у меня была, подаренная тестем, — крепче дубинки. Размахнешься с коня, лишь бы по голове пришлось, не промажешь — череп напополам… В ярости, — неожиданно признался Бергяс, — я и сам волк! Думаю: ну, братец, коль сошлись на узкой дорожке, давай — кто кого. Взвилась маля, встал я на стремя и со всего маху хрясь по этим самым «звездам»! Зверь — на бок и вытянулся. Конь с места стрелой, я отпустил поводья! Не оглядываюсь, но чувствую: преследуют! Молюсь: лишь бы с конем ничего не случилось. Споткнется гнедой — обоих на куски разнесут. Всех богов своих и чужих перебрал и родителям умершим поклонился. И вдруг — мысль: куда же я Гнедка правлю? Подальше от жилья, в степь? До ближнего хотона по этой дороге не меньше тридцати верст. У коня уже селезенка екает от напряженного бега. Вспомнил: если взять правее, можно выйти на русский хутор. А это в пяти-шести верстах. Кручу голову коню, меняю направление. Конь, как на крыльях, несется — и ему смерть страшна. Пригляделся — впереди огонек! Слышу собачий лай, людские голоса. И лишь тогда осмелился глянуть назад. О, будда мой! Лучше бы мне скакать без оглядки! Словно небо пало на землю — столько в степи волчьих глаз! Впервые тогда я увидел, что снег бывает голубым. Голубой снег, голубая даль, подсиненные в сумерках сугробы. А по этому голубому полю движутся, словно тлеющие головешки, волчьи глаза! Остановись конь на минуту — и мы очутимся на небесах, среди других уже звезд! Сердце зашлось от страха опять, но появилась надежда на спасение.
Пока раздумывал, справа стал настигать нас длинный худющий — шерсть клоками — матерый зверюга. Бежит наметом, оглядывается, других поджидает. Подпустил его поближе, перевалился на правое стремя и со всего маху врезал концом плети между ушей. Волк перевернулся и лег. Шаг от шагу ближе хутор. Смелея, еще раз посмотрел назад: те же огни, рассыпанные по всей степи… Откуда, думаю, столько волчьих глаз? Ведь я насчитал двенадцать зверей, двух свалил плетью. Оставалось с десяток, значит, должно быть только двадцать звезд. Почему же вся степь устлана волчьими глазами? Кроме как на нас, им не на кого охотиться? А может, у страха глаза велики? Кто знает, могло и померещиться. В общем, прибились мы к хутору. Оказывается, пастухи давно увидели нашу беду и приготовились к защите. Несколько раз выстрелили из ружья. Но волки все чего-то ждали. Жадные глаза их сверкали в степи до рассвета. А вой голодных зверей… До утра на хуторе не сомкнули глаз, все ждали нападения.
Утром поехали по следу. Недалеко от хутора нашли скелет. Мой преследователь. Свои родичи изглодали.
Вот так я стал первым человеком в своем роду Чоносов, убившим волка. Это считалось большим грехом. Старики говорили: если принадлежишь к роду Чоносов, не трогай волка, на том свете ждет тебя страшная кара. А меня вот совратили на поединок сами же звери, будто я им стал на земле соперником. Сначала оторопел, разглядывая кости. Потом размыслил: раз они сами себя жрут, почему человек должен щадить таких? — заключил Бергяс вопросом свой рассказ и, не торопясь, достав из кармана красивую коробочку с дорогими папиросами, принялся угощать куревом всех желающих.
С тех пор, как побывал у старика Хемби, Бергяс всякому, кто ехал по делам в Царицын, наказывал покупать для него по нескольку пачек папирос в нарядных коробках. Вытаскивал он их из сундука только тогда, когда приезжали важные гости. Или же рисовался иной раз перед батраками своей щедростью. Одаривая счастливчика длинной папироской, Бергяс ждал в ответ похвалы своему уму, доброму сердцу. Эту его слабость поняли люди. Подхалимы, не скупясь на слова, разыгрывали крайнее удивление: «Где ты добыл такое чудо, Бергяс? Небось только нойоны и цари балуют себя таким душистым табачком?»
Когда гости начнут прищелкивать языком и пускаться в рассуждения насчет удачливости Бергяса, староста важно поглаживает себе живот и говорит безразлично:
— Ничего табачок. А откуда привезен — не знаю. Царь сам покупает, иногда своим нойонам раздает по пачке. А мне что — выкуришь с утра — на целый день хорошее настроение. Другой раз и во сне чуешь этот запах.
А потом по аймаку пошли шуточки. Чуть кто-нибудь заговорит о хорошем запахе, тут же найдется остряк, заметит: «Не от Бергясова ли табачка у нас в доме так пахнет приятно?» Или муж брякнет невзначай супруге: «Пойду перед сном возле Бергяса потрусь, может, любить будешь ночью крепче».
До Бергяса, конечно, эти слухи тоже в конце концов дошли. Но от размалеванных папиросных коробочек отучить его уже было невозможно.
Затягиваясь легким дымком, Вадим попросил учителя перевести старосте его вопрос: как случилось, что его, Бергяса, род стали называть волчьим родом?
Бергяс отнесся к вопросу Вадима с подозрением, будто человек другой веры постучался в склеп его предков.
— История эта длинная, давняя… Поведать обо всем — ночи не хватит… Да и нужно ли? — он вздохнул, поморщился. После рассказа о волках ему хотелось освежить влагой рот.
— Эй, Сяяхля, Така! — крикнул он в сторону кибитки. — Принесите-ка холодного кумыса. Да побольше! Гости же у нас.
Бергяс быстро-быстро заговорил о чем-то с Араши по-калмыцки, видимо прося помощи у учителя, чтобы тот уговорил русского студента не настаивать на своей просьбе.
Араши не соглашался с Бергясом.
Сошлись на том, что историю рода Чоносов расскажет Ээлян Овла, как он ее знает среди других степных легенд. Но отказать русским гостям в их просьбе будет неприлично — так утверждал учитель.
Большой кленовый ковш с прохладным кумысом обошел гостей.
Все шумно хвалили напиток и искусство хозяйки, умевшей его приготовить и преподнести ковш с учтивым поклоном.
Престарелый джангарчи рад был удовлетворить любопытство необычного гостя. Ээлян нетерпеливо прошелся рукой по струнам домбры.
— Пусть святой будда поможет мне в этом рассказе, — тихо проговорил он, углубившись мыслью в седую древность.
Говорил джангарчи медленно, с паузами, чтобы Араши смог все пересказать по-русски.
3
…Это было давно. Никто уже не помнит, сколько сотен годов прошло с той поры. В лоне России мы живем уже триста лет. А все, о чем пойдет наш рассказ, произошло до того, как предки наши приехали в здешние степи, и случилось это в Джунгарии. Калмыки тогда называли себя дервн-орд, ныне — ойроты. Жили кучками, семьями, каждое племя наособицу. Не ладили между собой, цапались, как кошка с собакой. То подерутся, то опять из одного корыта едят. Доходило до братоубийства. Целые племена вырезали под корень. Причина для вражды всегда найдется: за пастбище, за водопой вспыхнет свара… Из-за женщины сойдутся стенка на стенку…