, для которых наука значила более, чем атеистическая пропаганда. Синкретизм — это слитность, нерасчлененность в сознании и поведении нескольких различных начал — рационального, иррационального и эстетического (к тому же окрашенная глубоким эмоциональным переживанием!). Сейчас, говоря о собственной жизни, мы выделяем те или иные факторы — социальный, религиозный, эстетический, утилитарный, моральный и проч. Однако в первобытности все это выступало как единое целое.
Именно так — не механическая смесь всех этих форм в их зачаточном состоянии, а их единство, иное качество!
Трудно понять? Очень! Более того: мы просто не в состоянии прочувствовать в полной мере, что же это такое — первобытное мышление! Мы лишь можем сделать усилие над собой, своей привычкой логически мыслить, постараться не «навязывать» ее тем, кому она чужда по определению. Так или иначе, следует понять: в архаических обществах люди смотрели на мир по-иному. «Сверхъестественное» и «естественное», «видимое» и «невидимое» были для них нераздельны и одинаково реальны. Закон противоречия почти не действовал, ибо прошлое казалось таким же неотделимым от настоящего, как человек был неотделим от своих предков и потомков. И сам этот «первобытный» человек, и весь его коллектив были связаны с местом, где они жили, с населяющими его зверями и птицами (а также всевозможными духами!) — великим множеством уз. Эти последние сплетали людей и природу, естественное и сверхъестественное в единое, неделимое целое.