Летта попыталась вспомнить, куда она шла, наугад сделала два обратных поворота и пришла к окончательному выводу, что дороги к один раз виденному дому ей не найти. Вывод был нерадостным, но, по крайней мере, избавил от абстрактных душевных неприятностей: появились неприятности конкретные. Надо было бы приободриться, но получалось плохо, потому что стучали зубы. Куртка, хорошая теплая куртка, осталась в доме.
Чтобы как-то согреться, Летта начала прыгать на месте, не сообразив, что в полной ночной тишине эти прыжки будут гораздо слышнее, чем ей бы хотелось. Щрум, щрум, щрум, отозвался шуршащий асфальт. Улица колыхнулась тенями, и где-то совсем близко залаяла собака. Громко.
В этот момент Летта вспомнила, что в маленьких городках принятно по ночам выпускать на улицы всяких больших и зубастых собак, чтоб охраняли. Собак она вообще-то не боялась, но вот больших и зубастых, особенно чужой послекошмарной ночью в незнакомом городе… Лай приближался. Летта в деталях представила себе, как на неё набрасывается какой-нибудь огромный волкодав, и ей стало по-настоящему страшно. Уже наяву. А тот ночной страх все-таки страшнее, без удовольствия подумала она и прижалась к какому-то забору. Если этот волкодав начнет меня душить, заору, решила Летта, и плевать, что они тут все спят. Пусть проснутся и меня спасут, а потом спят дальше.
Что будет, если никто не проснётся, а волкодав всё-таки начнёт её душить, Летта не знала. Видимо, начав её душить, он это дело и закончит. Не исключено, что ему это понравится. Проблема только в том, что ей это понравится вряд ли.
Лай приближался с дикой скоростью, казалось, что собака, услышавшая шум, целенаправленно на него бежит. Видимо, так и было — ну, или заскучавший теоретический волкодав просто решил поразмяться. Летта стояла у забора, пытаясь не дать сердцу выскочить из грудной клетки и почему-то схватившись трясущимися руками за кусты. Темнота обступала её со всех сторон, воздух жег равнодушным холодом, а совсем рядом раздавался лай. Главное — не бежать, они не любят, когда от них убегают, вспомнила Летта, покрепче вцепилась в колючие ветки и закрыла глаза. Через минуту лай достиг своего апогея, и у Летты заложило уши. Через пять секунд что-то мохнатое с разбегу ткнулось ей в колени.
По ощущению в коленях Летта поняла, что душить её, скорее всего, не будут, и осторожно посмотрела вниз. У её ног, яростно виляя хвостом и лая изо всех сил, крутилась давешняя хозяйкина собака. Буля. Ну то есть не Буля, конечно, но…
Буленька, хнычущим голосом сказала Летта, громко выдыхая, Булька, миленькая, хорошая, как я тебе рада, Буля, солнышко, выведи меня отсюда!
Она не вполне понимала, что делает, и чего, собственно, хочет от собаки. У неё даже не было сил собаку погладить — слишком замёрзли пальцы. Но Буля, судя по всему, поглаживаний не ждала и вообще всё поняла и так. Она приветливо махнула хвостом, заглянула Летте в глаза, словно проверяя её на взаимный контакт, и не спеша потрусила вперёд. Летта отлипла от забора и побрела за ней, с трудом переставляя окоченевшие ноги.
Через пять минут она поняла, что всё это время кружила очень близко от дома. Буля деловито и не оглядываясь довела её до какого-то крыльца, которое вдруг оказалось знакомым. Калитка была полуоткрыта: выходя на свою ночную прогулку, Летта забыла её закрыть. Она присела на корточки, поймала в объятия вертлявую толстую Булю, рухнула в неё носом и немного поплакала, вытирая слезы ворсистым собачьим боком. Затем шепотом сказала собаке “спасибо”, на цыпочках прошла в дом, забралась в свою теплую темную комнату и, не раздеваясь, упала в кровать. Пуховое одеяло удобно легло на вконец озябшие плечи, охватило их нежным тяжелым теплом, и Летта заснула, повздыхав. Заснула спокойно, беззвучно и наконец-то без всяких снов.
Утром она, смеясь и полностью опустив историю сонного кошмара (ну мало ли зачем человеку приходит ночью желание прогуляться!), рассказала хозяйке, миниатюрной, светловолосой и розовой после сна, про свои приключения с потерей и нахождением дороги. И если бы не ваша собака, закончила Летта, широко и благодарно улыбаясь, я бы до сих пор бродила там, в темноте, среди домов.
— Моя собака? — удивилась хозяйка. — Но у меня нет никакой собаки.
©Виктория Райхер, 2005
Виктория Райхер
Извращений не бывает
Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри, мурлычу я из окна автобуса сам себе под нос, и еду, еду. Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мери. Странноватая песенка, вообще-то. Детская. Но зато точно про меня. Не помню, где я её слышал, наверное, слышал где-то. Там еще дальше вроде бы даже какой-то сюжет, но я не запомнил слов, мне запомнилась только первая строчка. Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри. Хочу.
Головы деревьев, гнущихся под ветром, похожи на растрепанные и яростно ласкаемые ветром женские волосы. Вы никогда не замечали, что головы деревьев, гнущихся под ветром, похожи на растрепанные и яростно ласкаемые ветром женские волосы? Я еду в автобусе по улице, засаженной с двух сторон то ли ивами, то ли липами, в общем, какие-то длинные ветви, длинные, длинные, и ветер изо всех сил треплет их сильным дыханьем. Я смотрю на склоняющиеся ко мне головы растрепанных деревьев и думаю о том, что по улице идёт девушка в ярко-красной куртке.
По улице идёт девушка в ярко-красной куртке. Куртка переливается красным цветом, она не просто красная, а прямо-таки нахально красная, вызывающе-красная, очень красная, краснее всего на этой улице. Я еду в автобусе, надо мной и автобусом изо всех сил гнут лохматые головы зелёные ивы, а может быть липы, их зелёные волосы развеваются ветром, а по улице идёт девушка в ярко-красной куртке. Я смотрю на девушку и не могу перестать смотреть. Автобус едет небыстро, а девушка идёт изо всех сил, она спешит, и поэтому ярко-красная куртка спешит среди зелёных волос деревьев одновременно с моим автобусом. Я смотрю на девушку, и понимаю, что она — это я.
Она — это я, потому что для меня это единственный способ не расставаться с ней сейчас навсегда. Если она — это не я, значит, мы сейчас разминёмся, она уйдет, исчезнет среди деревьев, и её ярко-красная куртка достанется вовсе не мне. На это я пойти не могу, у меня никогда не было такой красной куртки. У меня никогда не было такой красной куртки, а у неё — есть, поэтому она — это я. Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри, напеваю я себе под нос и спешу в своей красной куртке вниз по улице вдоль деревьев. Куда я иду?
Кудя я иду, напевая, в своей красной куртке? Ну куда? Ну к мужику, конечно, куда еще ходят в таких красных куртках. Я иду к мужику, и предвкушаю, как сейчас закачу ему скандал. Почему? А разве нужна причина? На мне надета ярко-красная куртка, и в руке у меня сумка, которой я размахиваю, как флагом “Весёлый Роджер”. Сейчас я ворвусь к моему мужику, и закачу ему скандал. Потому, например, что вчера он сообщил мне, что работает допоздна, а тем временем моя подруга видела его вчера в кино. С бабой. Да-да, в кино. Да-да, с бабой. Я надеваю ярко-красную куртку и иду, напевая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});