Читать интересную книгу Неугасимый свет - Яков Тайц

— Ммм… Я ж вам объяснил… А если хотите подробней, зайдите как-нибудь в аптеку. Сейчас мы с Мирочкой торопимся.

Он бросил открытку на стол и увёл Миру в иллюзион. Зак почесал голову, на которой когда-то росли пышные волосы, и сказал:

— Что же мы имеем? Мы имеем «натуру» и «мёртвый». Мёртвая натура? Я знаю, натура бывает широкая, испорченная, сильная, но… мёртвая?

Я разглядывал апельсины. Вдруг меня осенило:

— Учитель, помните, вы говорили: надо рисовать с натуры и…

— Умница, — перебил Зак, — золотая голова! Ну конечно же, всякие штуки — фрукты, посуда, вещи — это же мёртвая натура. Натюрморт!

Я был польщён. Набравшись храбрости, я сказал:

— Учитель, а мы тоже неизвестные художники! Давайте наберём всякую мёртвую натуру, разложим, как на картинке, и нарисуем. А что?

— Для Антверпенского музея? — засмеялся Зак. Он стал внимательно изучать открытку. — Какие краски! И это у них называется неизвестный художник! А где мы с тобой найдём такие ананасы и апельсины? Греческую вазу? Персидский коврик? Впрочем, постой! — Он живо отодвинул «срочный заказ», вышел из комнаты и через минуту вернулся с тремя большими луковицами:

— Вот тебе апельсины. Разложи их справа, как на картинке. А я схожу за этими… за гранатами.

Он сбегал в кладовку и принёс несколько красноватых картофелин.

— На картинке они слева, и у нас они будут слева.

Он снова взглянул на открытку:

— Посерёдке у этого неизвестного художника написан кавун. Этого добра у нас много. Это же, слава богу, не ананас.

Мы с Заком пошли на базар и выбрали хороший, могучий арбуз, не хуже, чем на открытке.

— Теперь, — сказал Зак, которому затея стала нравиться, — ты должен раздобыть приличную греческую вазу.

Я побежал домой, долго тёрся на кухне. Как только мама отвернулась, я схватил высокий глиняный горшок, в котором она маринует селёдку, выплеснул остатки и, обняв его, понёс к. Заку.

Учитель был доволен:

— Как раз то, что нужно. Настоящая музейная вещь! Ставь сюда!

И он торжественно опустил в «вазу» бумажную розу, которая обычно висела над зеркалом Миры.

Теперь у нас почти всё, как у неизвестного художника семнадцатого века. Дочки Зака — Сонечка, Басенька, Ривочка — с жадностью следили за нашими приготовлениями. А когда мы вырезали арбуз, как на открытке, и положили ярко-красный, сочный кусок около «вазы», поднялся рёв:

— Папа, дай! Папа, арбузика!

Учитель был доволен: Как раз то, что нужно. Настоящая музейная вещь!

Но Зак выставил всех за дверь и накинул крючок:

— Нет, Гиршеле, ты посмотри, какой у нас получается натюрморт. Это же прелесть что такое!

Мы быстро набросали контур и взялись за краски. Весело блестели луковицы. Красным фонариком сияла роза. Зак, не отрываясь от работы, говорил:

— Мой знаменитый земляк Исаак Левитан[9] учил меня: «Главное, Ефим, это натура! Без натуры художник высыхает!»

За дверью плакали дети. Зак время от времени покрикивал:

— Тише там! Сонечка, уведи Ривочку!.. И ещё он говорил: «Искусство требует жертв. Потому что…»

В дверь забарабанили изо всех сил. Зак взмолился:

— Детки, перестаньте стучать!

Но это были не «детки». Это была сама жена Зака, Фейга.

— Ефим, открой сию минуту!

Зак побледнел и сладким голосом сказал!

— Фейгеле, мы сейчас немножко заняты.

— Открой сию минуту, или ты получишь такой скандал!..

Зак поднялся, виновато посмотрел на меня и откинул крючок. Фейга ворвалась в комнату:

— Ищу, ломаю голову: где лук? «Дети, где лук?» — «Папа взял!»

Она шагнула к натюрморту. — Фейгеле, — сказал Зак, — не трогай. Это же апельсины!

— Апельсины? — Она засмеялась. — Дети, он решил стать городским сумасшедшим. Уездная управа будет ждать, а он будет представлять цирк. — Она схватила луковицы. — Апельсины на твою лысину!

И вышла. Зак печально улыбнулся: — Ничего, Гиршеле, Искусство требует жертв…

Вдруг я услышал голос мамы: — Фейга, мой бездельник у вас?

— У нас, у нас! Зайдите полюбуйтесь на эту сумасшедшую парочку!

Мама, пугливо озираясь на Зака, вошла в комнату и зашептала:

— Ты брал маринованный горшок?

— Мама, горшка я не брал. Я взял только греческую вазу и скоро верну!

— Что? — Она растерялась и холодной рукой пощупала мой лоб. — Там же были две селёдки и ещё хороший хвост.

Тут она взглянула на подоконник:

— Ой, вот же он стоит! Извиняюсь, Ефим, но я его забираю… Куда ты девал селёдки, я тебя спрашиваю? Подожди, папа всё будет знать!

Она взяла нашу «вазу» и шагнула за дверь. Я побежал за ней:

— Мама, отдай! Мама, нам только дорисовать!

Она отвечала на ходу:

— Больше ты у Зака не работаешь. Кончено! Сумасшедший сын мне не нужен.

— Мама, постой! Мама, я ж тебе объясню!

Она не слушала. Я бежал за ней до самого дома. Там у нас с папой вышел крупный разговор. Под конец он взялся за ремень — он слишком любил маринованную селёдку…

Но я удрал к Заку.

Учитель, хмурый, невесёлый, сидел на крылечке. Он погладил меня по голове:

— Гиршеле, ты не расстраивайся… Получился маленький погром. Я вышел на базар поискать другую вазу, а когда вернулся…

Я не дослушал учителя и толкнул дверь…

Всё было кончено! Груда арбузных корок украшала подоконник. Бумажная роза валялась на полу. Дети Зака ходили с мокрыми, сияющими рожами. Учитель подолом испещрённого всеми красками халата покорно вытирал щёки то Сонечке, то Басеньке, то Ривочке…

Я подобрал бумажный цветок:

— Учитель, а как же наш… натюрморт?..

Зак сел на табуретку, взял палитру и, размазывая чёрную краску, сказал:

— Пока что, Гиршеле, надо закончить вот этот «натюрморт». А ты свой вид спрячь. Когда-нибудь… в другой раз…

Он придвинул к себе начатую вывеску и стал ловко выводить прямые чёрные буквы: УЕЗДНАЯ УПРАВА.

Этот шрифт у нас назывался «двойной губернаторский».

А я поплёлся домой и прилепил варшавский вид к стене — между мировым силачом Мацистом и душистой красавицей Метаморфозой.

НОС

В десяти, верстах от нас, в губернском городе, открылось «Художественное Имени Ея Императорского Высочества Великой Княгини Терезы Константиновны Училище».

Я тогда состоял учеником при живописце вывесок Ефиме Заке. Он относился ко мне хорошо. Он верил, что из меня выйдет второй Исаак Левитан.

Он говорил:

— Если ты не поступишь в это самое «имени княгини такой-сякой» училище, я тебя знать не хочу!

— Разве они меня примут?

— А ты пробуй, лезь, добивайся! Как только закончим корову, я сам поеду с прошением!

Корову заказал мясник Лейзер Бланк.

— Вы понимаете, Ефим, — объяснил он, — мне хочется, чтобы это была медальная корова. Чтобы все части выделялись. Чтобы хозяйки не могли оторваться!

Намечая углём

МЯСО ЛЕЙЗЕРА БЛАНКА

Зак говорил:

— Вывеска, Гиршеле, должна кричать. Если она молчит, она не вывеска.

— Кричать?

— Только! Например: у тебя разболелись зубы, ты лезешь на стенку, ты бегаешь по улицам как сумасшедший. И вдруг среди вывесок ты находишь большое чёрное: «ЗУБ». Ты бежишь туда. Помогут ли тебе там, это другой вопрос… Значит, вывеску для дантиста делай: чёрный прямой шрифт на белом, крупно: «ЗУБ» и мелко, косым: «ной врач». И она будет кричать!

Он бросил уголёк и стал искать подходящую корову. Мы долго перелистывали замызганный букварь, откуда Зак часто срисовывал разное для вывесок. Хорошей коровы там не было. Зак сердился. Я сказал:

— А что, если я схожу в стадо и попробую срисовать с живой коровы?

Зак улыбнулся:

— Золотая голова! Иди добивайся!

Я схватил папку и побежал за город, на луг. Коров я очень боялся. А там ведь не одни коровы, там ещё настоящий бык. Всё-таки я смело шагал по кочкам.

И вот я добрался до стада. Пастух Трофим спал под вербой. Коровы с удивлением посмотрели на меня.

Я выбрал самую толстую, самую рыжую и стал выполнять её портрет во весь рост.

Сначала я то и дело озирался на лежащего в стороне быка. Везде мне мерещились страшные кривые рога. Но скоро я позабыл обо всём и только старался возможно точнее передать все изгибы коровьего тела.

Рыжая позировала хорошо. Я весь вместе с папкой отражался в её выпуклом тёмном глазу. Иногда она передвигалась по лугу, и я, спотыкаясь, бежал за ней по кочкам и коровьим «блинам». Злющие мошки и голосистые комары одолевали меня. Я даже не отмахивался — я работал!

Скоро портрет был готов.

Зак радовался:

— Какая тушёвка! Какой глазомер! Вот тебе мои кисти, пиши корову сразу на железе. И, если ты не подашь прошение, я тебя выгоню!