Читать интересную книгу Теракт - Ясмина Хадра

— Дальше нельзя, — предупреждает Джамиль. — До демаркационной линии всего ничего. Вон слева развалины дома, а за ними уже простреливаемая зона.

Он кивает на гору почерневшей щебенки и каменных обломков.

— В прошлую пятницу "Исламский джихад" казнил здесь двух предателей. Вон их тела. Раздулись, как воздушные шары.

Я осматриваюсь. Вид у квартала такой, словно из него всех эвакуировали. Лишь группа иностранных тележурналистов под усиленной охраной снимает руины. Черт знает откуда появляется внедорожник, ощетинившийся «Калашниковыми», пролетает мимо, с душераздирающим визгом покрышек сворачивает в боковую улицу; поднятое им облако пыли долго висит в воздухе.

Где-то поблизости слышатся выстрелы, потом опускается мрачная тишина.

Джамиль проезжает назад до развязки, всматривается в угрюмый переулок, взвешивает «за» и «против» и решает попусту не рисковать.

— Дурной знак, — говорит он. — Совсем нехорошо. Не вижу ополченцев из "Бригад мучеников Аль-Аксы". Обычно здесь всегда стоят трое-четверо и сообщают, какая обстановка. А если никого нет, значит, западня.

— Твой брат где живет?

— Неподалеку от той мечети. Видишь справа остовы крыш? Вот сразу за ними. Но чтобы туда попасть, надо проехать через весь квартал, а он битком набит снайперами. Самый острый момент уже прошел, но еще стреляют. Солдаты Шарона контролируют большую часть города, основные магистрали перекрыты. Они нам даже подъехать не дадут: боятся машин со взрывчаткой. А наши ополченцы на нервах и сначала стреляют, потом спрашивают документы. Плохой мы с тобой выбрали день, чтобы ехать к Халилу.

— Что ты предлагаешь?

Джамиль проводит языком по синеватым губам.

— Не знаю. Я этого не предвидел.

Мы встречаем две машины Красного Креста, следуем за ними на расстоянии. Вдалеке падает снаряд, потом второй. В пыльном небе, как шмели, гудят два вертолета с ракетами наизготовку. Мы осторожно едем в хвосте у машин "скорой помощи". Целые кварталы взорваны или стерты с лица земли танками и бульдозерами. На их месте зияют отвратительные пустыри, заваленные грудами обломков и искореженным железом; здесь встали лагерем колонии крыс и ждут мига, когда островки их владений сольются в единую империю. Ряды руин, возносящие к небу свои искалеченные фасады, напоминают о былых улицах, стертых в порошок; надписи на стенах заметнее трещин. И отовсюду: из-за куч щебня и мусора, из-под остовов раздавленных танками машин, от изрешеченных осколками заборов и умирающих скверов — отовсюду наползает ощущение, что уничтоженные призраки вот-вот воскреснут, отовсюду исходит почти полная уверенность в том, что бесы прошлого теперь так привязчивы, что ни одному одержимому и в голову бы не пришло отделываться от них.

Две «скорых» въезжают в лагерь, населенный мрачными привидениями.

— Беженцы, — поясняет Джамиль. — Из тех разрушенных домов. Сюда ушли.

Я не отвечаю; я в ужасе. Дрожащей рукой вынимаю пачку сигарет.

— Можно мне одну?

"Скорые" останавливаются перед каким-то зданием; рядом в нетерпеливом ожидании столпились женщины, детишки вцепились в их подолы. Водители выскакивают из машин, открывают двери, достают продукты и начинают энергично их распределять; вокруг образуется толчея.

Джамиль потихоньку, с остановками пробирается вперед, поворачивая обратно всякий раз, когда нас пугает выстрел или какая-то подозрительная тень.

В конце концов мы добираемся до сравнительно мало пострадавших кварталов. Здесь нервно суетятся ополченцы в камуфляже и еще кто-то в масках. Джамиль объясняет, что машину придется оставить в гараже и что теперь мы можем рассчитывать только на крепость наших ног.

Преодолев бесконечные, кишащие разгневанными людьми улицы, мы подходим к дому Халила.

Джамиль громко стучит в дверь; никто не отвечает.

Сосед сообщает, что Халил и его семья несколько часов назад уехали в Наблус.

— Вот черт, ну и облом! — восклицает Джамиль. — Он хоть сказал, куда именно в Наблус?

— Он не оставил координат… Он знал, что ты собирался приехать?

— Я не смог с ним связаться! — Джамиль в бешенстве: весь путь проделан впустую. — Джанин же отрезан… А почему он уехал в Наблус, можно узнать?

— Да как тебе сказать — уехал, и все. Что, по-твоему, здесь делать? Воды нет, электричества тоже; жрать нечего, а глаз ни днем ни ночью не сомкнешь. Если бы у меня был родственник, к которому я мог бы уехать на время, я бы точно так же поступил.

Джамиль просит у меня еще сигарету.

— Ну и облом! — сокрушается он. — Я в Наблусе никого не знаю. Сосед приглашает нас зайти и отдохнуть.

— Нет, спасибо, — говорю я. — Мы торопимся.

Джамиль пытается обдумать ситуацию, но досада сбивает его с толку. Присев на корточки перед домом брата, он нервно курит, сжав челюсти.

Потом прыжком поднимается на ноги.

— Что будем делать? — говорит он. — Я не могу тут торчать. Мне надо в Рамаллу, машину вернуть.

Я тоже раздражен. Халил был моей единственной зацепкой. Мне удалось выяснить, что Адель в последнее время жил у него. Я надеялся, что смогу выйти на него через Халила.

Халил, Джамиль и я — двоюродные братья. Первый на десять лет старше меня, и я его мало знаю, а вот с Джамилем мы в отрочестве были очень близки. В последнее время мы редко виделись, уж слишком разные у нас профессии: я тель-авивский хирург, он сопровождает караваны грузовиков из Рамаллы и обратно, и все-таки, когда ему случалось бывать в моих краях, он обычно заходил в гости. Это добродушный отец семейства, сердечный и бескорыстный. Он гордится мной и с неизменной нежностью вспоминает наши детские шалости и тайны. Когда я известил его о своем приезде, он тут же попросил у хозяина отпуск, понимая, что может мне понадобиться. Он знает про Сихем. Ясер рассказал ему о моем наделавшем шуму пребывании в Вифлееме, предупредив, что я, возможно, завербован израильскими спецслужбами. Джамиль не пожелал ничего слушать. Он пригрозил, что порвет со мной отношения, если я остановлюсь не у него, а где-то еще.

В Рамалле я провел две ночи: автослесарь никак не мог починить мою машину. В итоге Джамилю пришлось идти еще к одному родственнику и просить у него машину с условием вернуть ее до вечера. Он рассчитывал, что оставит меня у Халила и тут же поедет назад.

— Тут есть гостиница? — спрашиваю я соседа.

— Конечно есть, но мест может не оказаться — из-за журналистов. Если хотите подождать Халила у меня — пожалуйста, не обеспокоите. У доброго мусульманина всегда найдется свободная постель.

— Спасибо, — говорю я. — Как-нибудь разберемся.

Нам удается найти комнату в каком-то трактире, неподалеку от дома Халила. Портье просит меня заплатить вперед, после чего провожает на второй этаж и открывает передо мной дверь клетушки с убогой кроватью, колченогим ночным столиком и металлическим стулом. Показав мне туалет в конце коридора и запасный выход — что полезно во многих отношениях, — он предоставляет меня моей судьбе. Джамиль ждет внизу, в холле. Я опускаю сумку на стул и открываю окно, из которого виден центр города. Далеко-далеко ватаги мальчишек швыряют камни в израильские танки, и выстрелы разносят их тела в клочья; белесый дымок от гранат со слезоточивым газом расползается по улицам, где пыли по колено; толпа собирается вокруг тела, только что рухнувшего на землю… Я закрываю окно и спускаюсь на первый этаж к Джамилю. Два журналиста в расстегнутых на грани приличия рубашках спят на диване; вокруг сложена аппаратура. Портье говорит, что в глубине холла, справа, есть небольшой бар — на тот случай, если мы хотим выпить или перекусить. Джамиль просит, чтобы я отпустил его в Рамаллу.

— Я сейчас зайду к Халилу и оставлю соседу адрес гостиницы, чтобы брат тебя нашел, как только вернется.

— Отлично. Я не буду никуда выходить. Да что-то и не вижу, где тут гулять.

— Правильно, сиди в номере и жди, когда за тобой придут. Халил обязательно приедет сегодня, в крайнем случае — завтра. Он никогда не бросает дом без присмотра надолго.

Он крепко обнимает меня.

— Не делай глупостей, Амин.

Расставшись с Джамилем, я иду в бар покурить и выпить чашку кофе. Вскоре сюда вваливаются обвешанные оружием юноши в бронежилетах, с зелеными платками на головах. Они располагаются в углу; их окружают журналисты французского телевидения. Самый молодой из ополченцев, подойдя ко мне, говорит, что у них сейчас будут брать интервью, и вежливо предлагает мне удалиться.

Я поднимаюсь в номер и снова открываю окно с видом на театр военных действий. Сердце мое сжимается. Джанин… В годы моего детства это был большой город. Земли нашего племени располагались километрах в тридцати, и я часто ездил сюда с отцом: здесь он пытался сбыть свои картины подозрительным торговцам предметами искусства. Тогда Джанин казался мне загадочным, как Вавилон, и мне нравилось думать, будто циновки перед дверями — это ковры-самолеты. Затем, когда переходный возраст сосредоточил мое внимание на плавной женской походке, я стал часто бывать здесь один, как взрослый. Джанин был городом, который придумали падшие ангелы: у него были замашки разросшейся деревни, упоенью подражающей большим городам; его вечная сутолока напоминала базар в день праздника Рамадан; в лавках, похожих на пещеры Али-Бабы, сверкали безделушки, разгоняя сумрак нищеты; мальчишки на грязных, дурно пахнущих улицах казались босоногими принцами. Была в нем и живописность, которая в той, прежней жизни властно влекла паломников, и запах хлеба — нигде больше я такого не вдыхал, и бойкое добродушие, не изменявшее ему даже в бездне неурядиц… Куда делось все то, что составляло его обаяние, его неповторимый облик, что делало его дочерей, и стыдливых, и бесстыдных, равно неотразимыми, а старикам придавало почтенный вид, сколь бы ни был невыносим их характер? Царство абсурда высосало жизнь из всего, даже из детских лиц. Все померкло в тлетворной серой дымке. Словно стоишь в каком-то Богом забытом углу чистилища, где бродят дряблые души, распавшиеся на куски существа, полупризраки-полугрешники, завязшие в пороке, как мухи в капле лака: их лица разложились, глаза закатились, обращенный в ночь взгляд так безысходно несчастен, что не просветлел бы и от лучей великого солнца Ас-Самиры.[2]