Пробираясь по ходу сообщения, натыкаюсь на пострадавших минометчиков. Они старательно отряхивают с обмундирования землю, протирают платками посеревшие лица. Увидя Браженко, припоминаю, что именно сегодня мы думали рассмотреть на ротном собрании его заявление о приеме в партию.
— Ну что, Федор Мефодьевич, — участливо спрашиваю Браженко, — придется отложить ваше заявление до более удобного момента?
— Это почему, товарищ лейтенант? — удивился сразу пришедший в себя Браженко. — Того и гляди, герман или меня на тот свет спровадит или моих поручителей… Может, успеем до атаки, а?
— Ладно, посмотрим, что скажут замполит и парторг! — кричу я сквозь грохот новых разрывов. — Может, и успеем принять тебя в партию. — Я поворачиваю на свой НП.
На наблюдательном пункте собрались все члены ротной парторганизации. Стаднюк как ни в чем не бывало сидит у маленького столика, врытого в землю, и раскладывает газеты "За честь Родины". Несмотря на ураганный обстрел, он принес-таки газеты в роту.
— Надо было подождать, Иван Афанасьевич, — укоризненно говорю я, увидев засученный по локоть левый рукав и свежую марлевую повязку, на которой проступило кровавое пятно.
— А-а! — махнул он рукой. — Неизвестно, когда все это кончится.
Я рассказал о случившемся во взводе Степанова и о желании Браженко, чтобы его заявление рассмотрели безотлагательно. Стаднюк загорелся:
— Так пусть идет! Чего же он ждет? Стогов, беги, кличь его сюда.
Браженко протиснулся в блиндаж и остановился, сняв с головы каску, выжидающе поглядывая на замполита.
— Садитесь, Федор Мефодьевич, — предложил Стаднюк. — А ты, парторг, открывай собрание.
Лысов будничным тоном, словно открывал собрание шахтерской бригады после трудового дня, объявляет повестку дня. Стаднюк спрашивает у Браженко, почему он раньше не вступал в партию. Тот молчит, перекидывая каску из руки в руку, потом обводит взглядом присутствующих и торжественно говорит:
— Без партии большевистской не можно победить! Я хочу быть в ее рядах, когда наша радяньска Батькивщина в опасности!
Браженко был старательным, исполнительным бойцом, но не отличался многословием, все делал молча. Сейчас, видимо, впервые он говорил столь торжественно. Смутившись своего невольного порыва, он опускает голову.
Парторг, придерживаясь установленного порядка, обращается к поручителям, знавшим Браженко еще по совместной работе в шахте. Они заверили, что Федору Мефодьевичу давно пора быть в партии, что работал он прежде и воюет теперь, как и подобает коммунисту.
Единодушно проголосовав за нового кандидата в члены партии, коммунисты горячо поздравляют Браженко, а тот в ответ, часто шмыгая от волнения утиным носом, повторяет:
— Спасибо за доверие. Спасибо!
Смотрю на смущенного общим вниманием Браженко, на его лицо, освещенное счастливой улыбкой, и невольно вспоминаю, как меня принимали в ряды партии. Мой отец, Терентий Дмитриевич, узнав, что я собираюсь подавать заявление, сказал:
— Подумай, сынок, не рановато ли. Коммунисты — особые люди. Они всегда и везде впереди, потому как пример должны подавать нам, беспартийным… Есть людишки, как, к примеру, мой кум Степка Агафонов. Летом тридцать первого, когда нас агитировали за колхозы, он предложил: "Давай, Терентий, в партейные запишемся. Болтают, што всех беспартейных раскулачивать будут, а их имущество отдадут партейным. Вот мы с тобой и поднаживомся…" Я его, конечно, отматерил по-нашенски, по-сибирски. Однако себя я считал для партии непригодным, потому как привержен был к частной собственности: до страсти любил коней!.. Да и… выпивал малость… Идя в партию, надо думать, какой из тебя коммунист выйдет, сможешь ли ты народ за собой повести. Вот так-то, сынок, взвесь все, прежде чем заявление подавать. И если кишка у тебя не тонка, в таком разе — шагай в партию, благословляю.
Задумался я над словами отца, заколебался: знал, что у меня есть еще много недостатков. Поделился своими сомнениями со старым коммунистом Филиппом Миновичем Жуковым, который давал мне рекомендацию.
— Это хорошо, парень, что сознаешь свои недостатки. Но ведь на то и срок кандидатский дан: ликвидируешь их и обретешь право называться коммунистом… А если у тебя нет непреклонной убежденности в величии целей нашей партии, нет силы воли, чтобы бороться за коммунизм, то не засоряй ее ряды. Колеблющимся не место среди коммунистов…
Когда после собрания коммунисты поздравляли меня, я, как и Федор Браженко сейчас, счастливый и смущенный, повторял: "Постараюсь оправдать доверие". А оправдать доверие, как мне казалось, не так просто. По молодости я считал, что доказать преданность идеям коммунизма можно только в боях с врагами. Это убеждение привело меня к решению служить Родине с оружием в руках.
И вот теперь я прошел боевое крещение. А в душе — тревога: оправдываю ли я оказанное мне доверие? Могу ли с чистым сердцем считать себя коммунистом? Я по-прежнему недоволен собой: испытываю страх в бою, огромным усилием воли заставляю себя идти вперед, когда вокруг свистят пули и осколки, вид танков рождает желание спрятаться в какую-нибудь нору. Неужели я трус? От этой мысли острое чувство стыда охватывает меня, и я смущенно оглядываюсь: не догадываются ли боевые друзья, какие постыдные сомнения терзают мою душу?
После собрания, не выдержав, я отозвал Стаднюка в сторону и, краснея, спросил:
— Иван Афанасьевич! Тебе не бывает страшно, когда нас бомбят, когда вокруг свистят осколки и пули, когда фашистские танки атакуют?
— Страшно! — искренне признался Стаднюк и неожиданно улыбнулся: — А кому не страшно?.. Никто не хочет умирать.
У меня отлегло от сердца: Ивана Афанасьевича я считал храбрым человеком. В этом я убедился, наблюдая за ним в бою…
Больше часа фашистская артиллерия и минометы перепахивают нашу оборону. Артиллерийская канонада то затихает, то снова усиливается. Снаряды и мины не дают высунуть голову из укрытия. А в воздухе продолжается ожесточенный бой. Краснозвездные самолеты сквозь плотное прикрытие фашистских истребителей ухитряются прорываться к бомбардировщикам и вынуждают их сбрасывать бомбы куда попало. Один из сбитых фашистских бомбардировщиков рухнул перед передним краем нашей обороны и разметал проволочные заграждения.
Мы с замиранием сердца следили за воздушным боем, когда по окопам прокатилось:
— Танки! Танки!
Приземистые стальные коробки издали кажутся игрушечными. Они приближаются к нашему переднему краю. За ними прячутся пехотинцы. Ориентируясь по пристрелянным на местности точкам, подаю команду открыть огонь по пехоте. Выстрелы следуют нечасто, зато мины ложатся удивительно точно. Я с удовольствием отмечаю, что командиры расчетов бережнее расходуют мины. Несколько мин разрываются в цепи атакующих. Вот танки вползают на минное поле и два из них замирают с разорванными гусеницами, остальные поворачивают назад.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});