Читать интересную книгу Римские призраки - Луиджи Малерба

На улице проливной дождь, и я пытаюсь вызвать такси по мобильнику, хотя студия Луччо находится совсем близко. Конечно, когда идет дождь, свободное такси в Риме трудно найти, поэтому я решаю отправиться пешком под зонтиком, но все равно приду на виа делла Стеллетта промокшая до нитки. Интересно, захочет ли Луччо заняться любовью, не раздевая меня? Он на это еще как способен.

Не знаю, познакомить ли его с теорией Занделя об «однозадых» и «двузадых». И еще я ему не сказала, что читаю тайком роман Джано, где я — главное действующее лицо. Надо подумать, стоит ли делать такие признания.

А Дульсинея? Что говорит Дульсинея?

Джано

Я уверен, что Кларисса ежедневно прочитывает несколько страниц моей книги. Сейчас она очень нервничает и каждое утро принимает таблетку «Ксанакса» (я посчитал таблетки в ее коробочке; ничего страшного). В ее поведении я не вижу никаких последствий этого чтения. Правда, из-за моего почерка дело не обходится без лакун, но даже такой усеченный текст не может оставить ее равнодушной. То ли Кларисса — чудо самоконтроля, то ли в какой-то момент она взорвется, и я жду этого, чтобы придать новый поворот своему роману. Сам роман спровоцирует — благодаря чтению тайком и реакциям Клариссы, которые я держу под контролем, — будущее развитие событий. С одной стороны, мои страницы повлияют на ее поведение, — это мы еще увидим, — а с другой, все в свою очередь будет развиваться с учетом ее поведения.

В общем, я отдаю себе отчет в том, что роман, герои которого вдохновлены живыми персонажами, — просто сумасшедший дом. Пойди пойми, кто есть кто. Я немного дезориентирован, но доволен, что духу у меня еще хватает и я не сдаюсь.

— Хотелось бы найти предлог, чтобы представить тебя моему мужу, — сказала я Луччо, — дружеские отношения помогли бы нашим встречам выйти за пределы твоего дивана.

Луччо немного помолчал, возможно обиженный моим ироническим замечанием относительно его дивана.

— Это будет непросто. У нас разные интересы.

— В сущности, урбанистика, которой занимается мой муж, в приложении к Городу будущего могла бы стать объектом твоих исследований общественной жизни в современном городе.

— Почему бы и нет? Твой муж занимается будущим города, а Луччи Нерисси — будущим городского общества.

— Подождем подходящего случая.

Всякий раз, когда я строю хоть какой-нибудь план, касающийся Луччо, мысленно я уношусь к Занделю, обреченному на бездействие и страдания не только в настоящей жизни, но и в романе, который пишет Джано. Сейчас Зандель оторван от всего и от всех. Мне кажется, он хочет, чтобы о нем забыли, приговорили к damnatio memoriae,[15] и это меня приводит в смятение.

Какое существование он влачит? Стоит ли жить с такими настроениями? Не знаю почему, но мне приходит в голову бедный Иоганнес, погибший ночью на франкфуртском шоссе под ужасный металлический скрежет. Какая судьба хуже? Но я понимаю, что это пустая мысль, ее надо сразу же забыть.

Я обижена, и коробка шоколадных конфет не смягчает обиду. Если я решила думать о тебе, съедая шоколадку, то сообщаю, что своим молчанием ты бросаешь меня, уже бросил, в объятия Луччо. Вместо твоих шестидесяти шоколадок я предпочла бы короткий телефонный разговор. К тому же я должна следить за фигурой, так как достаточно десяти граммов шоколада, чтобы увеличить мой вес на один килограмм — вопреки всем законам физики. Может, среди твоих фантазий есть желание, чтобы я потолстела?

Как видишь, я теперь тоже подозреваю всех и во всем.

Джано

Во время одной из открытых дискуссий в муниципалитете с членом городской управы, занимающимся окраинами, — красивой белокурой и очень худой синьорой, — о планах благоустройства квартала Сант-Эджидио севернее вокзала Тибуртина, я предложил использовать мою Деконструктивную Урбанистику. Наконец всем стало ясно, что отныне многие урбанистические мероприятия должны начинаться с разрушения зданий, не гармонирующих с окружающими строениями и конечно же ветхих. В Нью-Йорке еще несколько десятилетий назад сносили какой-нибудь устаревший небоскреб и заменяли его новым — за исключением таких небоскребов-символов как Эмпайр Стейт Билдинг или почившие Башни-близнецы.

Один из архитекторов муниципалитета заметил, что подобную роскошь еще может позволить себе богатейший Чикаго. Спасибо, спасибо за разъяснение. Но потом, как обычно, многие, по крайней мере теоретически, согласились со мной и вынуждены были признать мои урбанистические теории.

По окончании дискуссии Кларисса, которая тоже была среди публики, представила мне некоего Луччи Нерисси: с ним она познакомилась в замке Святого Ангела на празднике издательства «Эйнауди», а потом встретилась в Барселоне, где была со своей приятельницей, с которой они причесывались у одного парикмахера. У этого Нерисси довольно неприятный вид — он похож на анатолийского турка из мусульманской иконографии: темная кожа, черные усы и низкий лоб. Мне пришлось согласиться с предложением Клариссы посидеть немного в баре на углу пьяцца Кампителли, но мне не хотелось оказаться рядом с этим типом. Он мне не понравился, однако я заметил, что они с Клариссой на «ты», и потому тоже стал говорить ему «ты», хотя, повторяю, мне это было неприятно. Тут вдруг у меня начался приступ аллергического кашля, казалось, что легкие вот-вот разорвутся. Ладно, ничего, сказал я себе, — но этого типа я не желаю больше видеть. Наконец он сообразил, что я к нему не испытываю никакой симпатии, и распрощались мы с ним очень холодно.

— Откуда, черт возьми, явился этот странный тип?

— Почему странный?

— Он похож на генетически модифицированный продукт.

— Я познакомилась с ним в замке Святого Ангела на празднике, где был и ты, потом мы с подругой встретились с ним случайно в Барселоне, в баре на Рамбла-де-Санта-Моника. И только. А сегодня я увидела его среди публики на дискуссии о судьбе района Тибуртина.

— Уж не ты ли его пригласила?

— Нет. А что?

— Да ничего.

Не пойму, как моя жена может испытывать симпатию к такому грубому и даже внешне неприятному типу. В какой-то момент я услышал, что она называет его Луччо, и вспомнил, что в одном из своих тревожных снов Кларисса не раз звала на помощь какого-то Луччо, а я никак не мог понять, что с ней происходит, потому что в снах заглавных букв не бывает, а «луччо» со строчной буквы — всего лишь пресноводная рыба.[16] После всего сказанного я не желаю ревновать к такому грубому типу, который к тому же чихает как бегемот. Я, естественно, решил, что не включу его в свой роман: по вполне очевидным причинам он этого не достоин. Но проблема не в нем. Проблема в Клариссе.

Кларисса, оставаясь в одиночестве, когда я в университете, пользуется этим и прочитывает еще несколько страниц моего романа. Ей стоит огромных усилий расшифровывать мой ужасный почерк, и она будет крайне удивлена, что в фактах, профильтрованных моим воображением, можно узнать тайные события, героями которых были или остаемся только мы с ней. Например, возможная ее связь с Занделем до его болезни (в романе она показана как безусловная) и моя возможная связь с Валерией (в романе она тоже факт безусловный). В других делах мне не хочется копаться, чтобы не наткнуться на новые моменты — еще более неприятные или болезненные. Нет-нет, о сердечных делах я не говорю, сердце тут ни при чем.

В случае, если я решу опубликовать роман и найду издателя, то в начале своей книги я поставлю только эпиграф-эпитафию, в котором объясню, что события и вовлеченные в них персонажи — это плод исключительно моего воображения и что они не имеют ничего общего с фактами и лицами, заимствованными из так называемой реальной действительности. А с другой стороны, чтобы отмести подозрения, вероятно, лучше было бы открыто сказать, что факты и персонажи почерпнуты именно из самой жизни. Подобное заявление побудило бы читателей воспринимать все наоборот, потому что писатель, всем известно, лгун по призванию. Если Кларисса прочтет истории, которые посвящены ей (как Мароции, конечно), я уже догадываюсь наперед, что она их никогда в душе не воспримет как настоящие, и только поздравит меня с таким буйным воображением.

А пока я еще жду ее реакции, когда она подаст какой-нибудь знак, свидетельствующий о ее тайном знакомстве с моей книгой.

Кларисса

Джано и Луччо не понравились друг другу. Ну что ж, я не стану от этого рвать на себе волосы. Я могла это заранее предвидеть, но почему-то наивно верила, что им все же удастся найти щелочку для общения. В результате получилось даже хуже, чем ничего.

Я с трудом прочитала еще несколько страниц книги Джано и убедилась, как и подозревала, что он действительно намерен опубликовать свой так называемый роман. Это стало модой или даже манией: политические деятели, певцы, промышленники, серьезные академики, телеведущие, безработные, известные шлюхи, бездельники — все уже написали или намереваются написать роман. Почему? В романе есть все — приключения, импровизация, игра в жизнь, трагедия, парадоксы, описания, выдумки, философия, психология, секс, переживания, насилие, чувства и умные мысли. Поэтому роман нравится всем — и тем, кто читает, и тем, кто пишет. В нем все концентрируется или распыляется в зависимости от способностей, таланта, фантазии, языка и намерений автора. Даже такой пользующийся успехом урбанист, как Джано, уже почти закончил свой роман, и вот увидишь, дорогая Кларисса, найдет издателя и, почему бы и нет, еще и литературную премию получит.