Дав эту исчерпывающую характеристику коллеге, Осиленко поспешила добавить:
— Точно так же он вел себя и в Париже: из-за съемок в рекламном ролике не постеснялся сорвать очень важную репетицию со мной. В гостинице мы его почти не видели — все время где-то пропадал. Очень скоро мы узнали, где именно: среди его поклонников было много лиц с отклонениями от норм, то есть гомосексуалистов.
А ведь во время парижских гастролей Алла Осипенко была не только партнершей Нуреева: она продолжала считаться его другом. Рудольф брал ее на прогулки по Парижу и на встречи с французскими солистами.
«Мое мнение — его вынудили на этот поступок, — рассказывала она годы спустя. — Я тогда осталась без партнера, и надо было срочно вводить Юрия Соловьева прямо в Лондоне, куда мы вылетели из Парижа. Потом Нуреев был уже руководителем парижской Оперы, он пригласил меня быть педагогом и вспомнил, что сбежал в день моего рождения. В этот вечер в свой дом Нуреев собрал всех, кто был свидетелем тех давних дней. Он жил напротив Лувра на набережной Вольтера. Когда я вошла, увидела анфиладу комнат. Их было всего две, но они преогромнейшие, и где-то далеко впереди сидел за клавесином Нуреев и музицировал. Его дом был обставлен очень красивыми вещами, и он чрезвычайно вписывался в него. Когда я вошла, Рудик даже не слышал: он весь был погружен в музыку, которую играл. Тогда для меня открылся его внутренний мир. Нуреев оставался в памяти скорее таким дерзким, резким, каким он и был на самом деле. Но Рудик за клавесином в самом конце анфилады был совершенно другим. И еще я хотела бы заметить. Видите ли, говорят, что Нуреев был солист-одиночка. Это так. Но я хочу сказать: если он относился к человеку с уважением, то он платил ему сторицей. Я никогда не осуждала Нуреева, наоборот, помогала, как могла, чем могла его сестре, занималась с его племянницей. Нуреев очень ценил тех, кто его не предал».
«Иногда в жизни приходится принимать решения, подобные молнии, гораздо быстрее, чем можно подумать. Я понимал это, еще танцуя, когда что-нибудь на сцене шло не так. Это же я почувствовал, когда стоял на аэродроме Бурже в тени огромного самолета ТУ, который должен был вернуть меня в Москву Его большие крылья нависали надо мной, как руки злого волшебника из «Лебединого озера». Должен ли я подчиниться и максимально извлечь выгоды из этого? Или подобно героине балета я должен был воспротивиться приказу и сделать опасную, возможно, роковую попытку к свободе?»[23]
Тогда, в июне 1961-го, события в Ле Бурже развивались стремительно и, что самое главное, не соответствуя никакому сценарию.
— Меня отправляют обратно в Москву, — прошептал Рудольф своему новому приятелю, танцовщику Парижской оперы Пьеру Лакотту. — Я не еду в Лондон! Все! Со мной покончено! Помоги мне, или я убью себя!
Только лишь один Лакотт знал в то утро, что в кармане нуреевского пиджака лежали острые ножницы…
В это время труппа Кировского театра уже погрузилась в самолет, летящий в Лондон. Последней по трапу поднималась Алла Осипенко. Позднее она рассказывала о том, что Нуреев смотрел на улетающую труппу и плакал. Многие годы балерина не могла забыть его взгляд в сторону самолета, улетавшего из Франции в Лондон, — тоскливый, кричащий о помощи…
Рудольф судорожно цеплялся за одежду Лакотта, не отпуская его от себя.
— Я не смогу тебе помочь, если останусь стоять с тобой! — увещевал его француз.
— Если тебя здесь не будет, — рыдал Рудольф, — меня уведут в другую комнату и больше не выпустят к вам! Они только и ждут, чтобы я остался один!
Лакотт спешно пытался что-нибудь придумать. До отлета в Москву оставалось два часа… «Я никогда никого не видел в таком состоянии, — напишет он позднее. — Я подумал, что все это принимает невероятно театральные размеры».
Единственным выходом, который виделся в тот момент Лакотту, было призвать на помощь Клару Сент. Почему все то, что в итоге сделала слабая женщина, не смог сделать он сам, неизвестно. Видимо, просто-напросто растерялся…
По просьбе Лакотта один из танцовщиков «Гранд-опера» позвонил Кларе и кратко обрисовал ей ситуацию. Уже через двадцать минут француженка появилась в аэропорту. Она сразу же увидела понурого Рудольфа, сидящего в баре между двумя «крупными мужчинами…». (До этого она полагала, что такие могут встречаться только в кино.)
— Я хочу остаться здесь, — сказал ей Рудольф. — Пожалуйста, помоги мне!
— Ты уверен? — переспросила Клара.
— Да, — тихо сказал он.
Клара вернулась к их общим друзьям и сообщила, что Рудольф просит о помощи.
— Что ты! — закричали на нее. — Не вмешивайся! Это очень опасно! Все, что происходит, ужасно, но мы ничего не можем сделать!
Очевидно, французские танцовщики всерьез опасались, что эта история может как-то отразиться на их карьере.
Поняв, что только теряет драгоценное время, Клара решительно направилась к комнате с табличкой «Полиция аэропорта».
— Там внизу в баре сидит русский танцовщик, — сказала она полицейским. — Он хочет остаться во Франции.
— Вы уверены, что он просто танцовщик? Не ученый ли он? — спросили ее.
— Он великий танцовщик! — подтвердила Клара.
— Мы не сможем к нему подойти, он должен сам к нам обратиться, — сказали полицейские.
Они пообещали спуститься в бар и сесть у стойки — это было пока все, чем они могли помочь. Полицейские, одетые в штатское, вполне могли сойти за обычных пассажиров, поджидающих самолет. Рудольфу предстояло сделать только несколько шагов по направлению к ним…
«Сергеев и труппа улетели в Лондон. Второй русский уполномоченный остался один. Когда он увидел Клару возвращавшуюся с двумя французскими полицейскими, он моментально начал действовать. Быстро осмотрев весь зал, он нашел меня за колонной, пытался схватить и затащить в маленькую комнату где, как я знал, находились русские пилоты, пережидая время до отправления ТУ Не знаю, сумел бы я ускользнуть, если бы ему удалось сделать это. В это время в зале было много народа, и он явно боялся публичного скандала. Я воспользовался этим преимуществом и вернулся в бар так, чтобы Клара заметила меня. Я увидел ее на другом конце бара, странно, но я запомнил его название — «Крылатый бар» — и я бросился к ней. Клара спокойно предложила мне прежде всего выпить чашечку кофе. Я посмотрел на нее и стоящих неподалеку двух французских полицейских. Мне все казалось, как в тумане. Я чувствовал желание убежать, однако в течение секунды, которая показалась мне вечностью, мои мускулы стали такими тяжелыми, будто сделанными из свинца. Я подумал, что никогда не смогу сдвинуться с места…»[24]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});